За гранью мира алая заря

Качели поскрипывали. Взгляд грифа пронизывал Марушу незаданными вопросами. Чтобы не выпалить ерунду, Маруша скосила глаза вниз. У стойки качелей чудесным образом объявилась крохотная новогодняя елочка. Разноцветные шары сверкали на ней. Разноцветные шары, в каждом из которых отражался свой мир, где Маруша только что побывала.

— Так в каком же? — вкрадчиво переспросил Тот, Кто Сидит На Качелях.

Маруша смотрела на шары. А из шаров выглядывали дивные существа. Пышнохвостая, белоперая птица, сиреневая кошка с умной мордочкой и тоскливая собака. А из темно-зеленого шара пялились тысячи странных круглоглазых существ, окутанных изумрудным сиянием. И даже антрацитово-черный шар не казался мертвым. Что-то ворочалось там, что-то такое, что селится в брошенных городах. Маруша смотрела на шары, а разноцветные жители отчаянно стремились отыскать Марушин взгляд. И Маруша прищуривалась, проскальзывала мимо, потому что пойманный взгляд таил неведомую ответственность.

— А ни в каком, — развернулась Маруша к нахохлившемуся грифу. — Мне хочется просто лететь вперед и вперед.

— В этом-то и проблема, — задумчиво протянул гриф. — Если бы ты захотела остаться, все бы упростилось. Ты бы и осталась. И сидел бы я сейчас перед елкой, а ты смотрела бы на меня из шара. Нарисованная птичка придуманного мира. Ожившая картинка, которая не в силах вырваться из восхитительно-красивого, невероятно-праздничного, трогательно-хрупкого шарика. Он ведь только снаружи кажется хрупким, но нет такой силы, которая смогла взломать бы его изнутри. Но тебе хочется лететь вперед, а мне не хочется тебя пропускать. Вот и вопрос: что делает нас, придуманных, живыми? Может это невероятное желание не останавливаться. Хотя оно и проистекает от зависти, когда кто-то другой обгоняет нас. Он старается, а мы не дадим. Даже тому, кто придумал мир, в котором нам суждено жить.

— Знаешь, — внезапно сказала Маруша. — А здорово придумывать миры. Соджобо не повезло. Ему бы я рассказала совсем иную историю.

— Соджобо тоже мастак разукрашивать чужие сказки, — вздохнул Тот, Кто Сидит На Качелях. — Но наши ничем не хуже. Помнишь многоэтажки? А болото? Даже город мне чем-то понравился. Не выношу крикливые контрасты, а тут… Понравился, и никаких тебе скворечников.

— И оранжевая собака, — в такт вздохнула Маруша. — И канал. Я так и не поняла, кто его придумал. Ты или я? Зато я поняла, что не смогла бы сделать ничего плохое тому, с кем я придумала сказку. А ты?

— Девочка, — голос Того, Кто Сидит На Качелях, наполнился змеиным ехидством. — А почему ты решила, что я придумываю сказки только с тобой?

Маруша замерла, пораженная догадкой. Сочинительница чертова. Единственная и неповторимая. Шумелка-Мышь в птичьем варианте. Ночей не перечесть. И в каждую из них можно придумывать истории с тем, кто заглянет в мир, где кроме тебя никого нет. И можно вдвоем сочинить такую сказку, чтобы к утру снова остаться в одиночестве. Придуманная сказка — это еще не пропуск в Заоблачную Страну.

Потом пришла следующая догадка.

— Мне кажется, что по пути я встречалась не с кучей птиц, а только ты попадался мне навстречу, только ты шептал мне речи, только ты отговаривал от зари, — сбивчиво начала Маруша.

— Что ж, крошка, ведь ты встречалась с мертвыми птицами, а в каждой мертвой птице есть частичка меня. Они уже сделали свой окончательный выбор. Живое отличается от мертвого возможностью переиграть, а для ушедших путь намечен раз и навсегда.

Молчание окутало двор. Неприветливое. Мерзлое, как ледяная корка, сковавшая лужи.

— Все медлю, — хмыкнул гриф после пятиминутной паузы. — Все не решаюсь. Не могу понять, чего я боюсь, зная суть Ночи Пустозвона?

— И в чем же ее суть? — голосок Маруши задрожал, она чувствовала, что надвигается минута принятия решения.

— Какой я? — глаза грифа смотрели в упор. — Только не думай, КАК надо сказать. Говори то, что первым придет в голову.

