Юрий Никулин

В связи со всемирным празднованием юбилея Ханса Кристиана Андерсена председатель Гостелерадио СССР Лапин возложил на меня ответственность по созданию фильма по мотивам сказок Андерсена. Мной в сотрудничестве с академиком Шкловским написан сценарий "Чудо в Оденсе". Сценарий утвержден и запущен в производство 25.12.1973. Известные актеры советского киноэкрана Ю. Никулин, С. Бондарчук, Н. Бондарчук являются творцами фильма-сказки [ 87]. Я официально командирован Студией имени Довженко с 25.12.73 на "Арменфильм". В связи с моим заключением работа над фильмом прервана.

…Прошу Вас приостановить меру пресечения, прекратить следствие в связи с моим полным признанием обвинения. В период с 17 декабря до сегодняшнего дня у меня нет претензий к следствию. А наоборот, есть благодарность за внимание и такт, проявленные ко мне следствием и охраной. Я обязуюсь перед Вами и следователем Евгением Васильевичем Макашовым прекратить свое поведение, вернуться в искусство и создать выдающийся фильм "Чудо в Оденсе".

Главное — в течение указанного Вами лично срока покину Украину, великую мою вторую Родину, где я прожил 23 года…

…Одновременно сообщаю Вам: наиболее ценные произведения искусства, которые принадлежали мне, мною давно добровольно и бесплатно переданы в фонды музея УССР.

1974 г., г. Киев, 1-я тюрьма, камера 29».

На самом деле это письмо — результат лживой и циничной сделки, которую организовал следователь Макашов. Никакой пользы оно не принесло — Параджанова всего лишь перевели в другую тюрьму, под Винницей, но и там, в бараке, среди урок, он остается собой — художником. Он творит чудеса с вещами — клеит, вырезает, штопает, нанизывает, творит из любой скорлупы, кефирной фольги… и пишет письма. С июня 1974 года по декабрь 1977-го он написал их 190 — жене, сыну, сестре, друзьям и коллегам. Вот одно из них — сестре Рузанне: «Я живу, как в системе Станиславского: порой сливаюсь с реальностью… Писать, даже новеллы, боюсь. Это ад Данте. Отсюда уходят на 10–15 дней и возвращаются на 15 лет. Среди этого мира и я. Кем я выйду? Тут отключают радио, если это Вивальди или Шопен. Терпят Огинского, и всё. Всё противопоказано. Я сумасшедший старик, рисующий, клеющий цветы. Это больше, чем приговор. С кем я? Страшно. Все время страх, угроза ножа и избиения»…

Больше всего писем посылалось Лиле Брик и ее мужу:

«Дорогая Лиля Юрьевна, Василий Абгарович!

Получил — фиалки! Освоился с новым местом — пишу! Думаю, что всё осложняется, надежд никаких. Надо ждать звонка. Это конец срока!!! Жутко, т. к. на эту среду я не рассчитывал. Это строгий режим — отары прокаженных, татуированных, матерщинников. Страшно! Тут я урод, т. к. ничего не понимаю — ни жаргона, ни правил игры. Работаю уборщиком в механическом цеху. Хвалят — услужлив! Часто думаю о Вас. Вы превзошли всех моих друзей благородством. Мне ничего не надо — только одно: пригласите к себе Тарковского, пусть побудет возле Вас — это больше, чем праздник.

Целую Вас всех. С.

1.6.75 г. Стрижавка».

«Дорогие мои Лиля Юрьевна и Василий Абгарович, сидеть я буду весь срок. Это тоже необходимо. Пугает меня одно — это тревога Лили Юрьевны, ее сон и грустные нотки между строк. Вы в произс; сдшей моей переоценке ценностей и людей оказались удивительными, щедрыми, мудрыми и великими. Вас не одержал тот страх, который овладел близкими моими друзьями на Украине и в Грузии. Я, вероятно, не знаю, за что сижу и сколько буду сидеть. Я признал свою вину и должен был сидеть год. Однако я осужден на пять лет. У меня изъята квартира и я лишен мундира художника и мужчины. Но это не главное. Главное — что потом? Что будет в судьбе Светланы, сына и моего искусства, которое я еще не выразил на экране в полную меру?..

…Мне надо набрать сил и сидеть. Уныние и жалость отменяются.

Целую Вас.

Все присланное Вами — это был праздник. Больше, чем праздник — это Ваш ВИЗИТ.

21.06.76. Стрижавка».

Они переписывались чуть ли не ежедневно. «Делайте что-нибудь! — просил, почти умолял Параджанов. — Не уставайте! Каждый день — хоть что-нибудь!» И 85-летняя «муза поэзии русского авангарда» билась, добивалась освобождения режиссера. Одно время ситуация казалась безнадежной…

«Лиля Юрьевна и Василий Абгарович!

