За безупречную службу!
Шрифт:
Подскакивая на ухабах и волоча за собой густеющий хвост серовато-желтой пыли, обреченная иномарка скатилась по склону до поворота, но не повернула, а, с треском и шорохом с разгона вломившись в заросли сухой травы на обочине, продолжила движение по прямой. Стоявшие на берегу Шуня и Удав посторонились; в последний момент грузный Мама неуклюже спрыгнул с подножки, лишь чудом удержавшись на ногах.
Оставляя за собой полосу примятой травы, над которой повисло облако пыли и поднятой в воздух травяной пыльцы, «ягуар» преодолел последний отрезок пути и свалился в реку с невысокого обрыва. Прятавшиеся в траве кочки погасили скорость, и машина не воспарила, как показывают в кино, а просто тяжело клюнула носом и, взметнув фонтан грязных брызг, ухнула в воду. Багажник с гулким звуком ударился
Подъехавший Шиша развернул «девятку» в сторону города, выключил зажигание и присоединился к коллегам, все еще стоявшим на берегу и наблюдавшим за тем, как успокаивается взбаламученная речная вода.
— Порядок, — глянув вниз с обрыва, с удовлетворением констатировал он. — Аллес капут, и концы в воду.
— Не совсем, — закуривая, возразил Шуня. — Давай.
— Чего «давай»? — прикинулся валенком Шиша.
— Сам знаешь, чего. Давай-давай, не жмись!
— Уже заложил, жиртрест, — с упреком сказал Шиша, адресуясь к Маме, и, вынув из кармана, с неохотой протянул звеньевому серебряного ягуара.
— Никого я не закладывал! — оскорбился Мама.
— У меня, по-твоему, глаз нет? — сказал Шугаев и, размахнувшись, зашвырнул статуэтку на середину реки.
На стремнине коротко булькнуло, взлетел и опал небольшой фонтанчик брызг.
— Вот теперь все, — зачем-то отряхивая ладони, сказал Шуня. — Или, как ты выразился, аллес капут.
— Плакал мой сувенир, — вздохнул Шиша.
— Это не сувенир, — поправил Шуня, — это, если что, срок. И солидный — такой, что хрен потянешь. Еще раз так сделаешь — башку отвинчу и скажу, что так и было.
Восстановив дисциплину и порядок, он достал мобильный телефон и нажатием клавиши осветил дисплей. Вертикальные черточки на индикаторе уровня сигнала играли в прятки, то выстраиваясь по ранжиру, то пропадая из вида — связь, хоть и слабенькая, была. Пока она не пропала совсем, что в окрестностях Мокшанска вовсе не было редкостью, Шуня набрал номер Маланьи и, дождавшись ответа, уже другим, бодро-деловитым тоном произнес:
— Михалыч? Это я, Шугаев. Ну, у нас все в порядке. Да говорю же, в полном! Да. Да, с концами. Без проблем. Не знаю, что тебе про него напели, но у нас он даже не пискнул ни разу… Что? Извини, связь гуляет, плохо слышно… А, это! Нет-нет, все путем: поехал кататься, не справился с управлением и сверзился с обрыва в речку — плюх, и нет его. Как не было. И зря ты меня стращал — легко управились, играючи.
…Управились, действительно, на удивление легко. Если Маланью не ввели в заблуждение его информаторы, и у заводской проходной москвич и вправду кому-то что-то такое продемонстрировал, то в гостиничном ресторане от его бойкости не осталось и следа. Он вел себя на удивление благоразумно — благоразумно настолько, что Шугаев даже заподозрил в нем наркомана, который устроил представление у проходной, просто нанюхавшись «кокоса».
Как бы то ни было, предложение немного прогуляться, сопровождавшееся демонстрацией засунутого за пояс джинсов пистолета, столичный гость принял безропотно, не издав ни одного лишнего звука. Напуганным он не выглядел — возможно, просто потому, что не знал, с кем имеет дело. Шуне пришло в голову, что он, вполне возможно, рассчитывает поторговаться, сделать какое-то деловое предложение,
открыть им какие-то карты, которые изменят ситуацию к лучшему и положительно повлияют на его дальнейшую судьбу. Но ничего такого не произошло, хотя в молчанку москвич тоже не играл — на вопросы отвечал охотно, с готовностью, а когда вопросов не поступало, начинал спрашивать сам, как будто и впрямь находился на увеселительной прогулке в компании хороших знакомых.— А вы, надо полагать, местная братва? — светским тоном осведомился он, едва успев отъехать от гостиницы.
