За Лувром рождается солнце

Я повернулся к Женевьеве и ей улыбнулся:

– ...Извини меня, любимая... у этой чаровницы разрешение поместить в печати сенсационную и скандальную статью. Почему Шасар так поступает? Он говорит себе: пресса не пискнула ни слова о сердечных узах, соединяющих Ларпана и Женевьеву. Если такое разоблачение попадет на глаза покупателю, который должен сейчас быть в растерянности, тот обратится к Женевьеве. Я же извернусь таким образом, чтобы, ничего ему не давая взамен, утащить его бабки. Покупатель так и не обнаружился, а тебе ударило в голову, и ты бросился сюда, чтобы сказать обманщице пару слов. Представляю, каким забавным было ее выражение лица, когда ты заявился.

– Стоило посмотреть, – ухмыльнулся он.

– Естественно, покойник.

– Да, покойник. Все, Бурма?

– Да.

– А ты пробивной детектив, Бурма...

– К твоим услугам, Робер Уден, зловещий фокусник.

– Но ты даже половины дела себе не представляешь.

– Тем хуже. Я сказал о нем предостаточно. Устал и хочу пить. Женевьева, у тебя ничего нет горло промочить?

Она медленно и размеренно покачала головой. С нежностью мне улыбнулась. Ее прикованные ко мне глаза наполнялись слезами.

– Мой любимый, – прошептала она.

– Пошли, Ларпан, – резко сказал я. – Пошли за картиной.

– Не двигайтесь! – рявкнул он.

Стоя на больной ноге, он весь дрожал. Его револьвер трясся в руке.

– Подонки! – сказал он. Началась буря.

Он выстрелил в Женевьеву и промахнулся. На две секунды он отвел от меня глаза. Я выхватил свою пушку и в свою очередь пальнул по его другой, здоровой ноге. Это был мой счастливый день. Я промазал. Он нацелил свой ствол на мой живот и открыл огонь, содрогаясь от отдачи оружия и морщась от пронзительной боли, вызываемой очередью выстрелов в пострадавшей ноге. С пронзительным криком, со страшным криком, с криком агонии, множества агоний – ведь столь многое в ней сразу умирало! – Женевьева низринулась в ад. Она рухнула у моих ног, сжавшись, будто протягивая свои груди в жертву любви, груди, за медленным, но неотвратимым старением которых она с таким ужасом наблюдала. При рывке платье разорвалось во всю длину. Прикрепленная к кружеву чулка пряжка в блестках бижутерии будто впивалась в ее бедро и сверкала в огне выстрелов.

На ее громкий жалобный крик я ответил поистине воплем страдания. А потом, сжав зубы, сполна выдал Ларпану. Его пистолет уже замолк, а мой ствол все еще извергал свинец. Наконец стих и он.

Опьянев от горя и ярости, я приблизился к Ларпану. Он еще жил. Пусть Фару и его фараоны получат его живым и пусть он подохнет в дороге. Пусть подохнет!

Пятьдесят миллионов, сто миллионов, столько миллионов, сколько угодно! Эти мерзостные деньги вселяют в вас отвращение к вещам!

Я нагнулся над Женевьевой. Я взял ее на руки и отнес в ее постель. Немного ее крови пролилось мне на ладони. Только вчера я спал с ней. Она медленно подняла свою трепещущую руку с тонкими длинными пальцами к своей окровавленной груди. Сломанный ноготь на указательном пальце еще не отрос. Она слабо пошевелила губами: – Мой любимый...

