Юрка Гагарин, тезка космонавта
Шрифт:
— Вот что, молодежь. Загляните-ка к нему после работы. Вдруг и впрямь заболел наш Гагарин? — Он улыбнулся. — От нервного потрясения?
…Анка ждала меня у проходной. Мы с Юркой жили по соседству. Я буквально пропадал у него, когда мы учились в школе. Оба мы тогда собирали марки, и Юркина мать Мария Михайловна частенько, бывало, шугала нас с этими марками:
— Делать вам нечего, балбесы. Наносили бы лучше воды.
И мы с Юркой брали ведра и тоскливо шли к колонке.
Мария Михайловна мыла пол. В калошах на босу ногу шлепала по желтеньким половицам, яростно драила их тряпкой, и половицы
— А-а, — сказала она, — это вы? А мой ушляндал куда-то. Пришел с работы, костюм новый надел, схватил кусок и удрал.
Мы кивнули и пошли обратно, а Мария Михайловна спросила вслед:
— Вов! А Вов! Слыхал, однофамилец-то наш, а? — Она улыбалась. — Меня на работе все поздравляют. Уж не сродственник ли, говорят!
— Слышали, Марь Михална! — крикнул я. — Слышали! Поздравляем вас!
Когда мы вышли на улицу, Анка сказала вдруг страшно серьезным голосом:
— Ты знаешь, Володя, я волнуюсь за Юрку. Ведь это очень трудно — перенести славу!
— Вот ерунда какая! — ответил я. — Слава-то не его, так что как-нибудь переживет твой Юрка. Пойдем-ка лучше, Анка, в театр.
Я небрежно вытащил два пригласительных билета и помахал ими. Сердце у меня стучало громко, с перебоями. Но голос был спокойный.
— Там сегодня вечер в честь Гагарина. Не нашего, конечно. «Торжественная часть. Праздничный концерт. Буфет», — прочитал я, а сам с тревогой ждал, что ответит Анка. Но она будто и не слышала меня.
— Идем? — повторил я.
— Идем, — ответила она, думая о чем-то. — Во сколько начало?
— В семь.
— Без пятнадцати под часами…
…Было уже без пяти, а она все не шла. Я решил подождать еще две минуты и ругнуть Анку, когда она появится, чтоб не имела такой привычки — опаздывать. И тут я увидел ее. Она ковыляла на своих шпильках с предельной скоростью, а рядом, взяв ее под руку, вышагивал Юрка. Они промчались мимо меня, совсем близко, и от Анки пахнуло какими-то приятными, весенними духами. Я стоял, ошарашенный, и как истукан смотрел им вслед. Вдруг они остановились, словно вспомнили что-то, Анка обернулась, увидела меня и крикнула:
— Вова! Опаздываем! Давай скорей!
Хорошенькое дело, будто я был виноват, что она опоздала! Они опоздали.
Я не торопясь подошел к ним и спросил Юрку:
— Ты где сегодня был?
— А-а! — отмахнулся Юрка. — Давай короче! Где билеты?
И они ринулись к театральным дверям.
Я от них отстал, и билетерша еле пустила меня в партер. Занавес был уже раздвинут, на сцене за длинным столом сидели какие-то люди, а за ними, на заднике, висел огромный портрет космонавта.
Наступая на ноги и на каждом шагу извиняясь, я добрался до своего места. Рядом сидела Анка и как завороженная смотрела на сцену.
— А где Юрка? — спросил я.
Анка молча кивнула на сцену. Я пригляделся и увидел Юрку в президиуме, рядом с председателем, который что-то говорил и все время улыбался.
— Во дает! — вырвалось у меня по привычке.
— Тихо ты!.. Смотри, — прошептала мне Анка, — наш-то Юрка!
«Чего это она так? — подумал я. — Все Юрка да Юрка».
— Ты почему не пришла? — спросил я свистящим шепотом.
— Я Юрку искала, — ответила она.
— И
нашла? — спросил я ехидно. Она кивнула, даже не заметив моего тона.— А я между прочим ждал тебя, — добавил я. — Ведь договорились…
Анка обернулась ко мне, глаза ее блестели, она радовалась чему-то своему.
— Ой, прости, Вовочка! — нежно сказала она. — Прости меня, пожалуйста!
А на сцене с ярко-красной трибуны выступали люди. Сначала — профессор, он говорил про Циолковского и даже Икара помянул. Того, что в учебниках физики нарисован. Потом — военный летчик. Оказывается, он учился в летном училище вместе с Юрием Алексеевичем. Он рассказывал, каким был Гагарин летчиком, каким товарищем, как он учился.
Когда он кончил, председатель объявил:
— А сейчас слово предоставляется Юрию Гагарину, тезке космонавта, рабочему завода обработки цветных металлов.
Зал оживленно загудел, загремели аплодисменты, и председатель хлопал тоже редкими и, видно, громкими хлопками.
Потом он помахал рукой, аплодисменты стихли, и, пока Юрка шел через сцену, всходил на трибуну, сказал:
— Товарищи! И у нас есть свой Юрий Гагарин. Вот он, перед вами. Это молодой рабочий, передовик, ударник коммунистического труда, простой советский парень, каких у нас тысячи и десятки тысяч!
Снова захлопали, а Юрка стоял и краснел, пока, наконец, не стал совсем красный, как трибуна.
Потом зал утих, Юрка прокашлялся в самый микрофон, вытащил из кармана бумагу и, часто отрываясь от нее и глядя в зал блестящими, невидящими глазами, начал читать.
Получалось у него хорошо — гладко и громко. Как у лектора, который приходит к нам в цех читать лекции о международном положении. Тот тоже листает свои бумаги, часто отрывается и смотрит на меня, или на Юрку, или на Матвеича, или еще на кого-нибудь сквозь блестящие очки невидящим взглядом. Мы-то с Юркой быстро привыкли, а Матвеич смущенно хмыкал и начинал перекладывать носовик из одного кармана в другой. А потом жаловался:
— И не поймешь, чего он смотрит. Как сквозь бутылку.
А Юрка рубал и рубал. Здорово! И слова у него там на бумажке были какие-то особенные, государственные.
— Соревнуясь в честь подвига… Наше предприятие наряду с другими… От имени и по поручению пролетариата нашего города…
Я так даже как-то и слушать его не успевал. Только фразу поймаешь, а он уже другую, еще красивее.
— Вов, а Вов! — Анечка меня в бок толкает. — А разве Юрка ударник коммунистического труда?
— Нет, — говорю, — боремся еще только. А что?
— Почему же его ударником назвали?
И правда, сам я слышал слова председателя.
— Ну, ошибся человек, бывает, — сказал я.
Анка снова уставилась на Юрку.
Тот кончил, солидно кивнул головой, и, пока пробирался через президиум и усаживался рядом с председателем, ему все хлопали.
3
— Ну как? — спросил Юрка, подбежав к нам в перерыве.
Он был еще розовый от волнения, нарядный, в новом черном костюме из трико (вместе под новый год в магазине выбирали). И галстук у него был — серый с серебристой зажимкой в виде ракеты. Что-то я раньше ни галстука этого, ни зажимки не видел.