Юрий Звенигородский. Великий князь Московский
Шрифт:
Вот почему в Москве оставалась не только великая княгиня Евдокия, но и мудрый человек, способный в критической ситуации решать важные государственные дела — боярин Федор Андреевич Свиблов. Он должен был и столицу блюсти, и о будущем позаботиться.
К счастью, как мы уже знаем, в Куликовской битве победили русские, правитель московский вернулся обратно. И с тех пор в народе он стал носить имя — великий князь Дмитрий Донской.
Есть еще одно упоминание о юном Юрии Дмитриевиче, в Новгородском хронографе, повествующем о возвращении русских дружин в Москву после Куликовской битвы. Войско тогда построилось вдоль реки Яузы, и 1 октября 1380 года произошел крестный ход в Андрониковом монастыре. Потом все пошли в сторону Кремля. Здесь у Фроловских ворот их встречали
Однако семье князя Дмитрия пришлось пережить еще более ужасные времена. Мальчики-наследники были столь малы, что оберегать их необходимо как зеницу ока. Из Орды доносились различные грозные вести о том, что хан Тохтамыш крайне недоволен невыплатой Москвой дани, а также поражением ордынцев.
Почти через год после Куликовской битвы Тохтамыш отправляет в Москву своего посла — Ак-ходжу. Для важности и некоторой безопасности с ним пошло на Русь несколько сотен воинов. Дойдя до Нижнего Новгорода, Ак-ходжа решил посоветоваться с местными князьями о том, есть ли ему опасность при появлении в Москве. Тогда все еще помнили избиение посольства Сарайки, ведь прошло едва только шесть лет. Услышав о том, что поездка небезопасна, посол решил вернуться обратно в Орду, но при этом доложил, будто Москва решила выступить против хана Тохтамыша, для чего пошла на союз с Великим княжеством Литовским. Такую информацию Тохтамыш просто так, без принятия мер оставить уже не мог.
Он решает летом 1382 года напасть на Москву. Быстро и жестоко. В голове у него уже рождался план другой войны — с великим Тимуром, угрожавшим ему с востока. Но сейчас надо было навести порядок у «себя в доме», в улусе на берегах Москвы-реки.
Этого набега на Руси не ожидали. К нему даже всерьез не готовились. Узнали о появлении ордынцев, когда они уже входили на территорию Московского княжества. Хан «идяше безвестно, внезапу, с умением». Ясно было, что собрать большое войско для отпора за несколько дней было просто невозможно, а тем более такое, как при битве с Мамаем. Что же делать? Просто отдавать ордынскому правителю города, включая столицу?
Когда стало ясно, что переговоры ни к чему не приведут, князь Дмитрий быстро уехал в Переяславль, а затем — в Кострому, чтобы попытаться организовать войско для сопротивления. Он призвал к помощи князя Владимира Серпуховского, который независимо также подбирал воинство.
В этот момент семья великого князя, жена его Евдокия, дети, включая отрока Юрия, остались в Москве. С ними там находился митрополит Киприан. Однако по приближении Тохтамыша становилось ясно — число его войска таково, что обороняться столица не сможет, даже невзирая на мощную белокаменную крепость — Кремль, который помог совсем недавно отстоять город при нашествии литовцев. По этой причине вся семья, сопровождаемая митрополитом, уехала в Тверь.
Почему семья не выехала сразу же вместе с князем и подверглась опасности? Ответом тому может стать следующий факт. За двенадцать дней до взятия Тохтамышем Москвы великая княгиня Евдокия родила еще одного сына — Андрея. Семья получила очередного наследника. И хотя сыновей было много (по крайней мере, не один), но московские князья уже знали горечь потерь маленьких детей.
Таким образом, княгиня просто не имела возможности быстро передвигаться, находясь в трудном физическом состоянии. Только разродившись, она могла вместе с семьей, включая юного Юрия, уйти как можно дальше от опасностей, которые поджидали всех оставшихся в столице.
Дмитрий Донской отступал. Но делал это еще и для того, чтобы как-то защитить собственную семью. Если он сначала, как замечено в «Повести о нашествии Тохтамыша», отдельно «поеха в град свои Переяславль, и оттуду мимо Ростов, и паки… на Кострому», то уже через короткое время, к счастью всех, «князь же великий с кня[ги]нею и с детьми пребысть».
