За чертой

— А папа что — написал мистеру Эколсу?

— Да.

— А ответа вроде так и не получил, да?

— Да нет, пока не получил.

— Билли!

— Чего?

— Да сон мне тут приснился.

— Какой сон?

— Даже два раза, представляешь?

— Да что за сон-то?

— А будто на сухом озере большой-большой пожар.

— Да там гореть-то нечему, на сухом озере.

— Я знаю.

— А что конкретно тебе приснилось?

— Там люди горели. Озеро было в огне, и там горели люди.

— Что-нибудь не то съел, наверное.

— Мне это дважды приснилось!

— Так ты, может, дважды съел одно и то же.

— Не думаю.

— Ерунда все это. Просто дурной сон. Спи давай.

— Все было прямо так реально! Во всех деталях.

— Всем постоянно снятся сны. Они ничего не значат.

— Зачем они тогда снятся?

— Не знаю. Спи давай.

— Билли!

— Чего тебе?

— И такое у меня было чувство, что вот-вот случится что-то нехорошее.

— Да ничего нехорошего не случится. Тебе просто дурной сон приснился, да и все тут. Вовсе он не значит, что должно случиться что-то нехорошее.

— Тогда что же он значит?

— А ничего не значит. Спи давай.

На южных лесистых склонах снег на вчерашнем солнце подтаял, и ночной мороз покрыл его корочкой наста. Непрочного, разве только для птиц. Или мышей. На тропе хорошо было видно, где спускались коровы. Поставленные в горах капканы лежали под снегом непотревоженные, раззявив челюсти, как стальные тролли, — молчаливые, безмозглые ислепые. Он разоружил три штуки: придерживая одной рукой в перчатке взведенный капкан, другую просовывал под челюсть и большим пальцем жал на тарелочку насторожки. Капкан мощно подпрыгивал. В стылых горах отдавался железный лязг сомкнувшихся челюстей. Их движение было неуследимо. Только что были разомкнуты. И уже сжаты.

Капканы вез на дне корзины, привязанной за спиной, накрытыми телячьей шкурой — чтобы они не выпадали, когда приходится нагибаться вбок, уворачиваясь от низко протянутых сучьев. Доехал до развилки и свернул по тропе на Хог-Кэнион — туда же, куда накануне вечером шла волчица. Установил на тропе закладки, срезал и положил, где надо, направляющие палки, после чего вернулся обратным ходом, отклонившись на милю к югу, чтобы воспользоваться дорогой на Кловердейл и проверить последние две капканные закладки.

В верхней части дороги еще держался снег, испещренный следами шин и копыт — лошадиных и коровьих. Когда впереди показался ручей, Билли с дороги съехал, пересек луговину, спешился и стал поить коня. Судя по положению солнца, близился полдень, и он собирался проехать еще четыре мили вдоль ручья, а дальше возвращаться по дороге.

Пока лошадь пила, на дороге показался грузовичок «Форд-А»,{11}приблизился и остановился у ограждения. Билли заставил коня поднять голову, подтянул латиго, сел в седло, подъехал к дороге и, не спешиваясь, встал рядом с машиной. В окошко высунулся старик, оглядел всадника. Задержал взгляд на корзине.

— На кого охотишься? — спросил он.

Старик был владельцем ранчо, расположенного ниже по реке вдоль границы, Билли знал его, но по имени называть не стал. Понятно: старик вбил себе в голову, что охотится он на койотов. Врать не хотелось — во всяком случае, впрямую.

— Ну, — сказал он, — например, койотов я тут массу следов вижу.

— И не говори! — хмыкнул старик. — А как они у меня на ранчо колобродят! Разве что за стол в доме не садятся. — И обвел окрестность взглядом светлых глаз — так, будто эти довольно пугливые то ли шакалы, то ли мелкие волки могут запросто шастать по кюветам среди бела дня.

Он вынул пачку готовых сигарет, одну выковырял, взял в рот, протянул пачку:

— Куришь?

— Нет, сэр. Спасибо.

