Юванко из Большого стойбища

— Мышь там? — спрашиваю.

Стежка расплылся в улыбке, раскрыл ящик и показал, что в нем. А там — что вы думаете? Там лежат у стенок с обеих сторон тоненькие резиновые мешочки, а в них вставлены капсюли от кукол, может, от игрушечных кошечек или собачек. Знаете, такие резиновые: их давнешь, а они — пик-пик. А посредине мешочков — какой-то пружинный механизм, вроде часов с маятником. Маятник-то ходит туда-сюда, то по одному мешочку ударит, то по другому, а мешочки издают звуки: пик-пик.

— Вот здорово придумано! — вырвалось у меня.

А Стежка, довольный собой, сказал:

— Механика! Двухнедельный завод.

В этот обход на широких лесных степях он достал из капканов трех лисиц. Из трех огненных шкурок предложил мне в подарок любую, каждую расхваливал и очень обиделся, когда я не принял подарка. Мол, вместе ходили по степи, мерзли, и вдруг такое огорчение.

Федот, да не тот

Окрыленный успехом на озимых полях, Стежка повел меня куда-то в гору, в реденькие ельники. Сказал: «Пойдем на лабаз». При слове «лабаз» я представил себе охоту на медведя. Задерет косолапый в лесу корову или лошадь, сразу не съест, а потом приходит доедать, как в свою кладовку или столовую. Его тут и подкарауливают охотники. Устроят на дереве небольшие полати, по-местному — лабаз, сидят на них с ружьями и ждут, когда Михаил Иванович Топтыгин пожалует на ужин или на завтрак. Он обычно долго ждать не заставляет.

— Это что ж, ты меня на медведя повел? — спрашиваю Стежку.

— Нет, — говорит, — медведя-то я там случайно взял, в прошлом году.

— А взял все-таки?

— Взял.

— Как же это получилось?

— Видите ли, неподалеку от скотного двора (во дворе-то в том, в лесу, живет колхозный молодняк: телки, бычки, жеребята) я вырыл яму. Метра два, пожалуй, глубины будет. В эту яму ловил волков. Случается, падет от болезни какая-нибудь животина. Я возьму ее и увезу к ловушке. Над ямой положены две жерди. На эти жерди я приспособлю падаль. А самую ловушку замаскирую, прикрою ветками, травой, сеном ли. Зверь-то как учует падаль, пойдет к ней, ну и сорвется в тартарары. Приходишь, а он там, глядит на тебя злобно да зубами ляскает. Яма-то у меня на бойком месте. Вроде как бы в воротах. По обе стороны крутые горы, скалы. По эту сторону гор угодья нашего колхоза, а по ту — совхозные. Волки-то и кочуют через эти ворота из совхоза в колхоз и обратно опять. Недаром говорят — волка ноги кормят. Ну уж если учуют добычу на моей яме, сразу кидаются на нее, в драку даже. Однажды сразу пять штук в ловушку залетело.

— Здорово!.. А ты, Стежка, не врешь? Как будто враньем попахивает.

— Ну вот еще! Честное комсомольское.

— А как же медведя-то поймал? Тоже на падаль?

— Ну да.

— А он вроде не охотник до мертвечины.

— Так ведь когда как. Дело-то было перед весной, по глубокому снегу. Не путевый попал, а шатун. В горах-то от леспромхоза бревна рубили. Ну, видимо, и подняли лесорубы косолапого из берлоги преждевременно. Он и пошел бродить по лесу как угорелый. Проснулся, так чем-то питаться надо. Тут уже разбираться не приходится, лишь бы что на зуб попало съедобное.

— И набрел на твою приманку?

— Набрел. И тоже не сразу на еду кинулся. Походил он вокруг этой ямы! Вы видали спиральку на круглой электроплитке, какими она витками там располагается?

— Видал, понятно.

— Так вот он, медведь-то, такой спиралью ходил возле моей приманки, круг за кругом, и все сжимал этот круг, пока не свалился в яму.

— А вот теперь кто, по-твоему, сидит в яме? — спросил я Стежку, следуя за ним по пятам.

