Юрий Долгорукий

Но в таком случае смена князя могла объясняться не тем, что Святополк вел какую-то собственную игру за спиной старшего брата, а желанием Изяслава добиться консолидации Новгорода, сплочения новгородцев вокруг своего князя. Новгород был очень нужен Изяславу — прежде всего, как база для предстоящей войны с Юрием Долгоруким. И его юный сын Ярослав мог способствовать консолидации Новгорода куда больше, чем Святополк, успевший за годы своего княжения рассориться с новгородцами.

Лично же для Юрия переговоры с Нифонтом имели очень важное последствие. В эти августовские и сентябрьские дни 1148 года он неожиданно для себя обрел единомышленника — тем более ценного, что принадлежал тот к враждебному ему лагерю.

Юрий давно знал новгородского владыку — по крайней мере с зимы 1135/36 года, когда тот принимал участие в примирении Мономашичей и Ольговичей после очередной войны между ними. Нифонт был постриженником киевского Печерского монастыря, причем, по некоторым сведениям, пришел в монастырь при игумене Тимофее (около 1124—1131), то есть в те самые годы, когда суздальский князь Юрий Владимирович демонстрировал свою особую близость к Печерской обители. Человек весьма образованный, поживший в Византии и знакомый с особенностями богослужения Греческой церкви, он оставил заметный след в истории Новгорода. В годы его святительства здесь развернулось активное церковное строительство, были украшены многие уже существующие храмы. Разумеется, епископ Нифонт участвовал и в переговорах с Юрием относительно посажения на новгородский стол его сына Ростислава в 1138 и 1141 годах. Теперь князь и епископ могли ближе познакомиться друг с другом. И убедиться, что на многие вещи они смотрят, в общем-то, одинаково.

Новгородский летописец сообщает, что во время своей поездки в Суздальскую землю Нифонт освятил «великим священием» церковь Святой Богородицы — возможно, суздальский кафедральный собор, перестроенный Юрием Долгоруким, или какую-то другую Богородицкую церковь в одном из городов Суздальской земли. Это был не единственный храм, в освящении которого принимал участие новгородский владыка во время своей поездки. Сохранился подлинный антиминс (напрестольный плат) с освящения еще одной местной церкви — Святого Георгия (где именно она находилась, неизвестно). Освящение совершали совместно новгородский архиепископ (именно так он именован в надписи на антиминсе) Нифонт и ростовский епископ Нестор в присутствии князя Юрия Владимировича Долгорукого. Из этой надписи нам и известна точная дата посещения Нифонтом Суздальской земли: «Жьртвьник святаго мученика Георгия, священ от Нифонта, архиепискупа Новгородьскаго, повелениемь епискупа Ростовьскъго Нестора при благочьстивемь князи Георгии, сыну Мономахову, месяця септября в 1 в лето [6657] индикта 12» ^{177} . [44]

44

Буквы, составляющие год, к настоящему времени полностью выцвели и не видны. Но они были прочитаны первыми исследователями, обнаружившими драгоценную святыню в ризнице новгородской церкви Святого Николы на Ярославле дворе (когда и при каких обстоятельствах антиминс попал в Новгород, неизвестно). И оказалось, что освящение Георгиевского храма происходило во время посещения Нифонтом Суздальской земли в августе-сентябре 1148 г. (Иногда полагают, что Нифонтом был освящен «жертвенник», то есть алтарь, Георгиевской церкви во Владимире или Юрьеве-Польском, основанном Юрием Долгоруким; иногда — что некий не известный нам из других источников придел суздальского кафедрального Богородицкого собора. Но нельзя исключать и того, что речь в надписи идет о какой-то неизвестной нам церкви, не названной летописцем, — ведь очевидно, что храмы во имя своего небесного покровителя — святого Георгия Победоносца — князь Юрий Владимирович основывал в раз личных городах своего княжества.)

Между прочим, именование Нифонта архиепископом — самое раннее свидетельство получения новгородским владыкой этого высокого титула. Как видим, князь Юрий Владимирович и ростовский епископ Нестор признавали его за Нифонтом и оказывали ему соответствующие почести. Но из других источников мы знаем, что признание было далеко не всеобщим. Это обстоятельство представляется весьма важным для нас, свидетельствуя об особых, доверительных отношениях, установившихся между суздальским князем и новгородским архиереем. Но чтобы понять, в каких именно вопросах и в силу каких причин они оказались союзниками, надо вернуться на год с небольшим назад, к июлю 1147 года, и вспомнить об обстоятельствах, при которых на киевскую митрополичью кафедру был возведен ставленник князя Изяслава Мстиславича митрополит Климент Смолятич.

