Ювенилия Дюбуа

— Да, только мы себя частенько трогаем, в отличие от…

— Да, да! Я тебя понял. Вот, смотри — Редактор сжал всю стопку с одной стороны, а другой рукой начал перебирать листы. Некоторые стихи были обведены зелёным карандашом, более редко мелькал красный цвет. — Что ты видишь?

— Ну, стихи свои вижу.

— Так, а ещё?

— Вижу пометки зелёным и красным цветом.

— Вооооот! А это уже, мальчик мой, моя рука сделала. А знаешь, что это значит? Что я ценю тебя и действительно интересуюсь тобой.

— Вы хотите сказать, что вы меня…

— Вот, например, это стихотворение, — перебил его Альберт. — Иуда:

Мучитель животных –

сам мученик с рождения

распятый явью,

где сила притяжения

тепла

обошла его,

оставив напоследок –

холодные стены бетона

после расстрела.

— Я написал его под впечатлением одного нищего мальчика, калеки. Он был очень красив, но бессердечно его интересовала только горсть звенящих монет в чужих карманах… — Прокомментировал поэт.

— Так и я о том же, до дрожи! Или вот ещё, — руки начали перелистывать наугад, ища первый попавшийся стих с зелёной обводкой — Без названия:

Ты надеваешь чёрную футболку, чёрные штаны, чёрный плащ;

у тебя солнцезащитные очки на носу, даже в плохую погоду –

траурные цвета делают тебя неприметным на фоне жертвы.

Последний день сентября зачёркнут сигаретным пеплом, и время –

самая пора охотничьих ножей, так сподручней

думать.

Она в фиолетовом пальто. Сама нанизывается на остриё.

Она говорит: «я жертва твоя, охотник должен быть более

обстоятельным с дамой»

Ты несёшь её обмякшее тело на алтарь уединения личного крова.

Ополаскиваешь нож, омываешь ей ступни. Её глаза смотрят

с прищуром. Ей невтерпёж узнать, что значит быть съеденной.

С чувством и намёком на таинство закончил читать редактор, уставившись сквозь автора.

— Ну, метафора средней руки, я хотел…

— Молчи, Лёня, дай старику помечтать. В твоих работах полно загадок, сексуальности и лирики.

— Так может стоит познакомить людей с моими работами, разве не логично? — Приободрился Скеров.

— Логично, логично! Ты не представляешь, как я хотел бы иметь честь напечатать тебя, но у меня попросту связаны руки! — Громко и искренне закричал Вавилон, а затем уже продолжил почти шёпотом. — Пойми же, мальчик мой, где мы живём. Это только кажется, что здесь демократия и новый мир с новыми порядками, а на деле: мы все повязаны. Ты думаешь, я не пробовал? Скажу тебе честно, когда я был ещё моложе, то пытался бороться вот за таких как ты: прогрессивных, энергичных творцов. Но любое новое нужно согласовывать с такими кхм… с такими людьми, с важными господами в пиджаках. У них там целый отдел, который отвечает за цензуру. Все эти, ничего не смыслящие в искусстве, баблососы решают, что людям срать в глаза, а что нужно нассать в уши… Понаклонировали своих классиков… Нет! Я ничего не хочу сказать, когда-то я любил классику… но, что тот же PushкинV.3, ТолсtoyRED8 и прочие клоны… словесные импотенты! — Снова повысил голос редактор, но тут же осёкся.

— Так им внедрили их оригинальный разум.

— Да, так говорят, но почему-то все эти гении того великого времени очень быстро приняли правила новой игры, стали слишком уж политикой интересоваться, а всё потому, что в их задницах огромный покровительский ф! Вот, что я тебе скажу, чисто мнение… Я тебе так скажу, Лёнь, это только моё, и больше ничье, уяснил? У каждого нового времени должны быть свои новые писатели. Должны быть люди, которые говорят на новом языке, а всем этим деловым невыгодно, чтобы холопы что-то там хотели. Их всё кормят протухшим материалом. Точнее он не то, чтобы протухший, просто его новые люди не понимают! Не воспринимают, и всё тут! А эти вот клоны… эти распиаренные клоуны — жалкая пародия того, чем они когда-то были в своё время. Переселения души ещё не придумали, Лень, пойми. И вот из-за таких вот крыс, такие люди, как ты и остаются у меня в столе, ты прости. Я знаю зачем ты пришел, но я не могу напечатать тебя при всём желании.

