За линией Габерландта

Мы всегда были уверены, что Саша за своих друзей готов в огонь и в воду, но после истории со Скаловым поняли, что он ко всему прочему еще и беззаветно храбрый человек. Петя как-то сказал ему несколько благодарных слов; Северин промолчал, а потом вдруг выпалил совсем неожиданное:

— Значит, мое место на фронте, а не здесь.

Мы сделали вид, что не расслышали. А что скажешь? Война-то идет. Действительно, где, как не на войне, нужна храбрость!

Он вернулся в нашу палатку лишь к началу декабря. И первое, что сделал Саша, — это отстранил Смыслова от обязанностей повара, заявив, что его стряпня никуда не годится.

— Пожалуйста! С удовольствием! — пробасил Вася, уступая место Северину.

Но в душе обиделся и первые два дня хмурился. А пододвигая к себе миску с борщом говорил, впрочем, не слишком уверенно:

— Наверное, так себе…

Но съедал блюдо без остатка.

Зотовы все еще жили в своем домике напротив метеоплощадки. Мы часто бывали у них, помогали Варе делать наблюдения, составляли компанию в «козла». Варя очень нуждалась в поддержке близких. Она собиралась стать матерью. Петр Николаевич уже не раз говаривал ей:

— Может, переберемся в поселок, ближе к больнице?

— Потом, потом, — отвечала она. — Я знаю…

Ей не хотелось расставаться с друзьями.

Как-то мы с Серегой остались у них ночевать. Завели будильник, чтобы не проспать наблюдение, погасили свет и лежали, позевывая, в темноте.

Я не знал, спят ли Петр Николаевич и Варя, уснул ли Сергей. Тленькала остывающая печь, вздыхал во сне Казак, свернувшись на полу, едва слышно бормотал приглушенный приемник. Краем уха я слушал радио, в то же время мечтал о чем-то теперь уже забытом и широко открытыми глазами смотрел на белый потолок. Внезапно приемник умолк, а потом стал задыхаться, шипеть и трещать. Я приподнялся, щелкнул выключателем и посмотрел в окно. Через замерзшее стекло было плохо видно, но мне показалось, что небо чуть-чуть светлеет. Неужели я спал и уже утро? Ведь в час ночи наблюдение! Я пододвинул будильник. Было около двенадцати. Всходит луна? Не может быть, мы вчера видели тонкий серп месяца, только что зародившийся в небе. Таинственный свет не давал мне покоя, сон ушел. Придется проверить, что там такое.

Накинув полушубок, я тихонько вышел из дому.

Пустынная ночь стояла над миром. Высоко в небе висел яркий ковш Медведицы, сбоку и выше ковша так же ярко сияла Полярная звезда. Все звезды были большие, мохнатые, какими бывают в сильный мороз. Снег холодно блестел вблизи и смутно темнел дальше по долине. Стояла полная тишина. Все в природе затаилось, замерло и застыло; Небо было глубоким, непробиваемо мрачным, как недра земли.

И лишь на севере черный небосклон посветлел и как будто начал шевелиться. Сперва движение глубокого неба было еле приметным, но потом все яснее и яснее небо задвигалось, заколебалось, как складчатый занавес перед темным и пустым залом. Неясные серые полосы прорезали тьму, небо задрожало, и казалось, что к нам на Землю оттуда понеслись тихие, незнаемые на планете шорохи далекого движения. Все сделалось таинственным и страшным. Необъяснимое всегда вызывает чувство жути.

Сзади скрипнула дверь, послышался шепот. Петя и Варя вышли и стали около меня. Они обнялись и укрылись одним тулупом.

— Северное сияние? — спросила Варя.

— Похоже, что оно, — ответил я. — Первое в этом году.

— И первое в моей жизни, — откликнулась Варя.

— Тогда смотри в оба, — сказал Зотов и поплотнее укутал жену.

…Серые полосы встали зубчатой, почти ощутимой стеной и заняли полнеба. Из-за них вдруг полыхнули к Полярной звезде кирпично-красные языки далекого небесного пожара. Перед новым сиянием потускнели звезды. Их играющий белый свет погас и заслонился живым красным пламенем. На снега и молчаливую черную тайгу лег багровый зловещий отблеск. Вершины хребта Черского стали красными, как закатная луна. Все вокруг нас изменилось, пострашнело.

