Юрий Тынянов

Это единство Тынянов показывает, превращая стихотворение в переживание, в биографический факт, то есть идет обратным путем: от стихотворения, поэтического факта, к мотивам его возникновения. Мотивы возникновения поэтического факта лиричны, относятся к самому поэту и обобщены им в историю. История совмещена с переживаниями поэта. Совмещение сделано так:

"Вольность! Одною вольностью дорожил, только для вольности и жил. А не нашел нигде, ни в чем - ни в любви, ни в дружбе, ни в младости".

Сказано о любви, о дружбе, о младости. О стихах не сказано ничего, потому что стихи остались единственной вольностью. Слово "вольный" связывается с литературной группой "Арзамас": "Избрали его в вольный Арзамас". Любовь же связана с темницей, а темница с невозможностью говорить правду и писать стихи. "Полюбил и узнал, как томятся в темнице разбойники: ни слова правды, ни стиха". Совмещение чувства и истории взято из поэтики оды. Пушкинское название "Вольность. Ода" Тынянов использует для соединения лирики с историей. Жанровая характеристика мотивирует это соединение. Кроме того, от оды взяты повышенная интонация, повторения синтаксических ходов и архаизированный словарь. Пушкин был выслан из Петербурга не только за стихотворение, которое называлось "Вольность", но больше за человеческую вольность, за то, что завоевывал право поэта на свободную речь. Вольностью были эпиграммы на Аракчеева, царя, церковников, портрет Лувеля. Стихотворение же "Вольность" было только одним из стихотворений цикла и одним из поводов высылки. В письме графа И. А. Каподистрия генералу Инзову от 4 мая 1820 года, одобренном императором, задолго до "оды на вольность" говорится о том, что поэт "мог иметь лишь одно чувство - страстное желание независимости"*. Сановник независимость и стихи связывает. После этого он говорит об оде. "Ода на вольность" упоминается вместе с "несколькими поэтическими пьесами", которые "обратили на Пушкина внимание правительства". Главное же в письме не "ода на вольность" и не "поэтические пьесы", а "внутренние чувства", "принципы" и "воспитание". "Он вступил в свет, - пишет Каподистрия, - сильный пламенным воображением, но слабый полным отсутствием тех внутренних чувств, которые служат заменой принципов, пока опыт не успеет дать нам истинного воспитания"**. "Внутренние чувства", "принципы" и "истинное воспитание", по Каподистрия,- Это, конечно, любовь к самодержавию.

* "Александр Сергеевич Пушкин. (Материалы для его биографии). 1817-1825". "Русская старина", 1887, т. 53, стр. 241.

** Там же.

Вольность расширяет роман. Стремительное развитие темы начинается с эпиграмм, "Вольности", портрета Лувеля и "страстного желания независимости". Поэта высылают из Петербурга, о котором через восемь лет он скажет, что в нем "дух неволи". Тынянов заканчивает третью часть романа словами о свободе:

"И теперь он, Пушкин, был выслан сюда, чтобы здесь, именно здесь, быть свидетелем жажды свободы..."

"Жажда свободы" связывается со стихами: "...быть свидетелем жажды свободы, заставлявшей людей, скованных вместе, плыть со скоростью бешеной вперед!"

Это уже тема и сюжет поэмы. Вольность и поэзия соединились. Его высылают из Петербурга, и страна распахивается перед ним. Роман обрывается, как берег моря. Он начинается в маленькой тесной комнате и кончается морем, Эвксинским Понтом, свободной стихией.

Движение в романе центробежное: от семьи к истории. Эта центробежная композиция движения противоположна центростремительному движению "Смерти Вазир-Мухтара". Тынянов на протяжении всего романа сужает мир Грибоедова, он выгоняет его из Петербурга, из России, в Персию, загоняет своего героя в щель, где его убивают.

В "Пушкине" господствует стремление к широкому пространству, к выходу, к освобождению. Боязни пространства, агорафобии, которой страдают герои "Вазир-Мухтара", в нем нет.

В связи с особенностями композиции последнего романа возникает вопрос, который исследователям творчества писателя казался уже решенным. Речь идет о композиционных связях трех романов.

В критической литературе о Тынянове неоднократно упоминалось, что его романы - трилогия. Часто это упоминание связывается с мнением самого автора.

Начиная статью о "Пушкине", Б. Костелянец прямо ссылается на Тынянова: "Пушкин", по замыслу Тынянова, - говорит критик, - должен был стать завершающей частью трилогии, посвященной Кюхельбекеру, Грибоедову, Пушкину"*. Ближайший друг Тынянова В. А. Каверин пишет: "Начиная "Пушкина", он думал, что этой книгой будет закончена трилогия - Кюхельбекер, Грибоедов, Пушкин"**. Другие авторы на Тынянова не ссылаются, и есть весьма веские основания полагать, что мнение о трилогии их собственное. Исследователь советского исторического романа С. М. Петров говорит: "Глубокий и тонкий знаток биографии и творчества великого русского поэта, Тынянов смело берется за роман о Пушкине, явившийся как бы завершением трилогии"***.

* Ю. Н. Т ы н я н о в. Избранные произведения. М., Государственное издательство художественной литературы. 1956, стр. 783. Эта фраза повторена в издании 1959 года (Ю. Тынянов. Сочинения в трех томах, т. 3, стр. 557).

