Юрий Долгорукий

Будущий княжеский двор окружили валом и частоколом со сторожевыми башенками на углах. Против большой рати такой крепостце не выстоять, но от наезда малыми людьми отсидеться можно.

Близ стены, что выходила к пойме реки Нерли, поставили высокий княжеский терем. Из верхней светлицы, через широкие окна, были видны заречные дали (так приказал князь).

Терем быстро наполнялся всякой дворцовой утварью, необходимой для обихода. Тут Корчоме пришлось изрядно поспорить с Ощерой: суздальский дворецкий норовил подсунуть, что похуже, - жадничал. Но княжеским именем и своим упрямым напором Корчома выгреб из дворцовых подклетей всё необходимое. Князь Юрий, побывавший в Кидекше, остался доволен. В гриднице по стенам развешаны оленьи и турьи рога, медвежьи шкуры, колчаны со стрелами и богато изукрашенные охотничьи луки. Сие со значением было сделано. Любой мог убедиться, что терем для княжеской охотничьей забавы поставлен, отдохнуть после ловитвы.

В ложнице - постель широкая, супружеская. Хоть и не женился ещё князь Юрий, но Корчома предчувствовал, что ложе пустовать не будет. Постельничий боярин Василий привёз из Ростова молодую боярскую вдову Ульяну, определил в ключницы, а каморку ей распорядился отвести рядом с княжеской ложницей; недогадливый - и тот поймёт, что к чему.

К тому же Василий строго-настрого приказал, чтобы Ульяну не обижали и обходились с ней бережно. Княжеским именем приказал, не поспоришь. Но и без того не стал бы огнищанин пристроживать новую ключницу. Понравилась ему Ульяна: молодая, пригожая, нравом смирная, быстрая в движеньях. Бабья кика [42] на голове, а смотрится девица девицей. А чему удивляться? Едва двадцать годочков будет вдове, в самый раз подружка юному князю!

42

Кика– головной убор замужней женщины.

Пусть живёт Ульяна в покое и неге, если такую милость Господь ей явил... .

Но покоя Ульяна не искала, чем ещё больше понравилась огнищанину Корчоме. Едва успела подвязать к пояску связку ключей, так сразу забегала, захлопотала по хозяйству, освободив огнищанина от мелочных дел. Дворовая челядь слушалась ключницу беспрекословно. Не из чёрных людей была Ульяна - боярская вдова. Да и об особой милости к ней князя Юрия Владимировича многие знали.

Вдоль стены, перед теремом, поставили бревенчатые клети с крепкими дверями и висячими замками: под готовизну, хлеб, всякие иные припасы. Рядом поварня, птичник. Когда бы ни нагрянул князь со своими мужами, яства под рукой. Да и постоянных жильцов надо кормить, было их до сотни: дворовая челядь, комнатные холопы, повара, медовары, воротные сторожа, городовые вои со своими десятниками. Здесь, на хозяйском дворе, ключница Ульяна властвовала безраздельно, и видно было, что эта маета ей в радость.

Самое высокое и светлое место в кольце валов оставили под будущую соборную церковь и каменный княжеский дворец, чтобы было где строить, когда время придёт.

А с большой дружинной избой медлить не стали, срубили её возле самого княжеского терема. А из избы - крытый переход прямо в княжескую гридницу, чтобы мигом приспели дружинники, если позовут.

Складный получился градец, нарядный, ласково светился свежим тёсом. Поначалу беспокоился Корчома, что приедет князь, а в Кидекше строительный разор. А как благоустроили всё, заскучал. Не терпелось огнищанину показать князю завершение своих трудов. Но господин Юрий Владимирович всё не ехал и не ехал, мотался между Суздалем и Ростовом, в Ярославле смотрел городовое ополчение, в Белоозере давал суд людям (давно не бывал в самом северном ростовском пригороде, умолили белозерские мужи - поехал).

Постельничий Василий - тот на Кидекше бывал. Походит, посмотрит, обнадёжит Корчому добрым словом и снова отъезжает; так и не ночевал ни разу в новом тереме. Но слова его душу согревали:

— Быть тебе, огнищанин, у князя в милости!

Приятно было такое слышать. Но всё ж таки постельничий Василий, хоть и боярин знатный, и князю вроде побратима, но не князь. Не за ним конечное одобрение...

А князь Юрий к весне и вовсе в Ростове застрял. Тому была важная причина. В конце зимы шесть тысяч пятнадцатого года [43] по последнему санному пути Мономах вместе с княгиней Гитой вознамерились объехать владения своих сыновей, Ярополка и Вячеслава в Смоленске, Юрия в Ростове. Известно было, что Гита побыла в Смоленске недолго, всё хворала, а 7 мая, в самый канун дня Ивана Богослова, преставилась по дороге к Ростову. Скорбный поезд, не возвращаясь в Смоленск, повернул к Переяславлю.

