За чудесным зерном

— Сам знаешь — затея не моя. Только от тебя не отстану. Пропадать — так вместе!

Костя повернулся к сестре.

— До свиданья, Любуша.

— Прощайте, ребята, — и Люба крепко поцеловала товарищей. — Напишите хоть…

— Нет, писать уж не придется: с письмами попадешься, назад воротят!

— Правда. Я не подумала.

Еще пожали друг другу руку, и, не оборачиваясь, мальчики сбежали вниз. В глубине лощины было уже почти темно, и дикие кусты по оврагу цеплялись колючками за платье.

— Видишь, не хотят пускать нас, — заметил Витя, отдирая от себя колючую ветку.

Сверху раздался Любин голос:

— До свида-а-а-а-нья!

Люба стояла, наверху, освещенная последними лучами солнца, с лицом, мокрым от слез. Теперь мальчики не могли видеть, и она плакала на свободе, не боясь уронить свое достоинство. Но через полчаса, в то время, как мальчики подходили к полустанку, Люба с невозмутимым лицом уже доила Пашку — безрогую пятнистую холмогорку, и никто не мог бы догадаться об ее огорчении.

* * *

Сжимая в руке теплые монеты, брал Витя билеты у знакомого кассира:

— До Знаменки, пожалуйста.

Кассир от скуки спросил мальчиков, зачем они едут в «город», что делает Павел Иванович и хорош ли будет урожай винограда. Витя отвечал, что в город их послали купить чаю и еще кое-что для Ковылей, что отец велел кланяться кассиру и что виноград будет не плох.

Наконец подошел поезд. В вагонных фонарях мигали желтыми коптящими язычками толстые свечи. Под их неровным светом ребята развязали узелок и разделили имущество: по шести рублей на брата, по смене белья и по зубной щетке.

Самым ценным из всего взятого Витя считал географическую карту. Он любовался ею, ее пестрыми странами и лазурными морями. Тускло и сумрачно глядели пустыни. По ним редкими красными нитями тянулись маршруты знаменитых путешественников: Стенли, Пржевальского, Гедина… Сколько раз мечтал Витя пройти по этим дорогам! Теперь мечты переходили в действительность.

А за окном пробегали знакомые окрестности.

План мальчиков был очень прост. Их будут искать по дороге к Знаменке и Крыму, а они захватят встречный поезд на Москву и двинутся в обратную сторону, мимо Ковылей на север.

Уже стемнело, когда поезд остановился у знакомой платформы «Знаменка».

Мальчики, разговаривая нарочно громко, вышли на улицу за маленьким вокзалом. Их старый приятель, телеграфист, высунулся из окна, кивнул им, они остановились поболтать с ним и умышленно спросили, когда поезд на Севастополь. Пошли дальше. Еще десяток шагов, и мальчики скользнули в кусты желтой акации. Бегом, знакомой тропкой пробрались к насыпи, где производился ремонт пути, и где поезда круто замедляли ход.

— Витя, не зевай! Слышишь: скорый идет.

Из-за дальней рощи в мутном месячном свете осторожно полз по развороченной насыпи поезд.

От волнения Витя уронил узелок, нагнулся за ним и едва успел вскочить на ходу. Костя уже был на подножке.

Не останавливаясь в Знаменке, московский поезд все ускорял свой бег. Замелькали снова родные места. Вот штабели сложенного леса. А вот три ясных огонька, там далеко за луной светлой полосой. Это — Ковыли. Огоньки пропали за набежавшим косогором, снова мелькнули, уже правее. Потом два из них исчезли, и только один, — должно быть костер Халима, — долго еще краснел в отдалении.

— Вот и поехали.

— А едем-то как хорошо! Это тебе не коптилка знаменская!

Вагоны плавно покачивались. От окон падал свет, и яркие четырехугольники мчались по земле следом за поездом. Ушастый зайченок выскочил из овражка, присел на задние лапки и метнулся в черную степь — только его и видели. На холмах топырились неподвижные мельницы; спящие деревни мелькали одна за другой. Глаза у ребят слипались.

Очнулись товарищи, когда поезд остановился на какой-то глухой станции. Смазчик стучал по колесам вагонов, на платформе где-то в темноте переговаривались между собой двое. Голоса приближались.

— Слезем, а то не влететь бы, — шепнул Костя.

Приятели выскользнули из-под вагонов и наткнулись на смазчика. Черный промасленный человек выстукивал колеса вагонов, как врач выстукивает больного. На мальчиков он не обратил внимания.

Успокоенные Костя и Витя хотели юркнуть на прежнее место. Но с буферов кто-то сердито прошипел:

— Куда прете, дьяволы? Здесь без плацкартов ездить не полагается. — И тот же голос примирительно докончил: — Ну-ну, не пужайтесь. Я ничего… Лезь, братва!

Раздумывать не было времени. Витя и Костя примостились на буферах. Снова звякнули вагоны, зеленый фонарик кондуктора качнулся в темноте, проплыла мимо водопроводная башня, и поезд застучал по степи.

Светало. Костя и Витя рассмотрели нового товарища. Беспризорный, как беспризорный. Наверное, лет не меньше пятнадцати, а на вид — десять, много одиннадцать. Тонкий, жиденький… Грязная кожа плотно присохла к костям.

Мальчуган сверкнул улыбкой.

— Ишь, чистые какие. Из детдома утекли? — и довольный своей догадливостью протянул им папиросу.

— Утекли, — подтвердил Витя, но папиросы не взял.

— Как зовут?

Сказали.

— А меня Ленька. Я не сердитый, не. Куда едете?

— В Москву.

— В первый раз?

— В первый.

— Я тоже в Москве не был, разов десять ездил, все снимали. Дальше Харькова никак не проберусь. Зато эту дорогу, до Харькова, как свою ладошку знаю, — похвастался путешественник. — И сам ездил, и волокли меня отсюда. Чорта с два, стану я у них жить! — и он крепко ударил по стенке вагона. — Пробовал.

— Не понравилось?

— А вам нравится? — Ленька сплюнул. — А раз будто ничего было. Один парнишка московский нам о саде рассказывал, где звери живут. Он в Москве видел. И мы себе такой завели: кто кошку притащил, кто лягушек наловил, кто крота приволок. Понравилось. Хоро-о-о-шее зверье было, — с сожалением вздохнул Ленька. — Пока не присылали нового заведующего, смирные мы стали. Сад чистили, зверей мыли. А пришел новый заведующий — говорит: «И так тесно — уж лучше вместо зверей десяток ребят с улицы взять, а от лягушек и собак одна грязь». Разогнал зверков, а мы и сами ушли. Я только на дорогу дружка прихватил. Вместе работаем.