ЦЕРКОВНАЯ СМУТА

Митрополит грек Михаил покинул Киев еще в 1145 году. Он отправился в Константинополь, где и остался, отказавшись возвращаться на Русь. По свидетельству поздней Никоновской летописи, причиной отъезда стало «некое волнение», то есть княжеские распри, а уже пребывая в Константинополе, митрополит «услыша наипаче многи волны и которы в Киеве и во всей Русской земле и того ради не приложи возвратитися на свой стол»^{178}. Именно так, надо полагать, расценили в Константинополе захват киевского стола князем Изяславом Мстиславичем (13 августа 1146 года) и пленение, а затем и насильственное пострижение князя Игоря Ольговича.

Известно также, что перед своим отъездом митрополит Михаил оставил некое «рукописание», согласно которому без митрополита «не достоить» вести богослужение в кафедральном киевском Софийском соборе. Такое положение дел конечно же никак не могло устроить Изяслава Мстиславича. Не рассчитывая на возвращение Михаила (который, возможно, в том же 1147 году и умер [45] ) и не желая оставаться вовсе без богослужения в главном храме своего государства, киевский князь решил поставить на митрополичью кафедру русского иерарха, и притом обойтись без всякого участия Константинопольского патриархата. Во многом этому способствовала неразбериха в самом Константинополе, где после добровольного ухода с патриаршества Михаила II Куркуаса и низложения Косьмы II Аттика (26 февраля 1147 года) патриарший престол пустовал до декабря 1147 года.

45

Если это не он, уже отошедший от дел, упоминается под именем ‘. ' в синодальном постановлении константинопольского патриарха Михаила III от 24 марта 1171 г. (ср.: Поппэ А.В. Митрополиты киевские и всея Руси // Щапов Я.И. Государство и церковь Древней Руси X—XIII вв. М., 1989. с. 199—200; по мнению польского исследователя, в данном постановлении упомянут киевский митрополит Михаил II, неизвестный русским источникам).

Выбор князя пал на известного своей ученостью инока и схимника Зарубского монастыря Климента Смолятича. Киевский летописец дает ему исключительно высокую оценку: он «бысть книжник и философ так, якоже в Рускои земли не бяшеть». Эта характеристика подтверждается и дошедшими до нас собственными сочинениями Климента, которые обнаруживают в нем незаурядного писателя, мыслителя и полемиста.

В личности самого Климента Смолятича многое остается неясным. Так, например, исследователи по-разному объясняют его прозвище: одни видят в нем свидетельство происхождения Климента из Смоленска (тем более что имеются и другие подтверждения его особых связей с этим городом); другие считают отчеством (от имени Смолята). Не известно точно и где находился тот монастырь, в котором подвизался и принял схиму Климент: летописи знают по меньшей мере два «Заруба» в домонгольской Руси — город на Днепре недалеко от Киева, где находился монастырь, известный позднее как Зарубский Трактомировский Успенский или Крестовоздвиженский (определенно о том, что Климент происходил именно из этого «Заруба», сообщает переписчик Ермолаевского списка Ипатьевской летописи^{179}), и село в Смоленской земле. Из собственных сочинений Климента явствует, что он был блестящим эрудитом, богословом, в совершенстве владел аллегорическим методом толкования Священного Писания и не только прекрасно знал греческий язык и приемы византийской риторики, но был знаком и с так называемой схедографией — высшим курсом византийской грамматики. Полагают, что он получил образование в одном из высших учебных заведений в Византии и именно это дало ему право именоваться «философом»^{180}. Позднейшие летописи называют его также «молчалником» — возможно, находясь в схиме, будущий митрополит принял на себя обет молчания.

Его поставление на кафедру всецело было инициативой нового киевского князя, который, по свидетельству летописца, и «вывел» Климента из «Заруба». В июле 1147 года по воле князя в Киеве собрался церковный собор, на котором присутствовало (по разным источникам) семь или девять епископов: Феодор Белгородский, Онуфрий Черниговский, Евфимий Переяславский, Дамиан Юрьевский, Феодор Владимиро-Волынский, Нифонт Новгородский, Мануил Смоленский, а также, возможно, Иоаким Туровский (не так давно насильно приведенный в Киев) и Косьма Полоцкий.

