Южный Урал, № 11
Шрифт:
Выходим из вагона. Павел Петрович на ходу осматривается и вполголоса, словно про себя, говорит:
— Изменилось, изменилось… Неузнаваемо стало…
О своем приезде Павел Петрович никого не предупредил, нас никто не ждал, не встречал. Наняли телегу, погрузили в нее чемоданы, сели сами, и незатейливый экипаж загремел по нескончаемой, вытянувшейся в одну линию главной улице поселка.
Примерно на половине пути возница обернулся:
— Вы у нас бывали? Я как бы видал вас…
— Бывал, — отозвался Павел Петрович. — Давненько уж.
— Я и не говорю, что вчера. Не вчера родился.
— Да и я не вчера, — с юмористической серьезностью возразил Павел Петрович. — Вижу
Когда телега остановилась около Дома приезжих, Павел Петрович вежливо осведомился, как фамилия возчика. Тот, в свою очередь, тоже спросил и, услыхав в ответ: «Бажов», сразу оживился:
— Как же! Петра-то Васильевича хорошо знал! Батюшку вашего. Это — шкатулка, значит… изумрудная!
— Малахитовая, — с улыбкой поправил Павел Петрович.
— Да, да!
Распростились уже, как друзья.
В Доме приезжих не оказалось ни одной свободной койки. Подвода уже уехала.
— Куда же мы теперь денемся? Лето, положим, не замерзнем, — шутливо-серьезно рассуждал Павел Петрович и, увидев, что спутник его озабочен создавшимся положением, поспешил успокоить:
— Ничего, тут у меня один адресок есть на примете. Пойдем искать.
На главной улице поселка жил бывший ученик Павла Петровича Н. Д. Бессонов, к тому времени — сам преподаватель средней школы. Остановились у него.
Встреча была сердечной.
— Павел Петрович! Сколько времени не видались! Борода-то, что же это, совсем седая стала!
— Седая, Коля, седая… Да борода-то полбеды. Вот слова захлестывает…
— Бывает!
— Бывает, конечно. Но когда часто, так начинает на размышления наводить: не пора ли с полукона бить? Это у нас так говорят, — пояснил Павел Петрович и тут же внес поправку: — Говорили.
— Давненько я у вас не был. С женой последний раз приезжал, сколько же прошло?… — принялся он подсчитывать. — Девчонка младшая еще в чемоданчике была… Сейчас ей четырнадцать лет. Значит, годков пятнадцать прошло! Да и у тебя, гляди-ко, Николай Дмитрич, голова-то седая становится…
— Седая, Павел Петрович, да и плешивая. За сорок ведь уж стукнуло.
— Ребят-то много ли?
— Четверых рощу.
— Вот это хорошо.
Пока жена Николая Дмитриевича хлопотала у самовара, гости в сопровождении хозяина дома отправились на прогулку. Выйдя переулком на зады поселка, перешли по мостику речку и поднялись на гору Думную — ту, что видели еще от станции.
Гора увенчана памятником. Это — в память расстрелянных здесь во время гражданской войны коммунистов, борцов за народное счастье. На мраморном пьедестале — строгая фигура рабочего с винтовкой и молотом в руках. Статуя отлита на Каслинском заводе, известном своими художественными изделиями из чугуна.
Гора невысока, полога и без единого кустика. Там и сям из-под сухой, тощей, выгоревшей на солнце, травы высовываются острые ребра камней. Говорят, она исстари всегда была такой лысой. Но именно потому, что она открыта со всех сторон, с нее широкий вид на окрестности.
Павел Петрович сел на обломок каменной глыбы и тотчас запалил неизменную папиросу. Легкий ветерок обвевает его лицо, шевелит седую бороду, раздувая синий дымок и будя многие чувства. Не так же ли сиживал здесь когда-то дедушка Слышко — Василий Алексеевич Хмелинин, по прозвищу «Стаканчик», неутомимый рассказчик, впервые заронивший во впечатлительную душу юного Бажова глубокую любовь к родному слову, пробудивший в нем неистребимый — на всю жизнь — интерес к многодумной, красочной народной побывальщине-легенде?
