Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
"Что выведу - то прервётся, - продолжалась песня, - что выведу - то прервётся, а мой милый засмеётся. Молодая ключница по замку ходила, ключами звонила, - встаньте, не лежите! Встаньте, не лежите - весну сторожите!"
– Про дружину, про дружину!
– закричали за столами, и Вацьо начал новую: "Пустим стрелу, как гром по небу, поскачем на конях, как мелкий дождик, сверкнём саблями, как солнце в тучах…"
– Поешь, княже, - капризно молвила княжна Ольга Берладнику, - а со мной и не заговоришь…
– Почитаю тебя, княжна.
– А ежели мне этого мало?
– Преклоняюсь
– И этого мало.
– Перед твоей красотой преклоняюсь.
– Княжеские дочери рано замуж выходят, правда?
– Этого требует их положение.
– Я не покорюсь! Ни за кого не выйду!
– Ты очень красива, за тобой приедет хоть и сам император.
– Не пойду и за императора! К тому же он, наверное, стар.
– А если молод?
– Всё едино.
– Твоя сестра пошла в Новгород-Северский и уже княгиня.
– Я выше её. Сижу рядом с тобой, княже, и уже одним этим выше.
– Люди не могут сидеть всю жизнь.
– А быть рядом - могут?
– Тяжко. Жизнь не даёт человеку покоя.
– Ты же сильный, княже.
– Ну, верно. Но что значит сила одного человека? Вот я тут, а княгиня моя и сын малый, тоже Иван, в Смоленске. И не могу быть возле них. Сила моя кончается.
– А возле меня?
– Возле тебя сижу.
– И не говоришь со мною, а поешь!
– Теперь говорю.
– Мне мало! Не я мала ещё, а мне мало, князь Иван! Я не мала! Слышишь?
А на другом конце стола Оляндра набрасывалась на Иваницу:
– Я пою, а ты молчишь!
– Вот уж! Во мне и так всё поёт.
– Все поют, а ты разве не умеешь?
– Возле тебя всё забудешь. Уж я забыл, спал ли когда-нибудь с девками или нет.
– Не девка я. Боярыней стану!
– Вот уж!
– Ну, так посмотрим же!
Она соскочила со своего места, перебежала через всю гридницу, прыгнула прямо на колени Долгорукому, взвизгнула:
– Удержишь ли, княже!
Все испуганно умолкли от такой неожиданно-беспутной выходки, глаза прежде всего метнулись на иереев: не осудят ли? Но епископ Нифонт, изголодавшись в порубе, так налегал на еду, что ему стало даже дурно, его пришлось вывести из-за стола и уложить в повалуше, чтобы отдышался; те же, которые остались в гриднице, отворачивали взгляды, только игумен Анания, завистливо взглянув на приманчивую Оляндру, пробормотал сухими губами:
– "Воздерживайтесь и молитесь, дабы не войти во искушение. Ибо дух охоч, тело же немощно".
На чьё тело он намекал? На своё или на княжеское?
– Дай хоть обед закончить, - засмеялся князь Юрий, обращаясь к Оляндре и принимая её смелый вызов, - потому что лучше грешить сытым, чем голодным.
– Так накорми и меня, княже, - пьяно попросила Оляндра.
– Чем же?
– Люблю всё печёное из теста. Калачи, толченики, хворост…
– И с мёдом?
– И с мёдом, княже! Сама сладкая, сладкое и люблю… Только нет ведь моего Вырывца.
– Земля ему пухом, - поднял Юрий свою чашу, - выпьем же за упокой душ воинов наших павших.
Все выпили, Оляндра от неудержимого веселья ударилась в печаль, всхлипнула, намереваясь спрятать своё лицо
на груди у Долгорукого, тот повёл плечом.– Обещал же мне!
– сквозь слёзы начала клянчить Оляндра.
– Что же я обещал?
– полюбопытствовал уже и сам Долгорукий, всё больше удивляясь переменам, которые мгновенно происходили в этой непостижимой суздальчанке.
– Боярыней сделать меня обещал.
– Боярыней?
– За моего Вырывца…
– Ну, - Долгорукий малость растерялся, не велел я никого в Киеве обижать… Петрило!
– Тут!
– крикнул восьминник.
– Подойди!
– велел князь.
Петрило торопливо примчался к Юрию, встал рядом с ним, заискивающе засверкал глазами.
– Вот, Петрило, - промолвил князь, - когда-то мне жизнь спас. Никогда этого не забуду. Слуга мне - до конца жизни, хотя и не служивши. Был у Изяслава восьминником, а остался в Киеве. Хочешь ко мне?
– Всё для тебя, княже, готов! Людей твоих…
– Дружину дам, воеводой хочешь?
– Будь ласков, оставь восьминником. Привычно уже, и толк умею дать Киеву.
– Тогда так: Петрило отныне мой восьминник в Киеве. Всё ли цело в городе?
– Всё, княже.
– Не затронуты дворы ни боярские, ни чьи-либо другие?
– Поставлена стража там, где без хозяина.
– Как же это: без хозяина?
Петрило замялся.
– Говори.
– Бежали с Изяславом бояре. Потому как боялись. Изяслав, когда вступил в Киев после Игоря, многих бояр взял в плен, Данилу Великого, Гюргия Прокоповича, Ивора Гюргиевича, внука Мстиславова. Отпустил их лишь за выкуп великий. Вот теперь Изяславовы бояре бежали со своим князем. Боялись, что и ты как Изяслав. А я знал: не такой. И воевода Войтишич знал… И…
– Кто же бежал?
– Бежали: Никола Старый, да Никола Кудинник, да Никола Плаксий, да ещё Никола Безухий.
– Безухий?
– засмеялся Юрий.
– Так вот, Оляндра, получай двор Николы Безухого. Петрило тебе и покажет. Отведёшь её, Петрило, и отныне она боярыня киевская.
– Дай поцелую тебя!
– крикнула обрадованная Оляндра и обняла Долгорукого за шею.
Князь шутливо вырывался от неё, приговаривая:
– Милуйте рабов своих и учите их спасению и покаянию. Не слыхала сих слов? Так вот слушай и знай.
– Княже, побойся бога, - негромко, но так, что слышно стало многим, осуждающе промолвил князь Андрей.
– Или тебе передать сию жену?
– засмеялся Долгорукий.
– Гляди, князь, она теперь боярыня, не даст себя в обиду. Я же отныне тоже не одинокий вдовец, потому как вознамерился отправить послов к императору ромейскому Мануилу, чтобы привезти мне в жены его сестру родную Ирину, дочь покойного императора Иоанна. Посланцами моими, - князь встал, легко ссадив с коленей Оляндру и уже больше не замечая её, словно бы и не существовала она вовсе, окинул взглядом притихшую гридницу, золотые её стены, столы, полные яств и напитков, всё почти противоестественное скопление людей, зачастую враждебных друг другу, помолчал, а затем сказал: - Посланцами моими назначаю князя Ивана Берладника и лекаря Дулеба, который отныне становится моим приближенным лекарем.