За 500 лет до новой эры

Эта новая римская движущая сила - соревновательный дух, мобилизующий все силы каждого индивида в общем деле - чужда и непонятна большинству соперников, чей социум либо давно достиг устойчивого равновесия (как у этрусков), либо необратимо распался на враждующие фракции (как у греков). Только "лишние люди" из числа соседей Рима готовы присоединиться к "новым людям" на берегах Тибра; буйный и суровый Рим охотно принимает в свое горнило всех, кто способен выдержать новый образ жизни. Одни приходят целыми родами и племенами (как сабины и этруски) и быстро вписываются в общий стиль: их старейшины сразу входят в число сенаторов, а через десяток лет такой вождь может стать и консулом. Другие (как греки) приходят поодиночке и неспособны образовать дружину единомышленников; такие личности незаметны на общем римском фоне, хотя приносимые ими культурные традиции и ремесленные навыки быстро распространяются в римской среде.

Гражданская жизнь римлян также протекает бурно: в борьбе "землячеств" и иных политических групп быстро созревают новые учреждения и законы молодой республики. Уже на восьмом году ее существования военная нужда заставила римлян учредить должность диктатора - временного верховного главнокомандующего, независимого от консулов, но не имеющего гражданских полномочий.

Еще через семь лет Рим будет впервые потрясен борьбой между плебеями и патрициями: их классовые противоречия, неразрешимые в рамках аристократической республики, будут сглажены введением института народных трибунов - выборных и лично неприкосновенных представителей плебейской массы, независимых от сената и не связанных земляческой традицией. Таков будет первый шаг на долгом пути к демократизации римской республики и одновременно - к слиянию всех временных группировок внутри Рима в единый римский этнос, которому особенности его биографии и внешнеполитической коньюктуры откроют путь к власти над Средиземноморьем.

Процесс включения все новых народов в исторический процесс идет и на Дальнем Востоке, где нет теплого Средиземного моря, облегчающего общение между жителями Иберии и Африки, Эллады и Финикии, Италии и Египта. Оттого многие этнические и социальные процессы протекают здесь иначе, и совсем иные плоды порождает порою тот же взлет человеческой мысли. Здесь не было астронома Набу-Риманни и геометра Пифагора - но был космолог Лао-цзы, не было вероучителя Заратуштры - но есть Конфуций. Здесь нет созвездия греческих полисов и Персидской империи, но есть уникальный симбиоз разноязычных этносов - наследников древней цивилизации Инь, осколков старого царства Чжоу.

Интересно выглядит политическая карта будущего Китая на рубеже VI-V веков до новой эры. Шесть пограничных воеводств (вэй-го) стальным кольцом окружили два десятка мелких древних княжеств (чжун-го), занимающих центральную часть долины Хуанхэ. В центре кипит политическая и научная мысль, рождаются социальные доктрины, здесь пишется история - но не здесь она делается. Только пограничные княжества могут расширять свою территорию и обогащать свой этнический состав; лишь они соперничают за роль лидера в китайском мире, и в этой чехарде проявляется все несходство шести могучих соперников.

Три северных княжества - Цинь, Цзинь и Ци - в полной мере чувствуют себя наследниками славной династии Чжоу (которая еще царствует, но давно уже не правит). Никто из северных правителей не дерзает пока принять царский титул "ван", то есть объявить себя избранником Неба. Напротив, из трех южных суверенов - Чу, Юэ, У - двое уже объявили себя "ванами". Дело здесь не в княжеском самомнении и даже не в размерах военных сил: это проявление этнических различий между северянами и южанами.

Северяне связаны со старым чжоуским миром не только культурной традицией, но и прямой этнической преемственностью, которая охватывает всю долину Хуанхэ. Напротив, южные княжества, прилегающие к реке Янцзы, населены новыми народами - недавними варварами, ворвавшимися в культурный мир Чжоу и занявшими в нем место, соответствующее их силе и отваге. Если вождь такого племени оказывается сильнее всех князей Поднебесной, то с какой стати ему числить себя ниже бессильного чжоуского царя?

В 500 году всем ясно, что гегемония достигается одним из двух способов. Княжество увеличивает свою военную мощь либо за счет союза с приграничными варварами и военно-технической реформы (вроде перехода от армии колесниц к лучной коннице), либо за счет более интенсивного использования мирных производительных сил. Второй путь труднее, но дает более прочные плоды; пример этого рода подал еще в VII веке выдающийся экономист и мыслитель, министр Гуань Чжун. Он впервые ввел в северо-восточном княжестве Ци элементы планового хозяйства: наряду с традиционным накоплением зерна в княжеских амбарах и раздачей его в неурожайные годы Гуань Чжун установил государственные монополии на производство соли и железа. Такое вмешательство правителя в стихийный процесс ремесленного производства на полвека обеспечило гегемонию княжества Ци; но затем первенство перешло в руки южных варваров с их нерастраченной воинственностью и племенной спайкой, а земля Ци погрязла в усобицах.

