За кулисами Мюнхенского сговора. Кто привел войну в СССР?
Шрифт:
Обратите внимание вот на что. По возвращении в СССР Тухачевский стал с особым упорством доказывать не столько неизбежность — она и так была понятна всем, — сколько именно же скорую близость войны с Германией и Польшей. Между тем никаких оснований для нагнетания истерии насчет скорой близости войны с Германией в тот момент не было. Подчеркиваю, что по донесениям разведки Тухачевский прекрасно знал, что германский вермахт еще очень слаб, что там тысячи разных проблем — начиная с кадров и кончая материально-техническим обеспечением и финансированием. Столь же прекрасно ему было известно и о том, что по-прежнему действуют договора о ненападении между СССР и Польшей — от 1932 г., пролонгированный до 1938 г., СССР и Германией — от 1926 г., пролонгированный до 1938 г., Германией и Польшей — от 1934 г., срок действия которого истекал аж в середине сороковых годов. Уже только одна эта триада договоров исключала возможность болтовни о скорой близости войны. На тот момент у Гитлера не было ни малейшего шанса хоть как-то подобраться к советским границам. Даже зоологический ненавидевшая СССР и Россию Польша ни при каких обстоятельствах не пропустила бы германские войска на свою территорию, даже для совместного нападения на Советский Союз. А что касается неизбежности как политико-исторической категории, так это, подчеркиваю вновь, и без Тухачевского всем было понятно. Тем не менее очень быстро от общих разговоров о скорой близости войны в том же 1936 г. Тухачевский вообще заговорил о войне уже в 1937 г. К слову сказать, впоследствии это точно совпало с выявившимися на судебном процессе по делу правотроцкистского центра (март 1938 г.) данными. Оказалось, что из-за резко усложнившейся с середины 1936 г. обстановки в СССР лидеры троцкистского подполья довели до сведения Троцкого просьбу: «соглашение, достигнутое троцкистами с германской Национал-социалистической партией по вопросу о возможности ускорения войны, облегчающей приход троцкистов к власти, должно быть форсировано во что бы то ни стало»! Дело в том, что
Кстати сказать, с 19 августа по 2 сентября 1936 г. во Франции с визитом находился еще и командующий Украинским военным округом И. Якир. По итогам его поездки тоже предостаточно и очень странного, и очень подозрительного. К примеру, Якир «привез» из Франции крайне пессимистическое мнение о французских вооруженных силах и, как следствие, аналогичный вывод о нецелесообразности военного сотрудничества с ними. Получается какая-то синхронность действий основных заговорщиков — хотя и по-разному, но они методично били в одну точку: мол, нецелесообразно военное сотрудничество с Францией, в том числе и потому, что-де слишком консервативно военное искусство французского Генштаба!
2. Установление (восстановление?!) контактов с влиятельными представителями германских политических и военных кругов, вплоть до попытки выйти на Гитлера и Бломберга, о чем уже говорилось выше. Обратите внимание также и на синхронность действий Тухачевского и Уборевича. Выехав в одно и то же время в зарубежные командировки, они действовали одинаково. Оба нахально напрашивались на аудиенции к Бломбергу, а Тухачевский — еще и к Гитлеру. А когда начались аресты видных заговорщиков, то на основании заблаговременно выбитого приглашения Уборевич умотал на маневры вермахта с планом поражения на руках. Вот, собственно говоря, откуда у германских генералов такая фантастическая прыть проявилась. Ведь их же просили ускорить войну, а они-то, в свою очередь, при том слабом состоянии вермахта могли ускорить ее только при опоре на составленный «стратегами» план поражения! Иначе даже подставленная под разгром РККА раздолбала бы слабый вермахт в пыль!
