За давностью лет

— Ну и отлично. Тем более что остались уже только современники. Итак, где-то с середины пятидесятых годов нашего столетия в исторической науке снова стала все отчетливее звучать мысль о причастности Годунова к убийству царевича. Эта точка зрения была высказана в таких фундаментальных многотомных трудах, как «Очерки истории СССР» и «История СССР», учеными Смирновым и Корецким, которые разделили взгляд Соловьева на обстоятельство смерти царевича Дмитрия. Но значит ли это, что дискуссия закончилась? — Учитель поглядел на ребят. Несмотря на утомительный день и затянувшуюся лекцию, они слушали очень внимательно. — Нет, нет и нет! Ленинградский профессор Руслан Скрынников, автор целого ряда ярких, интересных работ о Смутном времени, вновь вернулся к мысли, что смерть Дмитрия была случайной и что угличское следствие отразило истинное положение дел. Он пишет в книге «Борис Годунов»: «Существует мнение, что Годунов направил в Углич преданных людей, которые заботились не о выяснении истины, а о том, чтобы заглушить молву о насильственной смерти угличского князя. Такое мнение не учитывает ряда важных обстоятельств. Следствием в Угличе руководил князь Шуйский, едва ли не самый умный и изворотливый противник Бориса. Один его брат, как мы помним, был убит повелением Годунова, другой погиб в монастыре. Сам Василий Шуйский провел несколько лет в ссылке, из которой вернулся незадолго до событий в Угличе. Инициатива назначения Шуйского принадлежала скорее всего Боярской думе. Исследователей смущало то, что Шуйский несколько раз менял свои показания. Сначала он клялся, будто смерть Дмитрия была случайной, затем стал говорить о его убийстве. Подобные изменения в показаниях заслуживали бы внимания, если бы Шуйский выступал свидетелем обвинения. Между тем Шуйский был следователем, притом он вел следствие не единолично. Церковное руководство направило для надзора за его деятельностью митрополита Геласия. В состав комиссии Шуйского входили также окольничий Клешнин и думный дьяк Вылузгин. Клешнин поддерживал дружбу с Годуновым, но, кроме того, он был зятем „героя” угличской истории Григория Нагого. Вылузгин руководил Поместным приказом и среди приказных чиновников занимал одно из первых мест. В Угличе он имел в своем распоряжении штат подьячих. На них и лежала вся практическая организация следствия. Члены комиссии придерживались различной политической ориентации. Каждый из них зорко следил за действиями „товарища” и готов был использовать любую его оплошность».

— Что, убедительно? — начал наступать на товарищей Игорь. — Камня на камне от вашего Соловьева не оставляет.

— Меня он не убедил, — мрачно возразил Борис.

— Почему? — удивился Игорь.

— Когда в перспективе следователям угрожала плаха за оплошность, думаю, что ориентация должна была быть одна — выгородить Бориса.

— А Боярская дума? — возразил живо Игорь. — Как вы считаете, Максим Иванович?

— Я могу ответить словами известного современного историка Александра Александровича Зимина, который в заключение своей одной из последних работ «Смерть царевича Дмитрия и Борис Годунов», подводя итоги всей дискуссии, сказал: «Как видно, сохранившиеся источники не позволяют однозначно установить, что же произошло на „заднем дворе” углицкого двора 15 мая 1591 года».

— Как жаль, Максим Иванович, значит, нам бесполезно заниматься этим делом? — упавшим голосом спросила Лариса.

— А у меня есть предложение! — вдруг весело сказал Андрей. — И подсказал мне его не кто иной, как сам Белинский. Вот послушайте, что он пишет: «Из наших слов, впрочем, отнюдь не следует, чтоб мы прямо и решительно оправдывали Годунова от всякого участия в этом преступлении. Нет, мы в криминально-историческом процессе Годунова видим совершенную недостаточность доказательств за и против Годунова. Суд истории должен быть осторожен и беспристрастен, как суд присяжных по уголовным делам». Ну как, поняли?

— Ничего не поняли! — честно признался Борис.

— Эх, ты! Вундеркинд! — засмеялся Андрей. — Суд!

— Что «суд»?

— Я предлагаю провести суд над Борисом Годуновым по всем правилам. Понял? Я, чур, буду обвинителем! Как, Максим Иванович?

— Занятно, — осторожно заметил тот. — Тем более что прецедент был.