Мнения на соборе резко разделились. Епископы Нифонт Новгородский и Мануил Смоленский (последний родом грек) решительно высказались против самой возможности избрания митрополита собором епископов. «Не есть того в законе, яко ставити епископом митрополита без патриарха, но ставить патриарх митрополита», — приводит их слова летописец. Иерархи отказывались признавать такое поставление и даже совершать службу вместе с новоизбранным митрополитом, ссылаясь при этом на «рукописание» прежнего киевского митрополита Михаила: «А не поклониве ти ся, ни служиве с тобою, зане не взял еси благословения у Святое Софьи (имеется в виду константинопольский патриарший Софийский собор. — А.К.), ни от патриарха. Аще ли ся исправиши, благословишися от патриарха, и тогда ти ся поклониве; ве взяла от Михаила от митрополита рукописание, яко не достоить нам без митрополита в Святей Софьи (киевской. — А.К.) служити»^{181}.

Однако большинство собора высказалось за избрание Климента. Решающий аргумент нашел черниговский епископ Онуфрий. «Аз сведе, — говорил он, — достоить ны поставите, а глава у нас есть святаго Климента (римского папы, принявшего мученическую смерть в Крыму на рубеже I и II веков. — А.К.), якоже ставять греци рукою святаго Ивана (Иоанна Крестителя. — А.К.)».

По всей вероятности, Онуфрий и его единомышленники в обосновании своих прав могли ссылаться на 1-е правило Апостольского собора («два или трие епископы да поставляють единаго епископа»). Однако к описываемому времени оно уже давно не действовало, и прерогатива поставления митрополита на киевскую кафедру изначально принадлежала константинопольскому патриарху. Пример же с «рукою святаго Ивана» кажется совершенно неуместным: Византийская церковь не знала такого способа поставления архиереев. По-видимому, Онуфрий имел в виду нечто другое: использование десницы святого Иоанна Крестителя в обряде поставления на царство византийских императоров. (Об этом сообщал новгородский паломник Добрыня Ядрейкович — будущий новгородский архиепископ Антоний, посетивший Константинополь около 1200 года и составивший «Книгу Паломник» — описание константинопольских святынь. По его словам, в церкви Пресвятой Богородицы в Большом императорском дворце в Константинополе хранилась десница святого Иоанна: «тою царя поставляють на царство» ^{182} . [46] Современные исследователи в принципе допускают возможность использования в обряде поставления императоров части мощей святого Иоанна. Как отмечает Б. А. Успенский, это «определенно вписывается в византийскую традицию»; более того, участие в этом обряде десницы святого Иоанна — той самой, которую он некогда возложил на главу Христа, — уподобляло обряд коронации обряду крещения, а самого императора — Христу ^{183} .) Как мы знаем, в Киеве хранилась часть этой святыни — перст святого Иоанна Крестителя, перенесенный сюда из Константинополя при князе Владимире Мономахе. Однако епископ Онуфрий предлагал воспользоваться не им, а другой, еще более чтимой киевской реликвией — главой святого папы Римского Климента, привезенной в Киев князем Владимиром Святославичем из Корсуни (где святой Климент принял мученическую смерть). Чудотворные мощи одного из первых римских патриархов, ученика святых апостолов Петра и Павла, должны были обладать в глазах просвещенных киевлян такой же дароносной и благословляющей силой в отношении киевского первоиерарха, какой обладала десница святого Иоанна в отношении византийских царей. Обращение к ним, по мысли епископа Онуфрия, могло компенсировать очевидное отступление от канонических правил и вполне заменяло патриаршую хиротонию.

46

Среди константинопольских святынь Антоний отметил и руку константинопольского патриарха Германа, которая, по его мнению, использовалась в обряде интронизации патриарха: «ею же ставятся патриарси» (там же. с. 71, 2).

Глава святого Климента хранилась в киевской Десятинной церкви, построенной князем Владимиром вскоре после Крещения Руси. Сам святой Климент почитался как «присный заступник» всей Русской земли и особенно града Киева — «велицей митрополии же мати градом», «старейшинствующаго во градех», а также как небесный покровитель княжеского рода и всех русских людей: им, великим угодником Христовым, «рустии князии хвалятся, святители ликуют, иереи веселятся, мниси радуются, людие добродушьствуют», — говорилось в посвященном святому Клименту торжественном Слове, произнесенном по случаю обновления киевской Десятинной церкви во второй половине XI или XII веке^{184}.