Разъехались
тогда из Москвы также и важные боярские семьи. Тохтамыш подходил к городу, фактически оставленному русскими.Это странное обстоятельство до сих пор вызывает разноречивые мнения у исследователей. Происходило нечто на первый взгляд малопонятное. Ведь только что русские дружины дважды разгромили ордынские войска — на реке Воже и на поле Куликовом. Это были воодушевляющие победы. Их широко отмечали. И тут… почти бегство. Даже боярин Федор Свиблов, охранявший княжескую семью в столице при битве у Дона, вослед за князем отправился в Переяславль.
Некоторые историки отвечают на этот вопрос так: несколько лет сплошных войн привели к тому, что русские дружинники, наконец, просто разошлись по уделам, городам и селам. И тем летом — занимались не менее важным делом, без которого существовать далее даже сильное государство не могло, — землепашеством! Да и «разведка» о замыслах Тохтамыша не докладывала.
Добавим к этому следующее. После нескольких удачных военных кампаний коалиция, составленная на памятном съезде-снеме русских князей в Переяславле в 1374—1375 годах, временно «разошлась». Предполагалась некоторая передышка, возможное послабление в военных потугах, перемирие. И это стало настоящей ошибкой. Не хватило московским правителям провидения или предвидения. И такого человека, который мог бы проанализировать ситуацию, подсказать — митрополита Алексия — уже не было в живых…
Потому и отмечали потом источники, что «оскуде бо отнюд вся земля Русская воеводами и слугами, и всеми воинствы».
Но есть и другие точки зрения.
Вот они.
Мы помним (и повторяемся не случайно), что царем тогда на Руси называли ордынского хана. Таковым для Москвы был на тот момент Тохтамыш (а вовсе не Мамай). Выступать против царя означало — нарушить уже сложившийся вековой уклад, то есть полностью взорвать привычную ситуацию, выступить напрямую против Орды. Для этого у Руси еще не было ни сил, ни возможностей. Умный политик и стратег, Дмитрий Донской вряд ли бы сделал глупости или что-то в ущерб себе, семье и государству.
Когда объединенные после съезда 1374 года русские дружины выступили против Мамая, они никак не воевали против царя. Исследователи уже отмечали этот важный факт. Москва в лице Мамая имела странного врага: он совершал набег, он угрожал, но выполнял ли он в полной мере указание самого верховного правителя, то есть — царя? Ведь Мамай и сам был врагом Тохтамыша, который добил остатки его войска сразу после Куликова поля.
Конечно, хан-царь решил наказать также и русских ослушников. Но они, эти русские, хорошо понимали — что к чему. Одно дело выступить на Куликовом поле против темника, а другое — воевать против верховного правителя Орды, считавшего Москву, да и почти всю Северо-Восточную Русь своим улусом.
Уход князя Дмитрия из Москвы означал открытое нежелание выступать против хана-царя. Что было тактически правильным.
Самые ранние источники, восходящие к киприановскому своду 1408—1409 годов (о нем речь пойдет в одной из последующих глав книги), к Троицкой летописи, и частично помещенные в летописи Симеоновской и Рогожском летописце, это подтверждают. Мы читаем, что князь Дмитрий Донской, «слышав, что сам царь идет на него с всею силою своею, не ста на бои противу его, не подня рукы противу царя».
Самое интересное, что Тохтамыш это знал и хорошо понимал. Хотя одновременно и Дмитрия побаивался. Это также отмечают летописи: хан «слышав, что князь великий на Костроме… чая на себе наезда, того ради не много дней стоявшее у Москвы, но, взем Москву, вскоре отиде».
Дмитрию Донскому в том самом 1382 году никак нельзя было «бороться с чингизидом, законным ханом, которому русские князья приносили вассальную присягу и которую они и по правовым, и по моральным нормам тех времен обязаны были соблюдать», — пишет историк В. А. Кучкин. Эта формулировка одного из современных исследователей очень точно передает мысль, которую мы также поддерживаем. В этом и состояла суть происходящего.