— Понятно, но как же ваш журнал С.О.В.О.К., даже в него я не вписываюсь? Там вроде молодые авторы. — Всё цеплялся за спасительную соломинку поэт.

— Да, печатаем мы там ребят, создаём видимость прогресса. Некоторых пропускают, но ты пойми Леонид, что именно твоя фамилия и каждая твоя буква, каждый вздох в сером (ещё не чёрном, разумеется) списке. Знаешь, мой покойный отец любил говорить: «зато не как в девяностых». Сейчас сам знаешь, какой год. Новая эра. А эти девяностые до сих пор остались. Если чуть громче пискнуть, то какой-нибудь «благородный» zasranec в дорогом костюме наймёт люмпена за копейки, который потом тебя ошпарит кислотой у дома, и дело с концом. Тут прогибайся, либо гуляй лесом, третьего не дано.

— Мне пора. Спасибо за беседу. — Покрасневший от несправедливости Леонид резко встал, протянув руку для пожатия. Он не знал, насколько можно было верить старику, но всё же воспитанность не позволяла совсем терять самообладание.

Пулутинский пожал в ответ руку с сочувствующим взглядом.

— Настанет и твоё время, Леонид. Не отчаивайся, пиши для потомков.

Скеров кивнул и, уже было ретировался, но редактор его окликнул:

— Лёнь! А ты знаешь, как расшифровывается аббревиатура названия нашего литературного альманаха?

Леонид отрицательно покачал головой.

— Союз отечественного выражения открытой культуры.

— Ясно.

— Но знаешь, как сам я расшифровываю?

— ?..

— Сатирические отрывки вокруг оральной кастомизации.

Немолодой поэт болезненно улыбнулся, кивнул Альберту на прощание, а после закрыл дверь с обратной стороны.

Скеров был погружен в свои мрачные мысли. Его угнетал тот факт, что вероятность быть напечатанным при жизни — крайне мала, если не сказать: космически неосуществима. Но как возможно принять такой бесчеловечный факт? Даже если представить, что после смерти, через лет пятьдесят, новое поколение прозреет, увидит если не гениальность, то должный талант и он, Скеров, станет главным символом. То, что с того, спрашивается?

Любая тяга к высокому — это прежде всего эгоцентрическое желание ощутить восхищенные охи и ахи в свой адрес. Любой немыслимый подобный труд — инструмент по достижению только одной цели: хоть на мгновение почувствовать, что живешь ты не зря. Соврать самому себе посредством всей этой коллективной толпы, что ты сделал всё правильно. А после, в неизвестно сколько лет и при каких обстоятельствах, уйти в покров загадки, где не будет страхов и комплексов.

Мужчина не глядя шел к выходу, то и дело натыкаясь на углы. Он не заметил, как от самой двери редактора с ним установил зрительную связь худой и высокий мужчина, затем начав преследовать поэта, пытаясь пока не выдавать своего присутствия.

Только у выхода Лёня вышел из своей головы, но только с той целью, чтобы не расшибить эту самую голову о металл. Его слегка пухленький пальчик нажал на таблеточную кнопку. Дверь запищала, разрешая выйти на свежий воздух. Тут мужчина услышал робкий, не очень громкий голос за своей спиной «Погодите. Постойте же!»

Когда Скеров обернулся, то увидел сначала фрагмент телесной ткани с белыми пуговицами. Дальше взгляд начал автоматически подниматься вверх, открывая тонкую шею с выразительным кадыком, а верхом на ней сидела небольшая, но аккуратная голова.