Он сидел за рулем своего «ягуара»; Шуня привычно разместился справа от него, указывая дорогу, а сзади, опять же как обычно, развалились на светлых кожаных подушках слегка обалдевшие от окружившей их невиданной роскоши Мама и Удав.
— Братва не братва, — уклончиво ответил Шуня, — а просто серьезные, авторитетные люди. Следим за порядком, приглядываем, чтоб никто не баловался…
— Добровольная народная дружина, — уточнил с заднего сиденья Удав.
— Ну, я примерно так и понял, — дружелюбно сообщил москвич.
— Зато мы не поняли, что ты за птица, — с угрозой вставил свою реплику внушительный Мама.
— Видишь, — сказал москвичу Шуня, — мой друг в недоумении. А он, когда в недоумении, начинает нервничать. А когда нервничает… Да что рассказывать, ты ж сам видишь, какой это человек! Сплошные мускулы и ни капли дипломатических способностей. Ну так как, потолкуем по душам?
— Потолкуем, раз надо, — с готовностью согласился москвич. Пахло от него на весь салон — не тошнотным гостиничным бизнес-ланчем, как можно было ожидать, а хорошим, дорогим одеколоном. — Мне неприятности ни к чему, я сюда не за ними приехал.
— А зачем? — рассеянно поигрывая лежащим на коленях пистолетом, спросил Шуня.
Москвич с готовностью пустился в объяснения: «Точмаш», акции, Горчаков, отпуск за свой счет, рыбалка, уха на свежем воздухе… Трали-вали, кошки драли, как говорил в таких случаях незабвенный Маланья.
— А у проходной зачем бузил? — дождавшись паузы, поинтересовался Шугаев.
— Да грубые они какие-то, — доверительно признался приезжий, — невоспитанные. Нацепили маски и думают, раз рыл не видно, можно приличным людям хамить! А хамов учить надо, разве не так?
Шуня воздержался от ответа, хотя в глубине души (и притом не так уж глубоко) не только был полностью согласен с москвичом по существу затронутого вопроса, но и горячо одобрял его поведение во время стычки с рейдерами у ворот транспортной проходной. Это был их город — подполковника Сарайкина, Маланьи, его, Шуни, и его коллег — Шиши, Удава, Мамы и остальных. И ему не нравилось, что какие-то варяги в масках и с автоматами поперек пуза явились сюда незваными и устанавливают здесь свои, удобные только им и им одним понятные порядки — вот именно, хамят приличным, авторитетным людям. Таких действительно надо учить, и учить больно. И обидно, елки-палки, что во всем городе на это оказался способен только один человек — единственный, да и тот приезжий.
Из-за этого совпадения во взглядах Шуня решил сделать москвичу послабление, дать шанс, тем более что Маланья оставил решение этого вопроса на его усмотрение: поступай, как знаешь, но чтоб через час в городе его не было. Власть — а Шуня, хоть и лишился погон, до сих пор не без оснований чувствовал себя ее полномочным представителем — должна быть не только строгой, но и справедливой. Отчаянный парень, рискнувший (неважно, под кокаином или на трезвую голову) бросить вызов заезжему «маски-шоу», заслуживал какого-никакого уважения. Поэтому, когда москвич по его приказанию остановил машину в начале спускающегося к реке склона и затянул ручной тормоз, Шуня сказал:
— Короче, так. Есть мнение, что для твоего здоровья будет намного полезнее, если ты отвалишь обратно в свою Москву — прямо сейчас, отсюда, не заезжая в гостиницу. Шмотки, если оставишь адрес, тебе перешлют, насчет Горчакова, когда все прояснится, сообщат. Устраивает такой вариант?
— Не особенно, — удивив его, спокойно ответил москвич. — Ты, земляк, пойми меня правильно. Я к вам со всем уважением, но у меня тут есть кое-какие дела. И пока с ними не разберусь, уехать отсюда я не имею права. Так что за заботу, конечно, спасибо, но я остаюсь.