С тех пор гегемония переходит из рук в руки. Кто удержит ее? Кто первый сумеет соединить этническую сплоченность южан с административной хваткой северян? Разноплеменные южане соперничают в грабительских походах на слабеющий север, а северяне поглощены своими усобицами - здесь "век князей" сменяется "веком баронов". Магнаты свергают правителей, порою истребляя весь княжеский род; так произошло на земле Цзинь, которая раскладывается на уделы - Чжао, Хань, Вэй. Безродный узурпатор распоряжается на земле Ци. В северо-западном княжестве Цинь стоит загадочная тишина...

Несомненно, в этом распаде кроется зародыш будущего объединения: теперь, когда авторитет северных князей упал, их подданные готовы будут признать власть любого чужака, который даст им мир и безопасность. Но откуда придет объединитель? Из земли "наиболее просвещенных варваров" Чу? Или это будет новый восточный гегемон У? Или же проснется дремлющий дракон Цинь? Политическое будущее Поднебесной покрыто мраком...

А что же научная мысль Китая, как она реагирует на столь бурные социальные процессы? Со времен мудрого Гуань Чжуна прошло полтора века, и многое изменилось. Рациональный подход к социальным явлениям, сознательное вмешательство правителя в экономику государства - эти вещи стали привычными в Дальневосточной ойкумене, но эффект такого вмешательства почему-то снизился. Ясно уже, как уберечь крестьян от голода и вместе с тем увеличить налоговые поступления в казну - но совсем не ясно, как пресечь мятежи магнатов или как убедить воинов-северян не падать духом, видя, как в начале битвы первая шеренга бойцов-южан вдруг совершает самоубийство, принося себя в жертву богу войны... Кроме чисто экономических явлений, есть еще классовые и этнические процессы - они не поддаются столь простому управлению, их познание не под силу последователям Гуань Чжуна, и новый властитель дум Кун-цзы (Конфуций) преследует более скромные цели.

Уроженец мелкого центрального княжества Лу, он видел в юности, как рухнул благородный, но безнадежный план министра Сян Сюя: утвердить "вечный мир" между шестью великими князьями, ограничив по договору размеры их армий. Видел он и то, как достойный преемник Гуань Чжуна - Ян Инь не сумел прекратить распри магнатов в княжестве Ци. И вот в 500 году сам Конфуций становится советником своего князя. Этот пост принесет ему горькое разочарование: мелкие дела удаются, но главное - непосильно. Удалось создать кружок интеллектуалов, открыть гуманитарное училище для незнатной талантливой молодежи; но не удалось убедить князя Лу восстановить справедливость в земле Ци, покарав тамошнего узурпатора.

Постороннему ясно, что в этом споре прав был государь: интервенция кончилась бы катастрофой для слабого княжества Лу. Но Конфуцию важен принцип, важна справедливость! Он уходит странствовать по соседним землям но и там его советы лишь вежливо выслушивают, но не следуют им. Вернувшись домой, ученый погружается в литературную деятельность: составляет и редактирует первый сборник китайских летописей, пишет этические трактаты, проповедует верность "доброй старине" (которая уже разрушена натиском новой жизни), разрабатывает учебную программу для будущих университетов... Он умрет в тот год, когда греки победят персов при Платеях, когда славный римский род Фабиев погибнет в неудачной войне с этрусками и когда свирепые воины княжества Юэ разгромят могучее княжество У, чей правитель неосмотрительно помиловал некогда юэского вождя...

Тремя веками позже книги Конфуция станут необычайно популярны в новой общекитайской империи Хань, которой нужны будут многочисленные образованные чиновники - честные, уважающие "добрую старину" и питающие отвращение к нравам эпохи "Борющихся Царств", когда жил их духовный предтеча. Образ Конфуция сделается объектом культа, его изречения превратятся в догмы, и эта система переживет века.

Сходная и столь же незаслуженная судьба ждет другого современника Конфуция - Будду; его после смерти сделают божеством, хотя при жизни он не был (и не считал себя) даже основателем новой религии. Был он сыном вождя небольшого племени шакья, обитавшего в предгорьях Гималаев, на северной окраине долины Ганга. А в долине шла война, столь же бесконечная и беспощадная, как распри "борющихся царств" в долине Хуанхэ. Очень мало подробностей этой борьбы дошло до нас, поскольку в тогдашней Индии не было летописания; не было и устойчивой государственной традиции, которая насчитывала тогда уже двадцать веков в Двуречье и десять - в Китае. Эфемерные княжества возникали и распадались, оставляя в народной памяти только свои названия да несколько царских имен.