За это можно все отдать

«Сколько же раз можно терять…»

Сколько же раз можно терятьгубы твои, русую прядь,ласку твою, душу твою…Как от разлуки я устаю!Холодно мне без твоей руки,живу я без солнца и без огня…Катятся воды лесной рекимимо меня… мимо меня…Старые ели в лесу кряхтят,к осени тише птичья возня…Дни твои медленные летятмимо меня… мимо меня…С желтых берез листья летят,и за моря птицы летят,и от костра искры летятмимо меня… мимо меня…Скоро ли кончится – мимо меня?Скоро ли вечер долгого дня,плащ и кошелку – и на вокзал,как приказал ты,как наказал…Будет, ах будет лесная река,кряканье утки, треск сушняка,стены тесовые, в окна луна,и тишина, тишина, тишина…Буду я гладить русую прядь,сердце твое целовать, отворять,будут все горести пролетатьмимо меня… мимо меня…

«Как часто лежу я без сна в темноте…»

Как часто лежу я без сна в темноте,и все представляются мнета светлая речкаи елочки тев далекой лесной стороне.Как тихо, наверное, стало в лесу,раздетые сучья черны,день убыл – темнеет в четвертом часу, —и окна не освещены.Ни скрипа, ни шороха в доме пустом,он весь потемнел и намок,ступени завалены палым листом,висит заржавелый замок…А гуси летят в темноте ледяной,тревожно и хрипло трубя…Какое несчастьеслучилось со мной —я жизнь прожилабез тебя.

«Много счастья и много печалей на свете…»

Много счастья и много печалей на свете,а рассветы прекрасны,а ночи глухи…Незаконной любвинезаконные дети,во грехе родились они —это стихи.Так уж вышло, а я ни о чем не жалею,трачу, трачу без удержу душу свою…Мне они всех рожденных когда-то милее,оттого что я в каждом тебя узнаю.Я предвижу заране их трудную участь,дождь и холод у запертых глухо дверей,я заране их долгой бездомностью мучусь,я люблю их – кровиночки жизни моей.Все равно не жалею.Мне некогда каяться.Догорай, мое сердце, боли, холодей, —пусть их больше от нашего счастья останется, —перебьются!Земля не без добрых людей!

«Сутки с тобою…»

Сутки с тобою,месяцы – врозь…Спервоначалутак повелось.Уходишь, приходишь,и сноваи снова прощаешься,то в слезы, то в сныпревращаешься,и снова я жду,как во веки вековиз плаванья женщины ждутморяков.Жду утром, и в полдень,и ночью сырой,и вдруг ты однаждыстучишься: – Открой! —Тепла, тяжеладорогая рука……А годы летят,как летят облака,летят-пролетают,как листья, как снег…Мы вместе – навек.В разлуке – навек.

Черемуха

Дурманящей, росистой чащеючеремуха —дыши, гляди,ласкай, ломай…И боль щемящая —как мало весен впереди!А стоит ли уж так печалиться,прощаясь с миром дорогим?Ничто на свете не кончается,лишь поручается другим.Другим любовь моя завещана,в других печаль моя горька…Сто тысяч раздругая женщинавсе пронесет через века.Ничто не пропадет, не минется.Все праздничнее, все милейцветет черемуха —любимицапокойной матери моей.

О поэзии [1]

Меня часто спрашивают: «А когда вы начали писать стихи?» И мне всегда бывает трудно ответить на этот вопрос. Что понимать под словом «писать стихи»? Складывать фразы в правильно чередующиеся, зарифмованные строки и строфы? Если так, то я начала писать в самом раннем детстве, лет в шесть-семь…

…Солнышко светит и греет,птичек слышны голоса…

Стихи у меня получались такими же гладкими и аккуратными, как многие из тех, которые я читала в детских книжках. И слова в них те же, и писать их было очень просто и легко. Я иногда брала тетрадку и говорила себе: а теперь я запишу про зиму. А теперь про весну. И это всегда удавалось.

