За линией Габерландта

— Вот, — сказал он, вернувшись, и показал Никамуре несколько золотников золота. — За пять смывок…

Никамура подержал пробу, обернулся к Бориске, грубо сказал:

— У тебя есть золото. Много золота. Давай сюда. Иначе — крышка. Я шутить не привык,

Бориска молчал.

— В шурф его, — приказал Никамура. — Будешь лежать там, пока не скажешь, где тайник. Или подохнешь.

Старатель сам спрыгнул в шурф. Рук ему не развязали. Бориска злобно ругался, рычал по-звериному.

Прошла ночь, потом день. Никамура приходил к шурфу, садился на край, смачно пил чай, ел мясо, выговаривал пленнику:

— Ведь умрешь с голоду. Ты неразумный человек. Отдай золото, мы уйдем, а ты намоешь себе еще. Оставим тебе продуктов, пожалуйста, работай. К осени снова станешь богатым человеком. А так погибнешь. Ни себе, ни нам.

Бориска молчал, облизывая сухие губы. На потемневшем лице его обострились скулы. Не возьмешь!

На третьи сутки, обессилев от голода и жажды, он сказал Белому Кину, который караулил его с винтовкой:

— Черт с ним, с золотом. Зови сюда мордатого, отдам. Не подыхать же…

Кин беспокойно огляделся. У костра никого не было. Никамура и все остальные разбрелись по тайге. Они искали Борискин тайник. Они могли искать его всю жизнь. Золото Бориски было уже у Кина.

Кин помог пленнику выбраться из шурфа, развязал ему руки. Бориска пошатнулся, попросил:

— Дай воды, невтерпеж…

Кин протянул фляжку. Бориска жадно схватил, запрокинул голову, стал пить. В это время Кин закричал:

— Стой! Стой, Бориска!..

И в то же мгновение выстрелил ему в спину почти в упор. Бориска упал навзничь. Фляга отлетела в сторону. Из горлышка тихо полилась вода.

Через три минуты прибежал Никамура. Нахмурив брови, он поглядел на убитого, потом на Кина.

— Удирать задумал, — сказал Кин, тяжело дыша.

— Кто выпустил из шурфа?

— Я. Сказал, что отдаст. А сам побежал. И вот… Никамура дотронулся носком сапога до головы старателя. Она безвольно мотнулась в сторону. Кин отвернулся. Никамура внимательно посмотрел на него, потом на убитого, приказал:

— Брось эту падаль в шурф.

Уже собираясь в путь, он вздохнул:

— Жаль, что так получилось. Иногда бывает не вредно и промахнуться, Кин…

Белый Кин ничего не ответил. Всю операцию он провел довольно точно. Восемь фунтов золотого песка из тайника Бориски было зашито у него сейчас в широком поясе под брюками. Теперь и он богат. Не одному же Никамуре. В конце концов, он работает, а не шеф.

Все последующие дни Никамура был неразговорчив, угрюм. Никак не мог простить Кину точный выстрел. Верное дело сорвалось. Семеро снова пошли на юг.

Они наугад вышли к реке Бахапче, перебрались через порожистый участок и вскоре очутились на водоразделе. Ручьи отсюда текли уже на юг. Значит, недалеко и море.

Осень позолотила тайгу. По утрам, отяжелев от росы, мягко падали на мшистую землю светло-желтые иголочки лиственниц. Полуденный ветерок шевелил голые макушки деревьев, печально шелестел подсыхающей листвой тополь в долине. Через тайгу тянулись к морю треугольники гусей. Ленивый медведь придирчиво обнюхивал выворот, подыскивая себе логово. В ручьях плескалась запоздавшая кета. Ночью землю прихватывал морозец. Надо спешить.

Семеро спускались к морю. Тайга здесь была гуще, непроходимее, деревья выше, подлесок цеплялся за одежду. Пахло близким морем, свежестью.

Однажды в полдень Кин услышал в лесу человеческую речь, затаился. Совсем близко послышался лай собаки, фырканье коней. Чей-то хмельной голос затянул: «Глухой неведомой тайгою…» Никамура приказал:

— В разведку. Мы останемся здесь.

Вернувшись, разведчики донесли:

— На север пошел большой караван. Мы насчитали шестьдесят лошадей с вьюками, двадцать два человека. Везут палатки, мешки с мукой, инструмент.

— Это еще что? — спросил Никамура. Но ответа не получил. — Экспедиция?..

Он явно нервничал. Утром следующего дня по тропе на север прошел еще один караван. Купец сам видел цепочку лошадей с вьюками. Сердце у него упало. Неужели началось? За золотом на эту землю… О, черт!

Они ускорили шаг, продираясь через леса к близкой теперь Оле. Что их ждет там, в приморском поселке, — на входных воротах Колымы?

Последний раз переночевали в тайге, утром тронулись прямо на солнце. Лес поредел. Пошли обширные луговины. Кое-где стояли стожки сена, заготовленные на зиму. В полдень увидели еще один караван. А вечером, как только стемнело, банда спрятала оружие и рискнула выйти к людям.

Ола — древний, маленький русский поселок, один из первых в этом крае. Здесь постоянно жили в то время, может быть, полтораста, может быть, двести человек. Рыбаки, охотники, мастеровые. Несколько десятков домиков с тесовыми крышами, здание почты и телеграфа, Совет. Как только темнело, все в поселке укладывались спать. Жалели керосин. Ночью поселок вымирал. На его улицах не было ни души, даже собаки не лаяли.

Но когда Джон Никамура и его спутники вышли из леса, они увидели иную картину.

Олу словно подменили. На огородах и прямо на улице стояло много палаток, везде горели костры. Окна домов светились. Лаяли собаки. В разных концах орали песни, кто-то кричал, где-то стреляли. Поселок не спал. Десятки людей бродили по улицам. Сушились сети. Тяжелые баркасы качались на рейде. Выше линии прибоя на берегу валялись груды ящиков и мешков. Вдоль берега сновали лодки. Шла разгрузка барж.

На вышедших из тайги никто не обратил ни малейшего внимания. Побродив по улице, Никамура подсел к одному костру. Его подручные умостились рядом.

Джон Никамура посидел несколько минут молча. Люди у костра чинили обувь, сбрую, нехотя переговаривались. Купец спросил:

— Когда приехали?

— Третьего дня. А ты?

— Вчера.

— Тоже со Второй речки?

Никамура кивнул. Он теперь знал, откуда этот народ. Вторая речка находилась рядом с Владивостоком.

— Кто вербовал? — спросили те, что со Второй речки.

— А я забыл, — сказал Никамура и виновато улыбнулся. — Фамилия у него такая… ну, как его?..