Упоминавшимся выше стратегическим командно-штабным играм на картах германского командования предшествовали… советские стратегические командно-штабные игры на картах, проведенные в Генеральном штабе нашей армии весной 1936 г. В свою очередь, последним предшествовали не только выезды за рубеж Тухачевского и Уборевича, но и, как выяснилось впоследствии в ходе судебного процесса по делу антисоветского троцкистского центра (23 — 30 января 1937 г.), повторная (письменная) директива Троцкого о необходимости организации поражения СССР в войне с Германией. В процессе судебного допроса на вечернем заседании суда 23 января подсудимый Пятаков показал: «Примерно к концу 1935 года Радек получил обстоятельное письмо-инструкцию от Троцкого. Троцкий в этой директиве поставил два варианта о возможности нашего прихода к власти. Первый вариант — это возможность прихода до войны, и второй вариант — во время войны. Первый вариант Троцкий представлял в результате, как он говорил, концентрированного террористического удара. Он имел в виду одновременное совершение террористических актов против ряда руководителей ВКП(б) и Советского государства и, конечно, в первую очередь против Сталина и ближайших помощников.
Второй вариант, который был, с точки зрения Троцкого, более вероятным, — это военное поражение. Так как война, по его словам, неизбежна, и притом в самое ближайшее время, война прежде всего с Германией, а возможно, с Японией, следовательно, речь идет о том, чтобы путем соответствующего соглашения с правительствами этих стран добиться благоприятного отношения к приходу блока к власти, а значит, рядом уступок этим странам на заранее договоренных условиях получить соответствующую поддержку, чтобы удержаться у власти. Троцкий не сомневается, что война приведет к поражению Советского Союза. Это поражение, писал он, создает реальную обстановку для прихода к власти блока, и из этого он делает вывод, что блок заинтересован в обострении столкновений». В ходе немедленно проведенных в процессе судебного следствия как перекрестного, так и раздельного допросов К. Радек полностью подтвердил эти показания Пятакова: «Одно письмо — в апреле 1934 г., второе — в декабре 1935 г.» [440]
440
Цит. по: Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи/ Сост. М. Лобанов. М., 1995. С. 331 — 332.
И вот кто бы теперь объяснил, почему должно было так уникально точно совпасть с этими данными поведение Тухачевского, который именно в декабре 1935 г. «предложил провести в Генеральном штабе большую стратегическую военную игру. Игра ставила своей задачей проработать меры и способы активного отражения нападения фашистской Германии на Советский Союз. Мысль эта не сразу встретила поддержку, и только в начале 1936 г. последовало решение о проведении такой игры на базе наших реальных оперативных предположений» [441] . Кто бы объяснил, почему принципиально здравая и нормальная, если полностью абстрагироваться от личности Тухачевского, идея по времени своего появления должна была столь жестко точно совпасть с директивой Троцкого?! Почему эта идея появилась точно в упреждение не скрывавшегося намерения советского руководства добиться-таки советско-французской конвенции, которая превратила бы отношения СССР с Францией в полноценный и надежный, как тогда представлялось (согласно навязывавшимся Литвиновым представлениям), военно-политический союз, в новую Антанту?! Ведь оппозиция-то была настроена крайне резко против советско-французского договора о взаимопомощи в отражении (германской) агрессии и также на упреждение, в момент, когда идея о таком договоре еще только витала в высоких сферах, попыталась изящно провокационно выступить против с применением тяжелой артиллерии марксизма» — использовав упоминавшуюся выше статью Энгельса?! Предложение же Тухачевского о проведении такой игры в точности копировало «логику» еще той попытки оппозиции — тоже в упреждение возможного заключения советско-французской военной конвенции. Кстати, высказанная им идея о проведении таких игр поначалу как раз и была отклонена в связи с тем, что советское руководство рассчитывало заключить эту конвенцию. Еще более того. Кто бы объяснил, почему эта игра ставила своей задачей проработать меры и способы именно активного отражения нападения фашистской Германии на Советский Союз?) Кто бы объяснил, почему такая формулировка задач игры должна была столь точно совпасть и с навязанной Тухачевским и Уборевичем «концепцией пограничных сражений»?! Дело в том, что именно она, как указывалось выше, предусматривала отражение агрессии активными операциями вторжения [на современном языке военных — стратегическими (фронтовыми) наступательными операциями], вплоть до инициативного развязывания войны непосредственно Советским Союзом! Почему именно такой вариант?! Ведь они же прекрасно знали об особой ущербности операций вторжения! Сами же, правда, якобы предупреждали об этом Ворошилова. В начале февраля 1934 г. они написали в докладной записке на имя Ворошилова, что «опыт показывает… Та сторона, которая не будет готова к разгрому авиационных баз противника, к дезорганизации систематическими воздушными нападениями его железнодорожного транспорта, к нарушению его мобилизации и сосредоточения многочисленными авиадесантами, к уничтожению его складов горючего и боеприпасов, к разгрому неприятельских гарнизонов и эшелонов быстрыми действиями межсоединений… сама рискует подвергнуться поражению» [442] . Ведь суть вредоносности «концепции пограничных сражений» состояла в следующем. Прикрытие собственных границ методом немедленного встречно-лобового вторжения/контрблицкрига должно было реализовываться не только заранее созданными фланговыми группировками. Прежде всего оно должно было реализовываться при ставке на статический фронт узкой лентой при сверхнизкой оперативной и линейной плотности сухопутных войск на остальной, и ведь большей же, части границы! В таком случае большая часть войск находится, в прямом смысле слова, в состоянии крайней неустойчивости именно с точки зрения обороны и прикрытия границ. И малейший внезапный удар, тем более нанесенный концентрированными силами, автоматически привел бы к невообразимо кровавой трагедии. Содержание упомянутой записки не оставляет ни малейшего сомнения в том, что Тухачевский и Уборевич не только прекрасно понимали ущербность своей концепции, но и навязывали высшему военному руководству СССР идею инициативного начала войны, то есть чтобы СССР выступил в ипостаси агрессора?! То есть навязывали вариант не только немедленного встречно-лобового вторжения/контрблицкрига, сиречь по факту уже свершившегося нападения, но и превентивного вторжения на чужую территорию ради якобы упреждения мобилизации и последующего разгрома противника. При практически абсолютной аналогичности систем подготовки, что к превентивному вторжению/блицкригу, что к немедленному встречно-лобовому вторжению/контрблицкригу по факту уже свершившегося нападения, войска двух готовящихся к вооруженному столкновению государств находятся, еще раз особо подчеркиваю это, в состоянии крайней неустойчивости именно с точки зрения обороны. Потому как у обоих, при заранее созданных фланговых группировках,
ярко выражена ставка на статический фронт узкой лентой, в том числе и при сверхнизкой оперативной и линейной плотности войск на большей части линии грядущего вооруженного столкновения. И в этом случае все зависит от того, кто первым нанесет удар. Но нанесший первым удар немедленно получает фактически тотальное стратегическое преимущество и имеет практически все шансы вдребезги раздолбать приграничную группировку противника, на которого напал (что и произошло у нас 22 июня 1941 г.). Вот и попробуйте теперь понять следующее. Почему «стратегу» взбрело в голову выдумать такое именно тогда?! И почему по времени это должно было точно совпасть не только с принятием Верховным командованием стратегии блицкрига, но и с первым директивным письмом Троцкого, которое, по характеристике того же К. Радека, «надо рассматривать как толчок для пораженческой тактики»?! Более того. Почему это должно было уложиться в канву письма, в котором, по словам все того же Радека, «по существу речь шла об ускорении войны, как желательном условии прихода к власти троцкистов»?! И, наконец, кто бы объяснил причину поразительно «нежной заботы» германского военного ведомства о советском маршале М. Н. Тухачевском?! 29 июня 1936 г. Министерство пропаганды Геббельса почему-то запросило у военного ведомства Третьего рейха материалы досье на бывшего военнопленного Первой мировой войны подпоручика Тухачевского. Судя по всему, Геббельс вознамерился провести какую-то пропагандистскую акцию по компрометации Тухачевского — в тот период времени высшее нацистское руководство билось в тисках неразрешимой задачи, «как бы разрушить едва только ратифицированный франко-советский договор о взаимопомощи в отражении агрессии, увязанный с симметричным советско-чехословацким договором». Военное министерство прекрасно поняло смысл запроса и 8 июля 1936 г. ответило следующее: «В связи со вновь вскрывшимися обстоятельствами штрафная карта лейтенанта Тухачевского выдана быть не может, поскольку персональные нападки на Тухачевского сейчас неуместны»! [443] Что это за «вновь вскрывшиеся обстоятельства», почему «персональные нападки на Тухачевского», по мнению военного министерства, «сейчас неуместны»?! При этом следует иметь в виду, что военный министр Бломберг, санкционировавший такой ответ, во-первых, сам был настроен против Гитлера и входил в круг германских заговорщиков из числа генералов, а во-вторых, он еще с 1928 г. точно знал, что Тухачевского уже тогда «подозревали в руководстве движением по гос. перевороту» [444] . Надо полагать, что едва ли возникнут какие-либо препятствия для формулирования истинного ответа на поставленные вопросы.441
Цит. по: Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи/ Сост. М. Лобанов. М., 1995. С. 331 — 332.
442
Тухачевский и Уборевич — Ворошилову, 10 февраля 1934 г. // РГВА. Ф. 33987. Оп. 3. Д. 400. Л. 123 — 125.
443
Bayer. Hauptstaatsarchiy Munchen, Abt. Kriegsarchiv, Gerichtsbestand stellv. П. Brig. N119/1 von 1917 «Abtschrift».
444
Blombergs P. Privates Archiv. «Reise des Chefs des Truppenamts nach Russland» (August/September, 1928). S. 14 — 16, 46.
Но это всего лишь прелюдия к тому, что произошло на весенних 1936 г. (19 — 25 апреля) стратегических играх в нашем Генеральном штабе. Отрабатывался якобы вариант отражения совместной германо-польской агрессии против Советского Союза. «Германской стороной» командовал Тухачевский, «армией буржуазной Польши» — Якир, а Уборевич — советским Западным фронтом. Как сами игры, так и поведение сторон — крайне странные, если не сказать, что вообще подозрительные. Почему-то Генеральный штаб исходил из того, что в тот момент Германия могла отмобилизовать до 100 дивизий! В то время в вермахте не было еще даже 36 дивизий, а информация о колоссальных трудностях в германском военном строительстве потоком шла от раз
ведки! С какой стати имели место столь беспрецедентно завышенные оценки противника на текущий тогда момент?! Хорошо, допустим, что они имели право на жизнь. В конце концов, игры для того и проводятся, чтобы рассмотреть даже и виртуальные варианты. Однако еще перед началом игр Тухачевский непонятно почему «выразил пожелание, чтобы еще до начала оперативного времени по игре он мог эти силы (германские) развернуть соответственно принятому им оперативному плану, дабы опередить "красную сторону" в сосредоточении и первым открыть военные действия. Он добивался, следовательно, такой обстановки, которая обеспечила бы противной стороне внезапность наступления»?! Непонятно вот что. Ему же хорошо было известно, что германскому вермахту попросту негде было разворачиваться в тот момент, не говоря уже о том, что нечего было разворачивать. Вермахта как такового, как армии, способной осуществить победоносное нападение, еще не было в наличии. Сама гитлеровская Германия территориально была отделена от Советского Союза буферами. Главный из них — Польша. Она и мысли-то о вхождении на свою территорию германских войск не допускала. Даже ради совместного нападения на Советский Союз. К тому же Гитлер, не стесняясь, предъявлял серьезные территориальные претензии, не говоря уже о том, что ставил под сомнение даже право на существование независимого польского государства. О каком же совместном нападении даже по условиям игры могла идти речь?! Но тогда спрашивается, какого же, миль пардон…. Тухачевский требовал себе таких приоритетных условий перед началом игры?! Чтобы проверить, что произойдет, если Германия внезапно нападет уже развернутыми силами с польского плацдарма, не задаваясь при этом вопросом, как она овладеет этим плацдармом?! Так, что ли?! Да, именно так! Особенно если вспомнить итоговый вывод «герров генералов» по итогам своей игры — «никакого точного решения относительно восточной кампании не будет найдено, пока не будет разрешен вопрос о создании базы для операций в самой Восточной Польше».