Старик убрал пачку и достал из кармана латунную зажигалку, похожую на горелку для пайки труб или обжига старой краски. Чиркнул, и она изрыгнула шумящий шарик синеватого огня. Прикурил и закрыл зажигалку крышкой, но огонь как ни в чем не бывало продолжал гореть. Он дунул, потушил и пару раз подбросил на ладони, остужая. Посмотрелна парня.

— Приходится вот даже бензин теперь выбирать, какой похуже, — усмехнулся он.

— Н-да, сэр.

— Ты женат?

— Нет, сэр. Да мне ведь всего шестнадцать.

— Вот и не женись. Женщины абсолютные идиотки.

— Да, сэр.

— Только подумаешь, что нашел не такую, как все, и что выясняется?

— Что?

— Что и она такая же.

— Да, сэр.

— А большие капканы у тебя есть?

— Большие — это какие?

— Ну, скажем, номер четыре…

— Нет, сэр. По правде говоря, у меня с собой вообще никаких нет.

— А что ж ты меня спрашивал, что значит большие?

— Что-что, сэр?

Старик кивком указал на дорогу:

— Представляешь, прямо тут — вон там, в миле отсюда, — вчера вечером дорогу перешла пума.

— Ну… эти-то да, эти встречаются, — сказал мальчик.

— А то мой племянник гончих собак завел. Нескольких английских кунхаундов — знаешь таких? Линия разведения еще от братьев Ли.{12}Очень такие… милые собачки. Так вот, ему бы не хотелось, чтобы они тут, понимаешь ли, в капканы попадались.

— Да я отсюда щас сразу наверх, к Хог-Кэниону, — сказал мальчик. — А оттуда и вообще на Блэк-Пойнт.

Старик молча курил. Конь повернул голову, понюхал грузовик и вновь отвел взгляд.

— А слыхал про пуму из Техаса и пуму из Нью-Мексико? — спросил старик.

— Нет, сэр. Думаю, не слыхал.

— Вот… Стало быть, встретились техасская пума и пума из Нью-Мексико. На границе этак постояли да и пошли охотиться всяка восвояси. Но договорились, что весной сойдутся и сравнят, померятся успехами и всякое такое, а когда пришла весна и они встретились — глядь, а та пума, что из Техаса, прямо что на ладан дышит. Которая из Нью-Мексико поглядела-поглядела на нее да и говорит: «Господи, — говорит, — ну ты, сестрица, прямо что в жутком виде!» И стал-быть, спрашивает ее: что, мол, с тобой стряслось? А та в ответ: «Сама не пойму! Только и знаю, что с голодухи чуть было ноги не протянула». А наша ей: «Ну так расскажи, как дошла до жизни такой. Наверное, делала что-нибудь неправильно?..» И вот, значит, техасская пума ей и говорит: «Я пользовалась только старыми испытанными методами. Заберусь, — говорит, — эдак вот на сук над тропой, а когда какой-нибудь техасец внизу проезжает, я тут же, страшно рыча, скок ему на загривок! Таким, — говорит, — манером. Только так и делала…» Ну вот, а наша, стало быть, бывалая пума из Нью-Мексико окинула ее взглядом да и отвечает: «Коли так, я не пойму, как ты жива-то еще. С техасцами подобная тактика не проходит в принципе, и как ты только зиму пережила! Слушай, — говорит, — сюда. Во-первых, твой рык их так пугает, что аж последнее говно с брюха наружу. Потом, когда ты прыгаешь им на загривок,из них и вовсе дух вон. То есть ни духа, стал-быть, ни брюха! И что от них, болезных, остается? Один ремень с пряжкам да сапоги с гвоздям!»

Хрюкая и сопя, старик припал к баранке. Потом поперхнулся, начал кашлять. Взглядывал вверх, хватал ртом воздух и вытирал мокрые глаза пальцем. Наконец покачал головой и опять глянул на мальчишку.

— Ты понял? Соль-то уловил? — сказал он. — Насчет техасцев.

Билли улыбнулся.

— Да, сэр, — сказал он.

— А сам-то, случаем, не из Техаса?

— Нет, сэр.

— Да что я спрашиваю! Сам вижу, что нет. Ладно, поехал я дальше. Захочешь наловить койотов, милости прошу на мое ранчо.