Юрий Андропов. Последняя надежда режима.

О чем же беседовал с Яковлевым председатель КГБ?

«Юрий Владимирович, — писал Яковлев, — вывел, что извечная российская традиция — противостояние гражданского общества власти — в наши дни нарастает. Чем это обернулось к 1917 году для полити­ческой стабильности страны, не стоит объяснять.

С пятидесятых тот же процесс, но с иным знаком стремительно набирал силу. Объявились диссиденты. Андропов многократно повторял мне, что дело не в демократии, он первый стоит за нее, а в том, что позывы к демократии неизбежно вели к развалу традиционного российского государства. И не потому, что диссиденты были злодеями сами по себе, а потому, что в обстановке противостояния в мире они содействовали нашим недоброжелателям, открывая двери для вмеша­тельства Запада во внутренние проблемы нашей страны».

Если бы профессор Яковлев изучал не американскую историю, а отечественную, он бы увидел, что такие же беседы российские жан­дармы вели с революционерами. Иногда они преуспевали — тогда рево­люционер соглашался сотрудничать с полицией. Конечно, для этого нужна некая предрасположенность: не только страх перед властью, но ненависть и зависть к окружающим, комплекс недооцененности, жела­ние занять место в первом ряду..

Судя по записям Яковлева, из Андропова, хоть он и дня не был оперативной работе, мог бы получиться вполне успешный вербовщик.

–  Председатель, посверкивая очками, — писал Яковлев, - в ослепительно-белоснежной рубашке, щегольских подтяжках много и со смаком говорил об идеологии. Он настаивал, что нужно остановить сползание к анархии в делах духовных, ибо за ним неизбежны раздоры в делах государственных. Причем делать это должны конкретные люди, а не путем публикации анонимных редакционных статей. Им не верят. Нужны книги, и книги должного направления, написанные достойными людьми».

Андропов, соблазняя Яковлева, рассказал, что Иван Тургенев работал на разведку, что политическим сыском занимались Виссарион Белинский и Федор Достоевский.

После долгих бесед с Андроповым и генералом Бобковым, на­чальником пятого управления КГБ, Яковлев написал книгу «1 августа 1914 года». В ней Февральская революция и свержение монархии изоб­ражались как заговор масонов, ненавидящих Россию и решивших погу­бить великую державу.

Все материалы о мнимых кознях масонов, в том числе фальси­фицированные чекистами протоколы допросов бывших деятелей Времен­ного правительства, автору вручил генерал Бобков. Вот таким об­разом КГБ осуществил идеологическую операцию, нацеленную на «укрепление мнимо-оппозиционной национал-коммунистической альтер­нативы диссидентству, пропагандировавшему демократические и общечеловеческие ценности» (см. журнал •Вопросы истории», 1998, № 11 — 12). Андропов, став главой партии и государства, распорядился издать книгу Яковлева огромными тиражами, в том числе перевести на языки союзных республик.

Книга Николая Яковлева была сигналом к тому, что можно сме­ло, винить во всех бедах России масонов и евреев и что такая трак­товка поддерживается высшим начальники. Критиковать книгу Яковлева не позволялось. В обществе проснулся интерес к таинственным масо­нам. Конечно, не всякий историк мог позволить себе участвовать в столь низкопробной кампании и подыгрывать черносотенцам и антисе­митам. Но желающие нашлись.

Цель, которую преследовали Андропов и Бобков, была достиг­нута: общество отвлеклось от обсуждения жизненно важных проблем страны, оказавшейся в бедственном положении, и занялось увлека­тельным делом: выяснением, кто из деятелей нашей истории был евреем и масоном. Попутно людям втолковывали, что диссидент, либе­рал, демократ пацифист, еврей не может быть патриотом России.

Характерно, что Николай Яковлев так и остался невыездным. За границу руководитель КГБ его не пускал. Употребить свою власть на то, чтобы снять с историка нелепый навет, Андропов не захотел. Во-первых, чиновник в принципе не любит ничего разрешать. Это опасно. Во-вторых, с людьми, которые висят на крючке, проще рабо­тать.

