За что?

Уляша занималась хозяйством, и весь дом был у нее на руках. Я ее вижу, как сейчас, очень высокую, полуседую, с мистическим взглядом несколько испуганных черных глаз, с безумной приверженностью ко всему таинственному. Милая Уляша! Она, сама того не замечая, поддерживала во мне, ребенке, ту же любовь ко всему сверхъестественному, которое жило в ее душе. Она единственная из теток знала историю серой женщины, являвшейся мне постоянно в трудные моменты моей жизни…

— Гувернантка? — произнесла Линуша и ее полные щеки запрыгали от внутреннего смеха. — Да мы давно знаем твою гувернантку!

— Она старая? — спросила я, вся сгорая от нетерпения, — Неправда ли, Лина?

— Ужасно! — расхохоталась Линуша, — Совсем ветхозаветная, уверяю тебя!

— И нос у нее крюком, как у птицы, — добавила Оля.

— И глаза выпуклые и злющие, как у совы! — присовокупила тетя Лина.

— Оставьте! Что вы волнуете даром девочку. Она и без того нервна и впечатлительна без меры, — произнесла с укором тетя Уляша.

— Пойдем лучше убираться в туалете, Лидюша! — предложила она мне.

Ах, этот туалет! Чего-чего только там не было! И изящные коробочки, оклеенные раковиной, и фарфоровые пастух и пастушка, и костяная ручка на палке, которая употреблялась нашей прабабушкой, чтобы чесать спину, и «монашки». Последние интересовали меня больше всего. «Монашками» мы с Уляшей называли благовонные угольки, употребляемые для курева в комнате. Я их очень любила, они так хорошо пахли. Тетя зажгла их и поставила на пепельницу. Я смотрела, как медленно таяли они под влиянием пожирающего их огонька. «Монашки» тихо пепелились и таяли у меня на глазах, в то время как тетя Уляша говорила:

— Не огорчайся, что тебя отдадут в институт, девочка. Там тебе не будет скучно. Там ты будешь расти среди подруг-сверстниц. Это гораздо веселее, нежели одной. Играть будете, вместе гулять, заниматься.

Действительно недурно, если все случится так, как говорит Уляша, но… вот одно скверно: гувернантка. Кому приятно, спрашивается, иметь гувернантку—старую деву с крючковатым носом и совиными глазами? Я уже готова была поподробнее расспросить о ней тетю Уляшу, но тут появилась на пороге моя вторая тетя, Лиза, и сказала, что пора ехать.

Мы отправились. От Николаевской улицы до набережной Фонтанки, где находился институт с его чудовищем, я все время не переставала думать о той, которая волновала мое воображение. На мои расспросы, обращенные чуть ли не в сотый раз к тете Лизе о том, какова гувернантка, та отвечала только со своей значительной таинственной улыбкой:

— Стара… желчна… резка и сердита…

Когда мы подъехали к большому красному зданию на Фонтанке, на котором значилась надпись: «Николаевский институт», я уже ненавидела невидимую гувернантку гораздо больше Нэлли Роновой.

— Барышни в саду! — проговорил открывший нам дверь швейцар, которого я приняла за очень важную фигуру, и, наверное, сделала бы ему реверанс, если бы тетя Лиза не удержала меня вовремя от этого. Он повел нас по длинным коридорам с высокими окнами куда-то в самый конец его, где за стеклянною дверью зеленели деревья, и целый рой крошечных существ носился, подобный бабочкам, по большой садовой площадке. Едва я и тетя Лиза сошли по каменным ступеням за усыпанную желтым песком эспланаду, белые крошечные девочки окружили нас.

— Новенька! mesdam'очки, новенькая! — пищали они тоненьким голоском.

— Нет, не новенькая, — улыбаясь им, отвечала тетя, — мы случайно здесь… А вот не скажете ли нам, где находятся пепиньерки?

— На последней алле! На последней аллее пепиньерки! — затрещали девочки все разом, оглушив нас своими пронзительными голосами.

Я не могла удержаться, чтобы не спросить тетю, что это такое «пепиньерки». Она объяснила мне, что это воспитанницы, уже окончившие институт и остающиеся в нем для того только, чтобы подготовиться в учительницы.

Мы с трудом пробрались через толпу девочек на большую липовую аллею, где ходили попарно и в одиночку молодые девушки в серых платьях, с книгами или с работой.

— Зачем нам нужно идти к ним? — тихо спросила я тетю Лизу.

Но она не успела ответить мне, потому что в одну секунду мы были окружены целым десятком молоденьких созданий, смеющихся и серьезных, веселых и меланхоличных, черненьких, белокурых, светлоглазых и чернооких, словом — всевозможного вида и типа.

— Ах, какой славный ребенок! Смотрите, mesdam'очки!

— Очарованье!

— Прелесть!

— Душонок!

— Восхищение!

Так кричали они хором, набрасываясь на меня, точно в жизни своей не видели маленькой девочки.

— У нее поразительные глаза, mesdames! — произнесла высокая бледная девушка с длинным лицом.

— Точь-в-точь как у королевы Марии-Антуанетты, судя по картине…

— Нет, у Екатерины II были такие же, — произнесла черноглазая красавица с восточным лицом.

— А ресницы, mesdames! Ресницы, точно стрела.

— «И тень от длинных ресниц упала на бледные щеки юной красавицы», — продекламировала толстенькая брюнетка с вздернутым носиком и мечтательными глазами.

— Душонок! Divinite'! Восторг, что за ребенок! — и снова град поцелуев посыпался на мою голову, щеки и губы.

Я чувствовала себя в положении зверька, которого рассматривали и тормошили все эти милые, но совсем чужие мне, девушки. Горячий румянец пятнам проступил у меня на щеках. Я готова была уже просить тетю Лизу уйти отсюда, как вдруг нежный, чарующий голос раздался за нами:

— Ну, что вы мучаете девочку, совсем затормошили бедняжку, — сказал кто-то позади нас.

Я быстро обернулась.

Небольшая, полная девушка: миловидная, с огромными тоскующими глазами и очаровательнейшей улыбкой стояла передо мною. Она была далеко не красавица, но что-то необъяснимо-милое было в этом смуглом личике покрытом еще пушком юности, в нежно очерченном свежем ротике и в пленительной, ласково-грустной улыбке.

— Ах, какая прелесть! — произнесла я, глядя на смуглую девушку восторженными глазами.

Все рассмеялись невольно — и серые девушки, и тетя Лиза. Потом тетя Лиза спросила у пепиньерок:

— A m-lle Грейг можно видеть?

— Mademoiselle Грейг и есть, верно, та старая дева, которую мне берут в гувернантки? — спросила я самым невинным тоном, не обращаясь особенно ни к кому.

— Нет, m-lle Грейг—гувернантка этих барышень, — едва удерживаясь от улыбки, произнесла тетя Лиза, — а твоя будущая наставница находится в кругу этих барышень… Она здесь среди пепиньерок…

Я не верила своим ушам.