** В. А. К а в е р и н. Художник и история. "Литературная газета", 13 августа 1959 года, № 100 (4066).

*** С. М. П е т р о в. Советский исторический роман. М., "Советский писатель", 1958, стр. 209.

Почему три романа обязательно должны были стать трилогией, не говорится. Может быть, потому, что они написаны о трех поэтах? В каждом романе по поэту?

Мнение это неверно. А если в некоторой степени и верно, то лишь для самого Тынянова, а не для исследователей.

Весьма возможно, что Тынянов в какой-то момент (вероятно, после "Кюхли") начал задумываться о связях написанного и предполагаемых романов; можно допустить, что он даже говорил об этом (за чаем). Писатель мог думать, что три романа станут трилогией, потому что видел третий роман законченным. Но третий роман закончен не был, а написанные части серьезных оснований считать их завершением цикла не дают, и критики (и дилетанты) лишь повторяют слова Тынянова или друг друга, не задумываясь над тем, что это и фактически и методологически неверно и что ошибка связывает вещи, которые не связываются. Все это из любви к "порядку", подчас призрачному и надуманному. В творчестве Тынянова-романиста этого порядка нет. Взаимоотношения его романов значительно более сложны, чем кажется иногда исследователям и, может быть, казалось самому автору. Три романа Тынянова не трилогия, а дилогия и еще один роман. Связаны между собой только "Кюхля" и "Смерть Вазир-Мухтара". "Пушкин" стоит отдельно и непосредственного отношения к ним не имеет. Основания для объединения романов в трилогию чисто внешние и за пределы общности героев и времени не выходят. (Под временем, очевидно, имеется в виду "эпоха" вообще, что-то вроде "эпохи расцвета абсолютизма" или что-нибудь подобное.) Даже профессиональная общность героев призрачна. Три книги Тынянова - это книги о двух поэтах и одном Вазир-Мухтаре. Грибоедов демонстративно взят не как писатель, а как чиновник, и смысл "Смерти Вазир-Мухтара" именно в том, что это книга о гнете роковой власти, которая превращает поэтов в лжецов, льстецов и чиновников, которая убивает поэтов. Самой главной связи - единства идей - в романах нет. Это вызвано разным отношением автора к материалу, и следствием этого оказалось отсутствие стилистического единства. Единство идей было подменено схожестью материала. Люди в первых двух и третьем романах разные, взаимоотношения их различны, и различно отношение к ним автора. То, что говорит автор "Пушкина", не всегда то же, что говорит автор "Кюхли" и "Смерти Вазир-Мухтара", и непохожесть связана не с развитием тенденций первых романов, а является чем-то вступающим в противоречие с ними. Это случилось потому, что между "Кюхлей" и "Пушкиным" десять лет, и за эти годы произошли важные исторические события, было много пережито, много написано и многое понято иначе.

Я никогда не начал бы столь академического, почтенного и даже так называемого "диссертабельного" диспута на тему "трилогия - дилогия", если бы, кроме академических, почтенных и "диссертабельных" причин, у меня не было других.

Несомненно, "Пушкин" связан с предшествующими книгами Тынянова, но не больше, чем обычно одни книги связаны с другими у одного автора. Три романа, может быть, и были задуманы как трилогия, но трилогия не вышла потому, что в трех романах отсутствует главное, что превращает отдельные произведения в цикл: внутреннее единство частей, сквозной внутренний образ, одна идея и общее намерение. В трех романах не одна, а две идеи. Первая "Кюхли" и разными путями - то по сходству, то по контрасту - связанная с нею идея "Вазир-Мухтара", вторая - "Пушкина".

Слова "внутреннее единство" и "внутренний образ" приходится оговаривать специально и предупреждать, что никакого провиденциального смысла в них не вкладывается, а имеются в виду совершенно конкретные и совершенно простые вещи: под внутренним единством и внутренним образом подразумевается общий нескольким произведениям тематический мотив.

Романы Тынянова не трилогия потому, что в них нет общего тематического мотива - главного условия организации цикла.

Кроме обычно подразумеваемой в трилогии общности героев, сюжета, исчерпываемого в трех частях, и последовательного во времени развития событий, трилогия требует разработки общего тематического мотива как тезы, антитезы и синтеза. Трилогия - это триада. Поэтому трилогия - это не только связанные общими действием и героями произведения Софокла, Бомарше, Шиллера, Грильпарцера, Доде, Суинберна, А. К. Толстого, Сухово-Кобылина, Л. Н. Толстого, но также мистерии Байрона, романы Гончарова, Мережковского, Гамсуна и Ремарка, в которых нет общих героев и замкнутого сюжета, но есть единство тематического мотива.

Общим тематическим мотивом двух первых романов Тынянова было отношение героев к восстанию. Проблема "художник и общество" взята с точки зрения отношения художника к восстанию. В первом романе - это отношение с положительным, во втором с отрицательным знаком. Теза и антитеза, как плюс на минус, дающие нуль, исчерпали тематический мотив. И другого выхода у Тынянова не было.

Революция требует к себе строго определенного отношения, и относиться к ней можно только двумя способами. К революции относятся или хорошо, или плохо, ее или принимают, или не принимают. Лояльных в революции нет.