Бандероль с блоком (сигарет) и жвачкой получил. Остальное отказали. Не переживайте! Не беда! Прошу Вас, не терзайте себя. Я на очень строгом режиме! В знак благодарности посылаю Вам и Василию Абгаровичу рукоделия. Не взыщите! Не указываю, что кому. Прошу одно, берегите себя! Может быть, и есть Бог! Мир Босха удивителен. Какой это круг ада по Дан-ту, не знаю. Но для всех я тут сумасшедший старик, что-то проповедующий и клеющий.

Никулин — удивительный человек. Прекрасный художник, и, к сожалению, не удалось (ему) сняться у меня в роли Андерсена. Он — Сирано де Бержерак, а не хохмы, которые он изображает на соцэкране.

Спасибо вам, мои дорогие и любимые. Пока мне ничего не надо.

Мне сообщили, что меня представят на "химию", но не было пока ни комиссии и не было суда. Надо уметь доигрывать затеянную буффонаду. Это необходимо. Привет всем. Прошу Вас, берегите себя.

Сергей.

При сем четыре коллажа из коры и засушенных цветов.

12.09.75 г.».

О Никулине в этом письме Параджанов упоминает в связи с одним событием в его тюремной жизни. Желая хоть сколько-нибудь облегчить себе жизнь, он сказал начальнику: «Дайте работу полегче, вам мои друзья подтвердят, что я болен. Знаете артиста Никулина?» Начальник в ответ: «Ну ты трепач! Да кто ты и кто Никулин?! Он — народный артист, а ты — зэк!» Но вдруг в тюрьму приехал сам Юрий Никулин: «Помогите моему другу!» И сразу же Параджанову дали терпимую работу, смягчили режим. В это самое время Юрий Владимирович пишет Льву Кулиджанову:

«Дорогой Лева! Пишу из Ленинграда. Доехали хорошо. Ехали до Питера всего одиннадцать часов без приключений. 5-го начинаем работу в цирке. Параллельно съемки на Ленфильме. Будет месяца два тяжело. Но моральное состояние хорошее.

Теперь о параджановских делах.

Сообщаю тебе, как ты просил.

Сестра его сделала такое письмо от себя. Что касается письма из Союза, то кроме тебя я ни с кем не говорил. Баталов в Болгарии. Но, на мой взгляд, такое письмо мог бы подписать Герасимов (Тамара сказала, что он готов) или, например, Рошаль (он на такое дело идет). Письмо должно быть адресовано Зам. начальника гл. Управления исправительно-трудовых учреждений МВД СССР Кузнецову Федору Трофимовичу (вот у этого генерала я и был)…

В письме просьба (ходатайство) в случае досрочного освобождения С. И. Параджанова и отправки его на работу, перевести его на работу в область поближе к Москве. В этом случае товарищи по работе могут поддержать его, чтобы до конца срока он мог бы заниматься своим основным делом в кино.

Вот и все дела.

Целуем вместе с Танькой всю Вашу семью.

Прими мои лучшие пожелания. Не болей больше.

Обнимаю.

Ю. Никулин».

Судьбу Параджанова решил, как известно, личный разговор французского поэта-коммуниста Луи Арагона с Л. И. Брежневым. Советская власть искала случая помириться с Арагоном: тот проклял ее после советских танков в Праге. Брик уговорила Арагона приехать в 1978 году в Москву. Повод — вручение Международной премии мира греческому поэту Яннису Рицо-су, тоже коммунисту. Арагон прилетел, вручил премию и встретился с членами политбюро. В итоге Сергей Параджанов досрочно вышел на свободу…

* * *

Если всех, кому за свою жизнь помог Юрий Никулин, поселить в одном доме, то здание это оказалось бы многоэтажным и многоподъездным. Как в одной из новелл У. Фолкнера, герой которой, 15-летний юноша, приезжает впервые в Нью-Йорк и смотрит из окна автобуса на Рокфеллер-центр. «Чей это такой громадный дом?» — спрашивает он у попутчиков. «Рокфеллера», — отвечают они. «Наверное, у него большая семья», — решает юноша. У Юрия Никулина, можно сказать, тоже была большая семья. Сотни людей благодаря ему получили работу, звания, путевки в санаторий, лечение в хороших больницах, крышу над головой, квартиру, прописку. Ведь большинство артистов цирка — люди без дома, чуть ли не каждый месяц переезжающие из города в город. Юрий Владимирович добивался для них квартир в Москве. Он также основал Фонд помощи ветеранам цирка.