— Какой еще прецедент? — уязвленно поинтересовался Андрей.

— В двадцатые годы модно было устраивать общественные суды. Над Евгением Онегиным устраивали.

— Что же, тогда я буду защитником! — заявил Игорь. — Я на стороне профессора Скрынникова.

— Идет, — сказал весело Максим Иванович. — Даю согласие быть судьей.

— А я кто? — спросила Лариса, включаясь в игру.

— А вы с Борькой, — ответил Андрей, — «господа присяжные заседатели». Будешь протокол вести, идет?

НА СКАМЬЕ ПОДСУДИМЫХ — БОРИС ГОДУНОВ

Первое заседание «суда» состоялось через две неделя на даче Максима Ивановича в Малаховке.

Все это время ребята, заинтересовавшись загадкой гибели царевича Дмитрия, усердно читали предложенные Максимом Ивановичем исторические книги о Борисе Годунове, об угличском деле, о Смутном времени. Однако к единодушному мнению так и не пришли. Вот и сейчас, несмотря на тихое солнечное утро, располагающее к благодушию, они, сидя на открытой веранде, ожесточенно продолжали спорить.

— Прошу, товарищи, по местам! — наконец строго сказал Максим Иванович, занимая место в центре стола. — Слушается дело Годунова Бориса Федоровича по обвинению его в убийстве малолетнего Дмитрия Ивановича Рюриковича. Я думаю, что первое наше заседание мы должны посвятить вопросу выяснения личности обвиняемого. Мы имеем замечательный по силе психологический портрет Годунова, нарисованный гениальным поэтом. Помните, конечно:

Достиг я высшей власти;

Шестой уж год я царствую спокойно.

Но счастья нет моей душе. Не так ли

Мы смолоду влюбляемся и алчем

Утех любви, но только утолим

Сердечный глад мгновенным обладанием,

Уж, охладев, скучаем и томимся?..

Напрасно мне кудесники сулят

Дни долгие, дни власти безмятежной —

На власть, ни жизнь меня не веселят;

Предчувствую небесный гром и горе.

Мне счастья нет. Я думал свой народ

В довольствии, во славе успокоить.

Щедротами любовь его снискать —

Но отложил пустое попечение:

Живая власть для черни ненавистна,

Они любить умеют только мертвых.

Безумны мы, когда народный плеск

Иль ярый вопль тревожит сердце наше!

Вот посылал на нашу землю глад,

Народ завыл, в мученьях погибая;

Я отворил им житницы, я злато

Рассыпал им, я им искал работы —

Они ж меня, беснуясь, проклинали!

Пожарный огнь их домы истребил,

Я выстроил нм новые жилища.

Они ж меня пожаром упрекали!

Вот черни суд: ищи ж ее любви.

В семье моей я мнил найти отраду,

Я дочь мою мнил осчастливить браком —

Как буря, смерть уносит жениха...

И тут молва лукаво нарекает

Виновником дочернего вдовства

Меня, меня, несчастного отца!..

Кто ни умрет, я всех убийца тайный:

Я ускорил Феодора кончину,

Я отравил свою сестру царицу,

Монахиню смиренную... все я!

Ах! чувствую: ничто не может нас

Среди мирских печалей успокоить;

Ничто, ничто... едина разве совесть.

Так, здравая, она восторжествует

Над злобою, над темной клеветою.

Но если в ней единое пятно,

Единое, случайно завелося.

Тогда — беда! как язвой моровой

Душа сгорит, нальется сердце ядом,

Как молотком стучит в ушах упрек,

И все тошнит, и голова кружится,

И мальчики кровавые в глазах...

И рад бежать, да некуда, ужасно!

Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

Максим Иванович прочел монолог Годунова с истинным вдохновением, и ребята не жалели своих ладоней; Он несколько театрально раскланялся, потом стал снова сух и официален:

— Наше сегодняшнее заседание должно выяснить, насколько этот портрет соответствовал реальным фактам биографии подсудимого. Иначе говоря, мы должны будем ответить на два вопроса. Первый: мог или не мог Годунов стать детоубийцей? И второй: являлось ли такое убийство для него необходимым? Слово предоставляется обвинителю. Защитник и присяжные заседателя, будьте внимательны!

Андрей поднялся, подошел к импровизированной трибуне, сооруженной из двух стульев, поставленных друг на друга, положил перед собой пухлую клеенчатую тетрадь и, солидно откашлявшись в кулак, начал: