Юрий Андропов. Последняя надежда режима.

За месяц до похищения Пиотровского вызвал к себе полковник Петрушка. В кабинете сидел также и подполковник Лешек Вольский, начальник варшавской службы безопасности. Они говорили о том, что пора прекратить игры с Попелюшко.

Полковник Петрушка сказал:

— Настало время принять решительные меры. Надо его так напугать, чтобы у него случился сердечный приступ. Я не думаю, что должен объяснять, что это решение принято на самом верху.

Полковник Петрушка на суде сказал, что капитан Пиотровский неправильно его понял. Но полковник разразился большой обвинитель­ной речью против Польской католической церкви. Он обвинил ее в разжигании ненависти против марксизма и государства. Петрушка рассказывал, какой трудной была его работа: офицеры госбезопасно­сти не знали, что такое воскресенье, дети не видели отцов...

Приговор был суровым. Убийц ксендза Попелюшко приговорили к длительным срокам тюремного заключения. Они отсидели и вышли на свободу. Ненавидимые всей страной, они попросили власть дать им возможность начать новую жизнь. Им изменили внешность и выдали но­вые документы на другие фамилии...

На похороны Ежи Попелюшко собралось четыреста тысяч чело­век, они заполнили все прилегающие к костелу улицы. В первый раз после введения военного положения выступал Лех Валенса. И когда люди услышали его имя, они подняли вверх два пальца — знак «Мы по­бедим».

— Если у Польши есть такие священники, — говорил тогда Ва­ленса, — Польша не погибнет.

После похорон тысячи поляков прошли по улицам Варшавы с транспарантами «Солидарности». Запрещенный и, казалось, уничтожен­ный властями профсоюз показал, что он жив и что народ ве­рит «Солидарности». Полиция не вмешивалась.

Собор Святого Станислава, в котором служил когда-то ксендз Ежи Попелюшко, стоит на площади имени американского президента Вудро Вильсона. Еще недавно площадь носила имя Парижской Коммуны. Возле костела стоит памятник самому Попелюшко, сбоку очень трога­тельная скульптура, изображающая детей, участвовавших в 1944 году в Варшавском восстании. Вдоль всей стены костела установлены мемо­риальные плиты с названиями тех мест, где полвека назад убивали поляков, *- от Майданека до Катыни. Убитый ксендз Ежи Попелюшко по-прежнему остается символом борьбы с коммунистическим режимом. У памятника Ежи Попелюшко лежат живые цветы и горят с печи...

Сам генерал Ярузельский со временем скажет: — В 1981 году мы добились военной победы, но потерпели политическое поражение.

Это правда. Но свою репутацию генерал сберег. Чехословацких руководителей, которые в 1968 году пригласили чужие армии, прези­рают. А у Войцеха Ярузельского полно защитников даже среди бывших диссидентов, которые говорят, что, если бы он не ввел военное по­ложение, порядок в Польше наводил бы главнокомандующий войсками Варшавского договора маршал Куликов. Хотя маршал Куликов, как он говорит, такого приказа не получал.

КОМИТЕТ И ПАРТИЯ

Говорят, что, если бы не Андропов, а кто-то другой руково­дил КГБ, репрессии в стране могли принять сталинские масштабы. Это, конечно, не исключено. Находились члены политбюро, которые по каждому поводу требовали жестких мер. Андропов считал, что в массовых репрессиях нужды нет.

Руководитель представительства КГБ в Польше генерал-лейте­нант Виталий Григорьевич Павлов вспоминал, как в начале августа 1981 года он привел к Андропову польского министра внутренних дел Чеслава Кишака. Кишак подробно рассказал о ситуации в стране и по­делился планами на случай введения военного положения.

— Надо подходить к этому очень осторожно, — предостерег его Андропов. — Арестуете вы сто человек и сразу создадите многие сотни врагов из числа членов их семей и близких друзей. Лучше точ­но изымать ключевые фигуры.

При этом Андропов привел пример из своих наблюдений за ра­ботой сплавщиков леса в Карелии.

— Когда на реке возникал затор из бревен, сплавщики нахо­дили «ключевое» бревно и ловко его вытаскивали. Все! Затор ликви­дирован, сотни бревен плывут дальше. Вот так, — сказал Андропов, — лучше и действовать. Не увлекайтесь числом еще и потому, что чем больше вы арестуете людей, тем больше будет шума на Западе.

Но масштаб и накал репрессий определялись волей генерально­го секретаря. А Брежнев лишней жестокости не хотел. Писателю Константину Михайловичу Симонову он сказал:

— Пока я жив, — и поправился: — Пока я в этом кабинете, крови не будет.

Зато можно с уверенностью сказать, что другой человек на посту председателя КГБ, не наделенный изощренным умом Андропова, не додумался бы до такой всеобъемлющей системы идеологического контроля над обществом.

Комитет рождал не смертельный, как когда-то, но все равно страх. Партийная власть не была такой страшной. Она была более открытой. Партийным чиновникам можно было попытаться что-то дока­зать. С тайной властью спорить невозможно. Человека признавали преступником, но это делала невидимая власть. Оправдываться, воз­ражать, доказывать свою правоту было некому и негде. КГБ никогда и ни в чем не признавался.

Член политбюро Виктор Гришин писал в своих воспоминаниях:

«С приходом в Комитет государственной безопасности Андропов отменил все меры по демократизации и некоторой гласности в работе госбезопасности, осуществленные Хрущевым. По существу, восстановил все, что было во время Сталина (кроме, конечно, массовых репрес­сий)...

Он добился восстановления управлений госбезопасности во всех городах и районах, назначения работников госбезопасности в НИИ, на предприятия и учреждения, имеющие оборонное или какое-либо другое важное значение. Органы госбезопасности были восстановлены на железнодорожном, морском и воздушном транспорте...

Вновь стали просматриваться письма людей, почта различных организаций. Восстановлена система «активистов», «информаторов», а проще — доносчиков в коллективах предприятий, учреждений, по месту жительства. Опять началось прослушивание телефонных разговоров, как местных, так и междугородних».

На пленуме ЦК в апреле 1973 года Брежнев, отступив от тек­ста, счел необходимым поддержать Андропова:

— Мне хотелось бы особо сказать два слова о комитете госбезопасности, чтобы положить конец представлениям (я имею в виду не членов ЦК, а отдельных товарищей вне этого зала), будто комитет государственной безопасности только и занимается тем, что хватает и сажает людей. Ничего подобного. КГБ под руководством Юрия Владимировича оказывает огромную помощь политбюро во внешней политике. КГБ — это прежде всего огромная и опасная загранработа. И надо обладать способностями и характером. Не каждый может не продать, не предать, устоять перед соблазнами. Это вам не так что­бы... с чистенькими ручками. Тут надо большое мужество и большая преданность.

На пленуме получил слово и председатель КГБ. Он поблагода­рил Леонида Ильича:

— Теплые слова, которые были сказаны сегодня товарищем Брежневым, отношение политбюро и всего пленума Центрального коми­тета к органам государственной безопасности мы воспринимаем как высокое доверие и как большой аванс.

Андропов спешил выразить свою преданность генеральному се­кретарю:

— Доклад товарища Брежнева показал яркую и убедительную картину огромной работы, которую осуществляли политбюро Централь­ного комитета... Решения съезда выполняются неукоснительно, после­довательно и умно. И этом, как говорили все выступавшие вчера и сегодня, большая заслуга политбюро и лично генерального секретаря Центрального комитета нашей партии товарища Брежнева. Вчера това­рищ Подгорный сообщил о том, что товарищу Брежневу присуждена меж­дународная Ленинская премия за укрепление мира между народами. Из­вестно, что этой премии удостаиваются очень заслуженные, очень признанные международные деятели. И по-человечески, товарищи, радостно, что среди них — товарищ Леонид Ильич Брежнев, вложивший в благородное дело борьбы за мир так много сил, инициативы и энергии!

На пленуме Брежнев ввел Андропова в политбюро. Он стал пер­вым после Берии руководителем органов госбезопасности, возведенным на политический олимп. К шестидесятилетию, в 1974 году, Юрий Вла­димирович получил «Золотую звезду» Героя Социалистического Труда. 17 декабря 1973 года председатель КГБ, белобилетник, был произве­ден сразу в генерал-полковники. Через три года, 10 сентября 1976 года, Андропова произвели в генералы армии.

В эти дни он разговаривал с известным дипломатом Олегом Трояновским. Они были в хороших отношениях еще с тех пор, как Троя­новский был помощником Хрущева по международным делам. Андро­пов с некоторой обидой спросил Трояновского: