За гранью

— Кофе будете?

— Отчего нет… Кстати, можно на "ты".

— Давай на "ты"…

Ляпину на вид было чуть за тридцать — немного постарше Гаяускаса. Русые волосы на макушке немного поредели, хотя до лысины оставалось еще далеко. Лоб прорезали первые морщины. Треугольное лицо с запавшими щеками производило впечатление худобы, впрочем, обманчивое: Дмитрий был крепок и плотен, только вот ростом не очень велик. Правда, с метр девяносто шестью Балиса, ему большинство людей казались невысокими.

— Значит, тебя попросили передать, что мне нужно бежать? — Гаяускас не стал уточнять, кто именно попросил — Огоньков или его друзья из Главного Штаба Военно-Морского Флота. Все равно Ляпин ему не скажет, и, кстати говоря, правильно сделает.

— Именно.

— Некуда мне бежать, Дмитрий, — вздохнул капитан. — Я и так последний год только и делаю, что бегаю. Из Вильнюса — в Питер, из Питера — в Севастополь, из Севастополя — сюда… Куда уж дальше?

— Дальше — в Тирасполь, — самым будничным тоном ответил капитан третьего ранга. — Туда сейчас многие из Прибалтики перебрались. Приднестровцы не выдадут, да и им помочь надо — самим румын сдерживать тяжело. А Россия, похоже, не вмешается.

— Сам придумал или надоумили?

— Надоумили, конечно, — Ляпин поднялся и выдохнул дым в предусмотрительно открытую Балисом форточку. — Денег просили передать. Немного, правда. Но на авиабилет до Москвы хватит. А там — поездом через Украину. Те границы, которые сейчас между Россией и Украиной и Украиной и Приднестровьем для таких, как ты — не преграда, а так… недоразумение.

— Да не в границах дело, — устало махнул рукой Гаяускас. — Зачем все это, вот вопрос. У меня все уже в прошлом… Ничего не осталось.

Лицо капитана третьего ранга исказила гримаса, словно стрельнуло в плохо залеченном зубе.

— Ну, началось. Вот что, капитан, я тебе не писихотэрапэут, — последнее слово Ляпин произнес, копируя Кашпировского. Получилось не очень похоже, но узнаваемо. — И в комплексах твоих, извини, копаться не намерен. Если здоровый молодой мужик жить не хочет — тут надо либо на Канатчикову Дачу [42] отправлять, либо по кумполу настучать. Я так понимаю, душу утешать не обучен.

42

Известная психиатрическая лечебница

— Да что ты знаешь…

— Только то, что в бумагах пишут. Того, что не пишут, мне никто не объяснял, — Дмитрий снова присел и потушил в пепельнице окурок. — А что это меняет?

— Все, — воскликнул Балис, из последних сил удерживая контроль над собой. — Если ты такой умный, скажи — зачем я живу?

— А я вообще считаю, что живут не "затем что", а "потому что". Потому что родились. И никаких дополнительных условий.

— Как у тебя все просто, — отставной капитан снял с плиты закипевший чайник и стал разливать в чашки кипяток.

— А чего усложнять… Слушай, извини, конечно, а у тебя пожрать ничего не найдется? А то в самолетах нынче паршиво кормят: чашка чая да булочка с маслом и плавленым сыром.

— Сейчас сообразим… — Гаяускас почувствовал легкий укол совести: мог бы и без напоминания догадаться, что Ляпин прилетел московским рейсом. Да и самому поужинать бы не мешало — неожиданное известие заставило забыть о голоде.

— Пельмени будешь? — предложил он, заглядывая в недра холодильника.

— Конечно.

Кроме двух пачек пельменей Балис извлек на стол начатый батон докторской колбасы, сыр, открытую банку с югославской ветчиной, сметану и кетчуп.

— Ну вот, еще бы выпить слеганца — и самое оно, — пошутил Ляпин, и на столе тут же появилась початая бутылка с этикеткой "Спирт Рояль". — Ты что, с ума сошел, этим только крыс морить.

— Спокойно, ты что, рельсину у подъезда не видел?

— Какую рельсину? — удивился Дмитрий.

— Справа от входа в подъезд на столбе кусок рельса висел, — пояснил Гаяускас.

— Ну и что? Какая связь?

— Самая простая, — капитан объяснял без отрыва от приготовления пельменей. Собственно, чего их готовить? Мечта холостяка: кастрюлю с водой на плиту, пельмени — в кастрюлю, соль — туда же и просто чуть-чуть подождать. — Берешь бутылку этого, как ты говоришь, крысомора, и льешь на рельсину, а снизу подставляешь емкость. Вся дрянь, которую туда намешали, примерзает к железу, а в емкости остается, как говорится, экологически чистый продукт.

— Хитер, морпех…

— Я тут не при чем, — развел руками Балис. — Это местная народная мудрость. Так и называется — "рельсовка".

— Да уж, народ на выдумку силен, особенно если дело касается выпивки, — согласился Дмитрий. — Ну, так что, будешь еще сомнениями мучаться или как?

— Не знаю, — честно ответил Гаяускас. Раздражение уже прошло, а вот боль… Эта боль никогда не проходила, она только ушла в глубь и таилась там, ожидая малейшего повода напомнить о себе. Такого, например, как сейчас.

— Жаль, — с серьезным видом покачал головой Ляпин. — Из меня специалист по вправке мозгов — аховый. Никогда этим не занимался. Я ведь все время в штабах, в штабах. В море в последний раз выходил, стыдно сказать, в восемьдесят девятом, да и то, инспекционная поездка, сам понимаешь, к настоящей боеготовности отношения имеет немного.

— Ну, в то, что ты у себя в штабе только груши околачиваешь — не очень верится, — усмехнулся Балис.

— И правильно не веришь, — кивнул Дмитрий. — Не буду хвастать, но штабист я действительно неплохой. Должен же кто-то думать, когда и куда таких горячих парней, как ты, послать в дело, а когда — придержать.

— А когда — уволить из рядов Вооруженных Сил…

— Не надо, — лицо капитана третьего ранга снова сморщилось, словно он пытался целиком съесть лимон. — Сам понимаешь, что это решение — абсолютно политическое. Я твое личное дело читал, ни один командир, если он в здравом уме, такого офицера по доброй воле не отпустит.

— Да понимаю, — устало махнул рукой Гаяускас. — Только мне от этого не легче…

— А должно быть легче, — убежденно заявил Ляпин. — Ты же офицер, должен понимать, что твоя армия может проиграть войну. А ты должен жить дальше, несмотря ни на что. Исполнять свой долг.

— Какой у меня теперь долг?

— Дожидаться, когда твоя армия сможет взять реванш. И, по возможности, приближать этот день.

— А ты в это веришь?

— А то… Слушай, давай, наконец, пельмени есть. Голодный я зверски… Да и ненавижу политинформации читать. Любовь к Родине делом надо доказывать, а не трепом. Противно… Тем более, перед тобой распинаться вообще глупо — ты сам все знаешь.