У
подножия Думной струится речка Полевая. На противоположном берегу ее — огороды. За огородами вплотную первые дома поселка. Яркими белыми пятнами сразу бросаются в глаза две недавно отстроенные каменные школы-десятилетки и множество новых домов, образующих целый поселок на окраине старого. Дальше, немного отступя от домов, начинается лес, и за ним, заслоняя горизонт, встает Азов-гора. На вершине ее чуть видна триангуляционная вышка.Азов и Думная будто смотрят друг на друга, господствуя над всей окружающей местностью. По преданиям, от одной горы к другой раньше шла тропа, называвшаяся Азовскою. От этих основных возвышенностей по всему горизонту разбегается ряд менее высоких холмов, отчего линия, где сходятся земля и небо, похожа на старую пилу с затупившимися, изношенными зубьями.
Левее поселка лежит пруд. Он тих, спокоен и одного цвета с небом. За прудом — опять холмы. По другую сторону поселка виден завод. Правее местность понижается к речке, и на берегу, у прудка, стоит темнокрасное, кирпичное, как видно, здание, приземистое, с непропорционально большой железной трубой, а за ним — уже совсем далеко — едва можно рассмотреть высокие трубы еще какого-то завода: самого завода не видно — он скрыт холмами.
Вот он, старый — «седой» — горнозаводский Урал, неузнаваемо изменившийся за годы советской власти и все же несущий на себе печать прошлого, давно ушедшего. Сколько устных сказаний родилось здесь! Каждое из этих мест по-своему примечательно и каждое так или иначе связано с каким-либо из сказов Бажова.
Солнце уже село. За Азовом рдел закат, но видимость еще была хорошей. Сильный полевой бинокль переходил из рук в руки. Наш гостеприимный и предупредительный хозяин охотно дает пояснения.
— Это — Криолит, — говорит он, показывая рукой на окутанный дымом завод. — А вот то низенькое-то здание, с железной трубой, — Штанговая электростанция.
— Штанговую помню, — роняет Павел Петрович.
— А то, трубы-то, — Северский завод, — продолжает Николай Дмитриевич.
— Не узнать Гумешки, — произносит Павел Петрович после раздумья.
— Ну как же, заводище здоровый вырос! — поддерживает Николай Дмитриевич.
— На Думной разведки не было?
— Не было.
— А надо бы. Пожалуй, и нашли бы что. Помолчали.
— А Далеки в Северском живы?
— Живы.
«Далеки» — это несколько параллельных уличек в поселке Северского завода. Оказалось, что есть здесь «штаны» (две сходящиеся вместе улицы), «дьяконский рукав» (одно из покосных угодий) и еще много любопытных названий, оставшихся от давних времен.
Для любого приезжего человека они только занятное созвучие слов; для Павла Петровича — частица его жизни. И потому он с удовольствием вслушивается в эти названия, мысленно повторяет их про себя.
Спускаемся с Думной. Из-под ног сыплются мелкие камешки. Павел Петрович, поскользнувшись, взмахивает руками. Но решительно и как бы даже с обидой отталкивает протянутую ему руку:
— Ну-ко, ну-ко, не мешай!
— Да я сам хотел поддержаться!
— А, это можно! — и подхватил дружески под руку.
Спустившись с другой стороны горы и пройдя немного вдоль речки, вышли на плотину. У подножия ее — огромная выемка с остатками каких-то строений. Здесь стоял раньше Полевской медеплавильный завод — тот самый, который описан во многих бажовских сказах, положивший начало и поселку и вообще горному делу в здешних местах. От него сохранилось только несколько фундаментов, сваи, крохотный каменный корпус да будка сторожа на плотине с вырезанной из железа цаплей — знаком бывшего Сысертского горного округа.