Юрий Звенигородский

— Не надо, Александр Андреич. Ступай вниз. Сама спущусь.

Юрий привстал на цыпочках: хотелось лучше рассмотреть храбрушу. Голос гусельный, стан гибкий, лик иконописный. Снисходит, поводя руками, словно крылами лебедиными. Не дева, — дива!

Псковский воевода же не жалел выспренних, велеречивых слов перед приземистой, квадратноликой, волоокой героиней встречи. Их бы должен произнесть от лица старшего брата-государя Юрий. Слава Богу, краснобай кстати заменил его.

— О сказочная птица райская! — вещал могучий псковитянин. — Ты к нам явилась с западного моря, внесла с собой благоуханье чудное. В княжнах светлообразнейшая, избранному Гамаюну подражательная!

Юрий сравнил бы с птицей Гамаюн стройный морской корабль, как бы воздушный, а пылкий воевода — неказистую княжну. Ей выспренная речь не очень-то пришлась по нраву. Быстро пролепетала что-то. Стоящий рядом сухой, желчный литвин, как Селиван успел оповестить, посол Витовтов, князь Иоанн Олгимунтович Голшанский из Данцига (можно звать попросту Монтивичем), перетолмачил слова Софьи:

— Великая княжна желают проводить до дому. Они устали и им холодно.

Высокую гостью ожидала карета, запряженная шестериком. Лошади — ничего себе, а повозка невидная: слюдяные оконца, обшивка — кожа с багрецом. Для обслуги — рыдваны еще попроще.

— Не расстарался, дядюшка? — спросил Юрий Владимира Андреевича.

Тот наскоро пояснил:

— До Новгорода по распутью и так сойдет. Вот оттуда — уж на полозьях, в распрекрасных санях, по свежему снегу…

Стражники сдерживали толпу зевак. Донеслись суды-пересуды:

— Латынка — от горшка три вершка.

Юрий нагнал Селивана, склонился к коренастому волынцу, прошептал:

— Кто вон та, в сизой шубке из камки с золотым шитьем?

Сын Боброка оглянулся, понятливо сощурил очи:

— Хороша, да занозиста. Дочь смоленского князя Юрия Святославовича. Витовт, захватив Смоленск, оставил его на княжении, Анастасию же взял к себе и определил при Софье. Да, слышно, нет ладу между фрейлиной и великой княжной.

Каретный поезд устремился к кремлю. Князь и бояре — верхом вокруг него. Главные люди Пскова встретили государеву невесту у высокого терема, где обычно останавливался московский великий князь или жили его наместники. Однако Софья не задержалась для торжества: прошла со своим Монтивичем, наскоро бросившем на ходу оправдания. Исчезла на отведенной ей половине. Данцигский вельможа объявил: трапезовать она будет исключительно в кругу ближних. Сам же не отказался попировать с хозяевами.

Юрий сперва хотел избежать застолья, но изменил намерение, взошел в пиршественный покой, постарался устроиться сбоку с Селиваном.

На третьем кубке беседа меж ними пошла свободнее.

— Вижу, княже, твой взор обращен к Настасьюшке, — расслабился улыбчивый Селиван.

Князь ждал такого вопроса. Обрадовался, но промолвил грустно:

— Была б тут, обращал бы взоры, а то…

— Мысленно представляешь: она где-то здесь! — дотронулся до его руки Селиван.

— Хотел бы воочию ее видеть, — признался Юрий.

Легкая тень прошла по лицу молодого боярина.

— Вряд ли сие возможно. Невзрачная Софья глаз не спускает со своих казистых подружек.

— А ты потрудись, мой друг, — отважился попросить Юрий.

Селиван опорожнил кубок, изрек раздумчиво:

— Во Пскове дело не сладится. Вот в Господине Великом Новгороде… Жди, княже, подам знак.

2

Путь от Пскова до Новгорода скоротался неведомыми Юрию ощущениями. Князь был возбужден и взволнован. Сидя в седле, он не спускал глаз со второй кареты. В ней следом за Софьей и ее постельничей Мартой, ехала Анастасия Смоленская с двумя дочерьми литовских владетелей, перешедших в московскую службу. На стоянках ее удавалось созерцать только издали: трапезовала и почивала с Витовтовной отдельно ото всех.

Однажды, когда Юрий приблизился к братней невесте спросить о здоровье, выслушать пожелания, стоявшая рядом Анастасия одарила его длительным взглядом. Этот прямой, резкий взгляд преследовал князя до самого сна. Во сне он видел зеленый пруд под цвет Настасьиных глаз и черпал из него чистую, светлую воду. Утром дядька Борис пояснил: пруд снится к тому, что будешь любим красавицей, а черпаешь воду, стало быть, скоро женишься и женитьба принесет счастье.