1

Публикуемая статья хранится в архиве В. Тушновой под названием «Молодым – о поэзии». (Прим. сост.)

Своим уменьем писать стихи я гордилась, но мысль о том, что, став взрослой, я буду продолжать это увлекательное, но отнюдь не серьезное занятие, мне и в голову не приходила. Повторяю – писать мне было очень легко.

Но вот однажды пропал без вести престарелый черный кот Буська, и мне захотелось увековечить в стихах это печальное событие. К своему немалому удивлению, я вдруг поняла, что написать об этом гораздо труднее, чем о зиме, весне или ручейке. И вполне понятно: ведь никто до меня не писал об этом. Никто, кроме меня, не знал нашего грузного, облезлого кота, его привычки спать в печке, его хриплого мяуканья, разорванного уха, манеру, привставая, толкать лбом в колени.

В данном случае я уже не могла пользоваться чужими и удобными и красивыми словами. Приходилось придумывать свои. Кроме того, мне было жалко кота и хотелось, чтобы другие пожалели его тоже. Все это налагало ответственность.

Я писала долго, и стихи получились гораздо хуже, чем обычно. Зато впервые в жизни закралось в меня подозрение, что все «сочиненное» мной ранее – совсем не хорошо и гордиться этим, пожалуй, не стоит. Во всяком случае, читать прежние стихи вслух мне было неловко и стыдно. С тех пор я начала прятать свои тетрадки подальше от посторонних глаз.

Было бы неверно сказать, что с этой минуты я стала поэтом. Сколько раз я еще поддавалась соблазну сложить стихотворение из чужих гладеньких и так хорошо, впритирку ложащихся кирпичиков.

Я была школьницей старших классов, когда ощутила необходимость написать замечательные стихи о любви. Только несколько лет спустя я смогла оценить действительные размеры постигшей меня неудачи. Стихи-то опять были не мои! Их наполняли грезы, слезы, луна, страданья. В них были удачные рифмы и редко-редко проскальзывала живая строка, согретая живым и подлинным чувством. И о любви и о страданиях я писала чисто отвлеченно, а поэзия этого не прощает.

Впоследствии, испытав и любовь, и горе, и разочарование и написав об этом стихи – в достаточной мере теплые и сердечные, я снова огорчилась: несмотря на «свои» слова, «свою» интонацию – это были все-таки неудачные стихи. В них говорилось о чувствах и переживаниях, сотни раз описанных до меня, и ничего нового нельзя было в этих стихах обнаружить. В них не было мыслей. А ведь мысль – это тот стержень, на котором держится все стихотворение.

Не надо понимать этого примитивно. Мысль не должна назойливо выпирать из каждой строки, иногда в хороших стихах на первый взгляд она вообще отсутствует. Но это только на первый взгляд. Мысль существует, как говорится, в «подтексте». Читатель настолько проникается настроением, мироощущением автора, что сам делает необходимый и единственно возможный вывод, то есть мысль рождается за пределами стихотворения, и читатель становится как бы соавтором поэта. И такого рода поэзия, где автор щедро делится с читателем правом и радостью открытия, для нас очень дорога. Поэт как бы посылает читателя: иди вот этой тропинкой! А сам отлично знает, куда эта тропинка приведет.

Это не значит, что мысль не может быть выражена в стихотворении вполне открыто, в виде афоризма, заключенного в одной-двух строках. Существуют отличные стихи и такого рода. Одно только недопустимо – это чтобы мысль была назойлива, чтобы она насильственно навязывалась, чтобы она плавала на поверхности, а не вытекала органически из всей ткани поэтического произведения.

Если нет в стихотворении поэтической мысли, вокруг которой группируются поэтические образы, последние начинают рассыпаться, многие из них при всей своей яркости оказываются лишними, немыми. Нет в таких стихах своего выраженного отношения автора к изображенным фактам и событиям, стихи получаются безыдейными.