— Я тебя боялась, а ты — неплохой!

— Вот! — кивнул гриф. — Ты поверила, что так оно и есть. Соджобо проиграл не потому, что у тебя были шансы на побег. Страх, навеваемый им, не сломил тебя. А заставить твою душу ему поверить не вышло. Поэтому ни одна провокация не поймала тебя на крючок. Мне же ты поверила. А, поверив, проиграла. Теперь ты не можешь противостоять мне. Я перестал быть врагом. Дорога закрыта, а сделать мне ты ничего не можешь. Вот какой финал у нашей сказки. Вот почему ни одна из птиц, ни живая, ни мертвая, не может победить меня в эту ночь! Ну а после финала, каким бы он ни получился, я предпочитаю отдыхать без посторонних.

Развалистой походкой пьяного матроса гриф направился к Маруше. Острие клюва холодно сверкнуло в лучах вырвавшегося на мгновение обрезка луны, который моментально нырнул в одеяло мечущихся облаков, чтобы не угодить в ненужные свидетели.

На Марушу накатило мертвое оцепенение. Не хотелось взлетать. Не хотелось Заоблачной Страны. Не хотелось вообще ничего. Мир маленькой птички готовился обрушиться во тьму, и последние секунды протекали скучно и пусто. Еще чуть-чуть, и кривой клюв полоснет по хрупкой шее, отрывая голову. Ну и пускай! Невидимая липкая паутина опутала не столько крылья, сколько душу. А гриф приближался. Гриф величественно вышагивал. Оставалось всего пять шагов или один сорочинный взмах крыла с небольшим перелетом.

Из-под скрюченного куста выкатился комок серебристого тумана, замер, преградив дорогу страшной птице, и несколько раз нервно стукнул хвостом о землю. То ли мокрая земля поглотила стук, то ли призрачный кот истратил положенные ему звуки давным-давно. Весело зажглись мягким светом два сапфировых глаза.

— Пшшел сс дорроги, — презрительно скривился Тот, Кто Сидит На Качелях. Ведомо ли тебе, мертвый кошак, что вершится моя ночь. Сейчас я — властелин мира, и я не позволяю котам-призракам перечить мне в Ночь Пустозвона.

Кот сжался в комок, а потом прыгнул. Гриф злобно щелкнул клювом, надеясь оборвать полет одним ударом. Но кот метил не в громадную птицу. Призрачное тело пронеслось над пернатым и опустилось на осиротевшее сиденье качелей.

— Для тебя идет Ночь Пустозвона, — мягко сказал он. — А для меня — Ночь Первого Снега. Ты же знаешь, что Первый Снег сильнее Звона, ушедшего в Пустоту. Ждущие зиму радуются приходу любимого времени года. А остальные радуются просто так. Потому что красиво!

— Что ты врешь! — каркнул гриф, поворачиваясь к Маруше спиной. — Нет никакого снега. И ты тоже знаешь, что мне под силу остановить любой снег, пока он не коснулся земли. Снег не помеха для Того, Кто Сидит На Качелях.

— Но ты не сидишь, — усмехнулся кот. — Сейчас на твоем месте я. Ты покинул качели, утратив свою сущность. А без сущности любой всего-навсего пустышка, у которой нет силы даже на то, чтобы вдохнуть и выдохнуть.

— Сейчас я займу надлежащее мне место, — клацнул гриф, взлетел, тяжело оторвавшись от земли, и черной массой сбил маленький комок призрачного тумана.

Но было поздно. Повсюду царил снег. Падали белые хлопья, тая на темной земле. А на смену им спешили все новые и новые крохотные покрывальца, старающиеся укутать пожухлую и продрогшую траву. Белая метель облепила со всех сторон страшную птицу и превратила ее в бесформенный снежный ком. Качели теперь поскрипывали не жестоко, а жалобно.

— Пойдем, — тихо сказал кот. — Нельзя бездумно тратить время. Особенно в последнюю ночь.

39

— Почему снег пошел именно сейчас? — встрепенулась Маруша.

— Я его вызвал, — степенно отозвался кот.

— Как можно вызвать снег? — не поверила птичка.

— Старые привычки, — вздохнул кот. — Давным-давно, я заказывал тем, кого любил, звездное небо или Луну. Только на Солнце меня никогда не хватало. Солнце — слишком дорогое удовольствие для обычного кота.