Своими требованиями Тухачевский предрешил не только указанный вывод «герров генералов». В сущности-то, он точно смоделировал неизбежность трагедии 22 июня 1941 г. и ее основные черты! Потому как лишь внезапный удар с этого плацдарма всеми заранее развернутыми силами реально мог принести успех! Хуже того. Перед этими играми Тухачевский упорно настаивал на том, что наиболее предпочтительное для германского военного командования направление главного удара — Украинское, начисто отрицая исторически сложившийся «основной маршрут» всех агрессоров с Запада — Белорусское. Вплоть до того, что впоследствии, в собственноручных показаниях следствию указал, что Белорусское направление как направление главного удара — вообще фантастика для Гитлера, ибо такое возможно лишь в том случае, если он «поставит перед собой задачу полного разгрома СССР с походом на Москву»?! Неужели никогда не слышал и не читал о том, что Гитлер спит и видит, когда он, наконец, сможет уничтожить СССР?! Почему это его упорство в выборе перед играми именно Украинского направления как якобы наиболее предпочтительного для вермахта ровно через год абсолютно точно совпало с его же собственноручными показаниями?! Ведь он же сам прямо так и указал, что во время встречи на похоронах английского короля с германским генералом Рундштедтом (входил в состав германской делегации) последний прямо сказал ему, что «главным театром военных действий, где надлежит готовить поражение красных армий, является Украина»! Почему именно такая переакцентировка в вопросе об определении направления главного удара вермахта? Ведь она же точно совпадает с главным выводом гитлеровских генералов — «никакого точного решения относительно восточной кампании не будет найдено, пока не будет разрешен вопрос о создании базы для операций в самой Восточной Польше»!
Такие совпадения не могли быть случайными. Ведь и за год до этого, будучи еще на свободе и даже еще в почете, Тухачевский проповедовал то же самое. То есть апрельские стратегические игры на картах он проводил, уже зная требования германских генералов по организации поражения. В частности, что необходимо сконцентрировать советские войска на Украинском направлении в ущерб обороне белорусского. Собственно говоря, именно поэтому-то во время игр Уборевич и получил мощный удар главными силами противника в свой левый фланг — аккурат на минском направлении. А ведь за «германскую сторону» во время этих игр командовал именно Тухачевский. Кстати говоря, не отсюда ли родом идея гитлеровских генштабистов раздвоить силы группы армий «Центр» — ведь в июне 1941 г. ГА «Центр» наступала по двум направлениям: севернее и южнее Бреста. Причем войскам ее левого фланга помогали соединения правого фланга ГА «Север», а частям правого — левофланговые подразделения ГА «Юг». Именно такой вариант и привел к тому, что Западный фронт СССР в июне 1941 г. рухнул уже на четвертые сутки, а Минск действительно был взят к исходу пятых — началу шестых суток агрессии. А пограничное сражение в принципе было проиграно Красной Армией в течение первых нескольких дней войны.
Если вкратце подвести итог тому, что они на самом-то деле осуществляли во время этих игр, то вывод будет такой. Призванные и поклявшиеся защищать свою Родину — Советский Союз, — они, высшие советские военачальники того времени, в действительности проверяли во время этих игр, как лучше подставить советские войска под скорый разгром германским вермахтом! Для чего четко определили и формулу поражения — чем круче переакцентировка усилий по направлениям (в смысле — кривозеркальном по отношению к истинным направлениям грядущего удара гитлеровцев, особенно главного направления), чем выше уровень задач и исполнителей безумно преступной идеи немедленного встречно-лобового вторжения/контрблицкрига, тем выше, шире и катастрофичней масштабы поражения и разгрома войск Первого стратегического эшелона именно в начальный период войны! Потому что в ходе различных игр они неоднократно убеждались в том, что в любом варианте исполнения «группы вторжения не в состоянии выполнить тех задач, которые на них возлагались на первом стратегическом этапе борьбы»! [445]
445
См. мою книгу «Трагедия 22 июня: Блицкриг или Измена? Правда Старина». М., 2006. С. 446.