43

1107 г.

А навстречу - тревожные всадники: коварный Боняк, хан половецкий, наезжал изгоном к переяславским рубежам, отбил табуны княжеских коней и увёл куда-то в Дикое Поле. Гнались за ним княжеские дозорщики, но не нагнали, остановленные среди курганов половецкими заставами; немногие витязи возвратились к своим. А спустя малое время Боняк, совокупившись с превеликой ордой хана Шарукана Старого, подступил к пограничному городу Лубны. Не разбойный это был набег, но настоящее нашествие, многие пограничные сёла и деревни пограбили поганые половцы, воюя непрестанно днём и ночью.

Великий киевский князь Святополк Изяславич созвонил большой сбор.

Первым приспел к рубежу Владимир Мономах, хотя издалека ехал с дружиной - чуть не от Смоленска, за ним - князь Олег Черниговский с полками. Подтягивались смоленские полки сыновей Мономаха — Вячеслава и Ярополка Владимировичей. Малые конные дружины прислали другие южные князья. Князя Юрия из Ростова решили не звать: опасно зашевелились булгары на Волге, их воинские ладьи видели под Костромой, под Ярославлем, да и на Клязьме-реке булгарские дозорщики искрадывали берега. Пусть Юрий лучше свою вотчину от булгар побережёт...

Княжеские дружины медленно собирались к пограничной реке Суле, за которой кочевали тысячи Боняка и Шарукана Старого. Закрыли крепкими заставами броды и перелазы через реку, но в поле не выходили. Князья надеялись, что половцы уйдут сами, как бывало в прошлые годы: прознают, что князья к войне готовы — и прочь, в неоглядные степные дали; только глубокие сакмы, выбитые тысячами копыт в луговой целине, после них останутся...

Так-то бы и лучше - без лишней крови. Княжеских коней всё равно не вернуть, давно растаяли в бесчисленных половецких табунах, а за Сулу-реку поганых не пустили бы...

Но на этот раз в Дикое Поле ханы не отошли, дерзко выезжали к бродам, метали стрелы через реку. На дальних курганах маячили половецкие дозорные. Иногда к берегу и с бунчуками выезжали, являя присутствие ханов. Беспокойно было на границе: сторожное осадное сидение, скоротечные сабельные рубки, угрожающие выезды к берегу больших полков.

Так, в военной тревоге, проходило лето.

Молодые князья настаивали, чтобы русские дружины вышли в Дикое Поле. Но Владимир Мономах удерживал нетерпеливых. Он не видел смысла в степном походе. Побегут половцы прочь, рассыплются по степям, а потом соберутся в другом месте и ударят по оголённой границе. Беда!

Лучше так вот перестоять друг против друга. Погарцуют, покрасуются половецкие удальцы на виду у русских сторожей, туда-сюда ткнутся малыми ордами и, умывшись кровью, отхлынут. Не раз и не два так бывало в прошлом, без большой войны.

И Мономах приказывал:

– Ждать!

Князь Олег Черниговский, признавая мудрость полководца, во всём поддерживал Мономаха. И сыновей своих, молодых и дерзких новгород-северских, рязанских и муромских князей, на крепком поводе держал.

Но взвоинствовал вдруг смиренный книжник Святополк Киевский. Неожиданно явился на реку Сулу со своей женой-любовницей и большими киевскими полками (чуть не весь город под оружье поставил!), и тотчас приказал княжеским дружинам бродиться Сулу.

Августа 12 дня, на шестом часу, наступили русские князья на половцев всеми полками.

Для Боняка и Шарукана Старого подобная дерзость тоже оказалась полной неожиданностью. Половцы возлежали в своих шатрах, кони паслись в отдалении, ибо трава вокруг половецких станов давно была вытоптана. Многие и до коней добежать не успели, бились и погибали пешими. А пеший половец не воин даже — половина воина, бери его голыми руками!

Бешеные степные кабардинские и трухменские жеребцы-аргамаки умчали Боняка и Шарукана с мурзами и нукерами-телохранителями, но остальным воинам выпала горькая доля. Княжеские дружины, обгоняя киевских пешцев, гнали бежавших половцев до самого Хорола, безжалостно вырубая саблями и выбивая из седла стрелами обезумевших от страха степняков, а пеших сгоняли толпами и вязали половецкими же арканами. Печальные вереницы пленных потянулись к реке Суле - в неволю, в неизбывное рабство. В том бою убили половецкого князя Таза, Бонякова брата, да пленили хана Сугра с братом. Все богатые обозы Боняка, Шарукана и других ханов достались князьям. Великое ликованье было в русском войске.