Неясный, дрожащий, совершенно фантастический свет озарил горы и долину. Мы почувствовали себя участниками какой-то жуткой фантасмагории. На сердце вдруг стало непривычно тоскливо. А небо полыхало все сильнее и сильнее, дрожащий свет становился ярче и беспокойнее. Чем все это кончится? Теперь в неистовой лихорадке в полнеба тянулись, пылали и угасали, сменяя друг друга, красные и бледные языки огня; буйными комет-ными хвостами вскакивало за серой сборчатой занавесью странного цвета багровое пламя. Оно тянулось к зениту, жадно вылизывало с неба звезды и, вдруг ослаб-нув, падало в тяжелую тьму.

Было что-то смутное и неразгаданное в этом внезапном свете в ночи. Мы стояли как заколдованные, забыв о морозе, о времени. Кажется, стало еще холоднее от неожиданного видения раскрывшегося неба. Все живое, что было на земле, спряталось под снег, под крыши, под лесные завалы, притаилось, замерло и с удивлением, испугом или любопытством молча смотрело на красное дрожащее небо.

Северное сияние плясало над притаившейся Землей несколько минут и медленно стало утихать и бледнеть. Потухли красные полосы, ленивее двигались серые сборки, они потускнели и растворились в окружающей жадной тьме. Бунт магнитных волн оседал в звездном небе, и вскоре черная ночь опять победно повисла над спящими хребтами, над сопками, над темными долинами, над маленькими поселками, затерявшимися среди бесконечных гор и лесов.

В небе замигали голубые крупные звезды.

Поеживаясь от холода, мы вошли в дом и еще некоторое время молчали, переживая только что виденную картину. Я подобрался в темноте к приемнику и щелкнул выключателем. Тотчас же грянула веселая, бодрая музыка и окончательно стряхнула с нас колдовство этой ночи. Варя зажгла лампу. Из темноты выплыло ее бледное лицо с темными кругами вокруг глаз. Она облегченно вздохнула и улыбнулась.

— Вы помните, ребята, «Зов предков» Джека Лондона? Там о страхе перед неизведанным… Нечто подобное я испытывала сейчас. Честное слово. Правда, как-то не по себе делается. Это мы вот четверо. А если бы один в такую ночь? Бр-р-р!

Она зябко передернула плечами.

Из-под кровати выполз храбрый Казак. Виноватыми глазами посмотрел он на наши улыбающиеся лица и отвернулся.

Только сейчас лайка освободилась от первозданного страха перед непонятным.

Сергей зажег фонарь и отправился делать наблюдения. Я вышел за порог. Скрипел под ногами снег, тускло мерцали снежные вершины, черное покрывало леса лежало на берегах замерзшей реки и на островах; мир казался пустым, слишком уж напуганным. Должно быть, Сергею захотелось разрушить враждебную тишину, бросить ей вызов. Он громко продекламировал в такт своим шагам:

Я хочу подняться в горы,

Где дымки костров синеют,

Где груди дышать свободно

И свободный ветер веет…

Не знаю, почему он вспомнил стихи Гейне. Вероятно, близкие горы навеяли эти строки. Я крикнул ему: — Э-гей, боишься, что ли?

— Порядок! — громко ответил он. — Сейчас еще петь буду…

Над рекой пронеслось короткое эхо: «у-у-у…», словно волк завыл в распадке. Я пошел за Ивановым в темную ночь. Казак улегся и стал смотреть на лес, а мы открыли будку. Я поднял фонарь, посветил. Минимальный термометр показывал минус сорок три, был полный штиль, доска флюгера обреченно повисла. Сделав отсчет, мы начали смотреть глубинные термометры. Они показывали минус четыре и две десятых градуса. Вечная мерзлота не реагировала на атмосферные явления. На то она и вечная.

Далеко в лесу раздался короткий тоскливый вой. Казак мгновенно вскочил, глаза его дико блеснули. Он зарычал, почуяв волка. Вой повторился еще и еще раз. Охотник собирал стаю. Никто ему не ответил. Вдруг послышался треск ветвей, тяжелый топот — из густого тальника на белое русло реки вылетел огромный лось. Серой молнией скользнул он по снежному полю и скрылся в тополевом лесу. Мы затаились. Через несколько секунд по следу лося бесшумно пронеслась темная тень волка. Казак вздыбил шерсть на загривке, попятился к моим ногам и глухо зарычал. Страх и достоинство боролись в собаке.