Весной 1980 года вышло первое издание толстенной книги Яковлева «ЦРУ против СССР». Во втором издании автор добавил стра­ницы о Сахарове и его жене, которые порядочные люди сочли гнусны­ми. Надо иметь в виду, что Сахаров при всей своей интеллигентности и мягкости не был слюнтяем, а вполне мог дать сдачи и не прощал подлости. Когда Яковлев приехал в Горький и пришел к Сахарову, ви­димо, чтобы обогатить переиздание своей книги новыми деталями, то Андрей Дмитриевич дал ему звонкую пощечину и выставил из кварти­ры...

Замечательная писательница и очень честный человек Лидия Корнеевна Чуковская реагировала по-своему:

— Как мог Андрей Дмитриевич позволить себе дотронуться до него рукой?

В КГБ Андропову открылось множество проблем, скрытых от обычных граждан, в том числе национальных. Острота их была ему по­нятна.

«В 60—70-х годах, — пишет бывший сотрудник пятого управле­ния Анатолий Ильич Шиверских, дослужившийся до генерала, — в нацио­нальных республиках вышло большое количество трудов по исто­рии населявших их народов. Отличительной чертой данных изданий стало принижение или искажение истории соседей... В советское вре­мя страсти вокруг территориальных притязаний накалялись до такой степени, что порой могли вылиться в массовые беспорядки... Нам ре­комендовалось искать источники в республиках из числа местных на­циональных авторитетных лиц. Если перевести сказанное на оператив­ный язык, значит приобретать «агентов влияния».

Однажды начальник разведки ГДР генерал-полковник Маркус Вольф прилетел в Москву за помощью. Он хотел вызволить из неволи своего агента Гюнтера Гийома, арестованного контрразведкой ФРГ. Западные страны готовы были на обмен заключенными, но требовали, чтобы Москва отпустила Анатолия Щаранского, физика, который упорно доби­вался выезда в Израиль. Но Щаранского чекисты обвинили в шпионаже и дали ему большой срок. Маркус Вольф попытался убедить Андропова отпустить Щаранского, но председатель КГБ наотрез отказался это делать.

–  Товарищ Вольф, — сказал Андропов, — разве вы не понимаете, что произойдет, если мы дадим такой сигнал? Этот человек шпион, но еще важнее то, что он еврей и выступает в защиту евреев. Если мы освободим Щаранского, борца за права евреев, то и другие народно­сти могут последовать этому примеру. Кто будет следующим? Немцы Поволжья? Крымские татары? Калмыки? Чеченцы? Если мы откроем все клапаны и народ начнет вываливать все свои беды и претензии, нас захлестнет эта лавина и мы не сможем ее сдержать.

–  Он сознавал, что любой национализм, — вспоминал его по­мощник Виктор Шарапов, — русский, украинский, казахский, киргиз­ский, грузинский — представляет угрозу для единства нашего много­национального государства. Он исходил не из национального, а из общелолитического подхода — наносит это ущерб государству или нет, и для него было важно не кто, а что делает...»

В реальности Андропов и офицеры пятого управления чувствовали, что теряют контроль, и не только над либеральной частью общества, но и над противоположным флангом, который ненавидел режим за нару­шение вековых традиций. Причем аппарат не знал, как быть с этим флангом. Критиковать не хотелось — вроде как свои.

По рукам били только тех, кто выходил за рамки, позволял себе то, что аппарат разрешать не котел. Наказывали тех, кто пытался создать нечто вроде организации, и тех, кто говорил, что Брежнева нужно убрать из Кремля, потому что «у него жена еврейка». Нападки на генерального секретаря не прощались. Тут Андропов был непрекло­нен. Все остальное дозволялось.

«Отмечали в Вологде юбилей Василия Ивановича Бедова — его пятидесятилетие, — рассказывал литературный критик Олег Михайлов. — После торжественной части в областном театре, застолья в ка­ком-то большом помещении (кажется, в обкомовской столовой) собрались на другой день у него дома. Тосты. Разговоры.