В Новгороде государева невеста была помещена на подворье у церкви Ивана Предтечи на Чудинцевой улице. Почитай, вся Софийская сторона вышла навстречу поезду. Посадник Тимофей Юрьевич и тысяцкий Микита Федорович устроили пир на Княжем Дворе, согласно желанию высокой гостьи, отдельно для мужей и для жен. Селиван с Белевутом доглядывали за женским застольем. Юрий сидел рядом со здешним воеводой Синцом и слушал длинную повесть о недавнем помрачении в Новгородчине: погорели леса и сено по полям, от мрака птицы падали на землю и воду, не знали, куда лететь, люди не смели ездить по озерам и рекам, была скорбь большая, беда великая. Потом посадник рассказывал о последней из новгородских смут. Встали три конца Софийской стороны на предшественника его, Осипа Захарьича. Созвали вече, пришли ратью на Осипов двор, разнесли хоромы по бревнышку. Осип бежал за реку в Плотницкий конец. Торговая сторона поднялась за него, начали людей грабить, перевозчиков отбивать от берега, лодки рассекать. Две недели буянили, пока сошлись и выбрали нового посадника. В причину смуты Юрий не вник и до времени покинул застолье, отговорясь головной болью.

На другой день, — дядюшка Владимир Андреевич оказался прав, — выпал прочный снег. Люди серпуховского князя поставили подбитые соболями сани, упряжь ременная, обшитая красным сукном. Поезд составился — любо-дорого поглядеть!

Вот уж и день отъезда. Двухнедельное новгородское ожидание подходило к концу, а смоленской княжны Юрий здесь даже издали не узрел. Селиван так и не подал знака. Сам мелькал на мгновения — ни узнать, ни спросить! Зато дядька Борис все время — тут как тут. Третьего дня поведал, как избавился от мучительной боли в ухе, приобретенной еще по дороге во Псков. Нашел на улице Михалице знахаря именем Галактион Хариега. Тот свернул воронкой лист сахарной бумаги, вставил узкий конец в больное ухо и зажег широкий конец. Когда воронка сгорела почти вся, Галактион легким ударом выбил из уха бумажный остаток. И боль исчезла немедленно. Вчера же Галицкий прямо-таки удивил князя: «Нашел провидца. Зовут — Мина Гробов. Предрекает будущее по взвару корня под названием живокост». Юрий смерил глазами дядьку, вспомнил, как на Москве тот приглашал посетить колдуна Орефу. А теперь — Мина. «Ужли пойдешь?» Борис вздохнул безответно и удалился. Нынче за утренней трапезой вновь спросил:

— Был у гадателя-вещуна?

Дядька потупил очи:

— Малое время спустя пойду.

Юрий опорожнил кружку с клюквенным взваром и решительно произнес:

— Я — с тобой.

Пришлось открыться серпуховскому дядюшке, что хочет прогуляться по улицам Торговой стороны, приглядеть ремесленные изделия. Не уйдешь, не сказавшись: обыщутся!

— К полудню не опоздай. Отбываем, — напомнил Владимир Храбрый.

Галицкий, как потомственный новгородец, уверенно вел по кривым закоулкам, улицам, тупикам, пока не отворил дверь в лачугу, где, кроме очага, всего лишь — стол да лавка. Мина Гробов — белая борода по колено, лысый, как горшок, толстый, как полубеременная куфа из-под браги [34] .

34

Куфа — бочка. Мерная — 40 ведер. Полубеременная — 20 ведер.

— Нацнем со второго по знацению московиця, — местным говорком изрек старец, глянув на Юрия. И вытянул руку: — Клади цепь!

Вот уж волхв так волхв! Знает, что золотая цепь скрыта у князя на груди.

Получив плату, сварил на очаге измельченный корень, слил в порожнюю чашку жидкость, оставил гущу. Потом три ложки пересыпал в питьевую чашу, накрыл глубоким блюдцем и, многажды поопрокинув, водрузил на стол. Затем налил чистой воды в чистое блюдце, взял чашу за дно, три раза опустил ее в блюдце с водою. Причем следил, чтобы не перевернуть и кругом не обернуть. Что он шептал при этом, ни князь, ни Галицкий не разобрали. Вот Мина поднял чашу кверху, стал смотреть на густоту, приставшую к краям. Она как бы изображала некие предметы, лишь ему ведомые.

— Женишься, — в конце концов объявил Юрию провидец. — У ней на шее знак. Под подбородком: розовая бусинка! Лик — красота неописуемая! Стан — лоза гибкая. Любиться, миловаться будете всю жизнь. Родит тебе троих сынов. Наберись духу: первый будет ослеплен, второй отравлен, третий умрет юным беспричинно. Будь настороже: с неправым не судись, со слабым не борись.

Юрий не вдруг осознал до дна столь суровое предсказание. Постоял, словно в столбняке, потом круто развернулся и молча вышел. Дядька нагнал его у Большого моста через Волхов.