— Теперь? Могу ручаться, если не один волк попался, так два, а то и три.

— Ты так думаешь?

— Уверен даже.

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Позавчера мне сказывали колхозники, приходили в село из лесной заимки: мол, Евстигней Поликарпович, видели возле твоей ловушки волков. Не иначе, станут твои. А раз были возле ямы, то будут и в яме. Голод — не тетка, куда угодно загонит. Вот посмотрите. Могу биться об заклад. Яма пустой не будет.

— А почему, Стежка, тебя тут все величают по имени-отчеству?

— Кто их знает. Дали такое прозвище, оно и пристало. У нас тут без прозвища никто, пожалуй, не живет. По документам, к примеру, Петров, по кличке — Козодой.

Снег в лесу был рыхлый, рассыпчатый, все равно что сахарный песок. И тропа была не бугристой, а канавкой. Шагал Стежка весело, бодро. Если замечал чьи-либо следы, небрежно говорил, должно быть имея в виду мою любознательность: «Косыга», «Векша», «Глухарь крестики наставил»…

Где-то за ельником послышался рев телят. По носу резнул какой-то тонкий и острый запах. Стежка тут же предупредил мои вопросы:

— Тут рядом заимка. Силос нетелям развозят.

К животноводам парень не пошел, а повернул влево, вниз, к ложку или речке, где высокой взлохмаченной грядой рос ольховник, а возле него — не молодые и не старые березки.

Вскоре мы очутились на небольшой поляне — и будто попали на сорочий базар. Десятки белобок, расположившихся на кустарнике и на одиноких березках, подняли невообразимый гвалт, перелетали с места на место, слово затеяли какую-то игру. Только одна слетит с сучка, на ее месте уже сидит другая. И так везде. И стрекочут, стрекочут, для пущей важности покачивая длинными хвостами. А тут же, на снегу, молча разгуливают самодовольные вороны.

— Неспроста сороки раскричались! — повернувшись ко мне, сказал Стежка. Потом перевел взгляд на рыжий бугорок, накрытый сеном и огороженный в две жерди.

— Значит, есть кто-то в яме? — спросил я. — Обязательно!

— Ну-ну, смотри.

Площадка возле ямы вся была утоптана. Полей ее водой, и будет гладкий каток. В одном месте над ямой явно обозначилась дыра. Стежка припал на колени и заглянул в темное отверстие, а потом встал и разочарованно сказал:

— Заяц сидит.

— И то зверь, — утешил я его.

Парень сходил в кусты, принес оттуда легонькую лестницу и спустился в ловушку. А когда выволок из ямы косого за уши, живого, с вытаращенными глазами, подержал его на вытянутой руке и спросил:

— Вам надо?

— Нет.

Тогда Стежка швырнул беляка в снег, в сугроб. Затопал на него и забил в ладоши:

— Удирай да больше не попадайся!

Ледяной птичник

День клонился к вечеру. Стежка вел меня ельником вдоль горы, ближе к дому. Зимнее солнце все время было за гребнем высоких скал, за Уральским хребтом, а выше хребта так и не смогло подняться. Идем по снежной тропе и молчим. Парню, видимо, не по себе: волками хвалился да и провалился. Я тоже ему не досаждаю разговорами. Да и находились уже, устали.

Но вот, смотрю, парень оживился, повеселел. Все чаще стали попадаться покосные поляны, елани, как их тут называют, а возле — рябинники. Ягод столько, что снег под кустами кажется красноватым. С кустов то тут, то там стали взлетать рябчики. Вспорхнет, перелетит в чащобу, а оттуда потом голос подает своим собратьям, которые тоже где-то тут, поблизости. Все чаще и чаще в глубоком снегу стали попадаться лунки.

— Рябчики в этих ямках ночевали, — сказал Стежка. — В снегу-то им тепло. Спорхнет с дерева, пробьет снежную корочку и зароется. Спит. А ночью на охоту за рябками приходит куница. Горностаи тоже охотятся. Только в этом месте горностаев нет, они ближе к полям держатся, там мышами пробавляются. А вот куница здесь живет. И не одна. Я тут каждый год по нескольку штук беру.