Юрий Долгорукий (Сборник)

"Что выведу - то прервётся, - продолжалась песня, - что выведу - то прервётся, а мой милый засмеётся. Молодая ключница по замку ходила, ключами звонила, - встаньте, не лежите! Встаньте, не лежите - весну сторожите!"

–  Про дружину, про дружину!
– закричали за столами, и Вацьо начал новую: "Пустим стрелу, как гром по небу, поскачем на конях, как мелкий дождик, сверкнём саблями, как солнце в тучах…"

–  Поешь, княже, - капризно молвила княжна Ольга Берладнику, - а со мной и не заговоришь…

–  Почитаю тебя, княжна.

–  А ежели мне этого мало?

–  Преклоняюсь перед тобой.

–  И этого мало.

–  Перед твоей красотой преклоняюсь.

–  Княжеские дочери рано замуж выходят, правда?

–  Этого требует их положение.

–  Я не покорюсь! Ни за кого не выйду!

–  Ты очень красива, за тобой приедет хоть и сам император.

–  Не пойду и за императора! К тому же он, наверное, стар.

–  А если молод?

–  Всё едино.

–  Твоя сестра пошла в Новгород-Северский и уже княгиня.

–  Я выше её. Сижу рядом с тобой, княже, и уже одним этим выше.

–  Люди не могут сидеть всю жизнь.

–  А быть рядом - могут?

–  Тяжко. Жизнь не даёт человеку покоя.

–  Ты же сильный, княже.

–  Ну, верно. Но что значит сила одного человека? Вот я тут, а княгиня моя и сын малый, тоже Иван, в Смоленске. И не могу быть возле них. Сила моя кончается.

–  А возле меня?

–  Возле тебя сижу.

–  И не говоришь со мною, а поешь!

–  Теперь говорю.

–  Мне мало! Не я мала ещё, а мне мало, князь Иван! Я не мала! Слышишь?

А на другом конце стола Оляндра набрасывалась на Иваницу:

–  Я пою, а ты молчишь!

–  Вот уж! Во мне и так всё поёт.

–  Все поют, а ты разве не умеешь?

–  Возле тебя всё забудешь. Уж я забыл, спал ли когда-нибудь с девками или нет.

–  Не девка я. Боярыней стану!

–  Вот уж!

–  Ну, так посмотрим же!

Она соскочила со своего места, перебежала через всю гридницу, прыгнула прямо на колени Долгорукому, взвизгнула:

–  Удержишь ли, княже!

Все испуганно умолкли от такой неожиданно-беспутной выходки, глаза прежде всего метнулись на иереев: не осудят ли? Но епископ Нифонт, изголодавшись в порубе, так налегал на еду, что ему стало даже дурно, его пришлось вывести из-за стола и уложить в повалуше, чтобы отдышался; те же, которые остались в гриднице, отворачивали взгляды, только игумен Анания, завистливо взглянув на приманчивую Оляндру, пробормотал сухими губами:

–  "Воздерживайтесь и молитесь, дабы не войти во искушение. Ибо дух охоч, тело же немощно".

На чьё тело он намекал? На своё или на княжеское?

–  Дай хоть обед закончить, - засмеялся князь Юрий, обращаясь к Оляндре и принимая её смелый вызов, - потому что лучше грешить сытым, чем голодным.

–  Так накорми и меня, княже, - пьяно попросила Оляндра.

–  Чем же?

–  Люблю всё печёное из теста. Калачи, толченики, хворост…

–  И с мёдом?

–  И с мёдом, княже! Сама сладкая, сладкое и люблю… Только нет ведь моего Вырывца.

–  Земля ему пухом, - поднял Юрий свою чашу, - выпьем же за упокой душ воинов наших павших.

Все выпили, Оляндра от неудержимого веселья ударилась в печаль, всхлипнула, намереваясь спрятать своё лицо на груди у Долгорукого, тот повёл плечом.

–  Обещал же мне!
– сквозь слёзы начала клянчить Оляндра.

–  Что же я обещал?
– полюбопытствовал уже и сам Долгорукий, всё больше удивляясь переменам, которые мгновенно происходили в этой непостижимой суздальчанке.

–  Боярыней сделать меня обещал.

–  Боярыней?

–  За моего Вырывца…

–  Ну, - Долгорукий малость растерялся, не велел я никого в Киеве обижать… Петрило!

–  Тут!
– крикнул восьминник.

–  Подойди!
– велел князь.

Петрило торопливо примчался к Юрию, встал рядом с ним, заискивающе засверкал глазами.

–  Вот, Петрило, - промолвил князь, - когда-то мне жизнь спас. Никогда этого не забуду. Слуга мне - до конца жизни, хотя и не служивши. Был у Изяслава восьминником, а остался в Киеве. Хочешь ко мне?

–  Всё для тебя, княже, готов! Людей твоих…

–  Дружину дам, воеводой хочешь?

–  Будь ласков, оставь восьминником. Привычно уже, и толк умею дать Киеву.

–  Тогда так: Петрило отныне мой восьминник в Киеве. Всё ли цело в городе?

–  Всё, княже.

–  Не затронуты дворы ни боярские, ни чьи-либо другие?

–  Поставлена стража там, где без хозяина.

–  Как же это: без хозяина?

Петрило замялся.

–  Говори.

–  Бежали с Изяславом бояре. Потому как боялись. Изяслав, когда вступил в Киев после Игоря, многих бояр взял в плен, Данилу Великого, Гюргия Прокоповича, Ивора Гюргиевича, внука Мстиславова. Отпустил их лишь за выкуп великий. Вот теперь Изяславовы бояре бежали со своим князем. Боялись, что и ты как Изяслав. А я знал: не такой. И воевода Войтишич знал… И…

–  Кто же бежал?

–  Бежали: Никола Старый, да Никола Кудинник, да Никола Плаксий, да ещё Никола Безухий.

–  Безухий?
– засмеялся Юрий.
– Так вот, Оляндра, получай двор Николы Безухого. Петрило тебе и покажет. Отведёшь её, Петрило, и отныне она боярыня киевская.

–  Дай поцелую тебя!
– крикнула обрадованная Оляндра и обняла Долгорукого за шею.

Князь шутливо вырывался от неё, приговаривая:

–  Милуйте рабов своих и учите их спасению и покаянию. Не слыхала сих слов? Так вот слушай и знай.

–  Княже, побойся бога, - негромко, но так, что слышно стало многим, осуждающе промолвил князь Андрей.

–  Или тебе передать сию жену?
– засмеялся Долгорукий.
– Гляди, князь, она теперь боярыня, не даст себя в обиду. Я же отныне тоже не одинокий вдовец, потому как вознамерился отправить послов к императору ромейскому Мануилу, чтобы привезти мне в жены его сестру родную Ирину, дочь покойного императора Иоанна. Посланцами моими, - князь встал, легко ссадив с коленей Оляндру и уже больше не замечая её, словно бы и не существовала она вовсе, окинул взглядом притихшую гридницу, золотые её стены, столы, полные яств и напитков, всё почти противоестественное скопление людей, зачастую враждебных друг другу, помолчал, а затем сказал: - Посланцами моими назначаю князя Ивана Берладника и лекаря Дулеба, который отныне становится моим приближенным лекарем.