Глава шестнадцатая Тоска

Я глянул на себя в разбитое пулей зеркало гостиной. Ведь даже собаке дозволено смотреть на епископа. Нестор Бурма, сыщик-боец. Лицо свинцового цвета, волосы растрепаны, в растерзанной одежде. Почти один. Наконец мы одни, как говорится. Все они убрались. Прислуга и администрация гостиницы, Флоримон Фару и его подручные. Отложив до более поздних времен подробный рассказ, я лишь в самом общем виде дал комиссару кое-какие разъяснения. Закон забрал и бандита, страдающего свинцовыми коликами. Он был также нетранспортабелен, как и Женевьева, но его не избавили от этого путешествия. Он был всего лишь бандит. Напротив, Женевьеву не в чем было упрекнуть. Бережно, в собственной комнате, ее окружили срочными заботами. Три особы в белых халатах. Врач, две сестры. Хорошие люди, которым бы лучше отправиться похрапеть. Ставка сделана на красное. Нестор Бурма, детектив-боец. Стоящий перед зеркалом гостиной. Растерзанный, со скверным вкусом во рту.

Телефонный звонок отвлек меня от мрачных мыслей. Фару. Он сказал:

– Этот Ларпан был крепким парнем.

– Был?

– Он мертв. Как и предусматривалось. Боже мой! Вы были круты. Никому не посоветуешь прикасаться к вашей женщине, брр! Что касается Ларпана, то еще нет ясности в его причастности к убийству Бирикоса, потому что наш Ларпан был в больнице в ночь, когда Бирикос умер. Но не важно... Знаете, мы нашли пушку, которая не использовалась сегодня ночью, в его кармане. Так вот, старик, именно из этой пушки уложили Бирикоса и еще двух типов этим вечером в Пале-Руаяле. Не знаю, вы в курсе...

– Нет.

– Вот тех двоих ухлопал именно Ларпан. Во время совершения этого двойного преступления его уже не было в госпитале. Речь об антикваре, Мире, и молодом человеке без определенных занятий, Шасаре. Этот Ларпан был настоящей машиной смерти.

– Похоже. Послушайте-ка, не хочу входить в слишком долгие объяснения: я выжат до предела, – но этот Шасар был типом, который досаждал Женевьеве, и он же, из личных побуждений, уговорил ее поместить в "Сумерках" нашумевшую статью.

– Не слишком чистоплотная особа, верно? Относительно мадемуазель Левассер, я думаю, мы с самого начала полностью и совершенно заблуждались... Гм... Несмотря на ее мужественное поведение, сегодня вечером она ведь только маленькая глупышка, разве нет?

– Да. Маленькая глупышка.

– Как ее дела?

– Какими они могут быть, когда напичкан железом?

– Да. Ну ладно. Привет, Бурма.

– Привет, Фару. Я положил трубку. Маленькая глупышка!

Я прошел в соседнюю комнату. Ночник у изголовья постели оставлял в тени лицо Женевьевы. Одна из сестер молча подошла ко мне.

– Сударь, вы хотели бы с ней поговорить?

– Это можно?

– Все можно.

Я приблизился к кровати. Она почувствовала мою близость. Открыла огромные, запавшие глаза на обескровленном прекрасном лице. Словно загнанное животное. По ее губам скользнула жалкая улыбка. Я взял ее ладонь.

– Мне только что позвонил комиссар Фару. Это Ларпан убил Мире и Шасара.

– Я этого не заслужила, – выдохнула она. Ничего не говоря, я сжал ей пальцы.

– Все потому, что я так боялась постареть, – еще сказала она.

– Да, Женевьева.

Я вернулся в гостиную, закрыв за собой дверь. Погасил свет и распахнул окна. Свежий воздух приободрил меня. День не торопился наступать. Я набил трубку и остался, не зажигая ее, у окна.

Маленькая глупышка! Невинная маленькая глупышка!

Когда под именем Лере Ларпан выходил из гостиницы на улице Валуа, кто ждал его в машине, которую я чуть было не задел, чтобы подсадить и отвезти хотя и во временное, но надежное убежище? Женевьева. Женевьева, которая без колебаний выдала тайну их связи только для того, чтобы получить возможность спокойно признать за убитого Ларпана переодетого тем Лере. И сделать это с тем большей легкостью, что сама участвовала в махинации. Она была сообщницей. Она собиралась бежать вместе с Ларпаном и добычей. Возможно, что Ларпан не сдержал бы своего слова, как и доказывало то, что сейчас произошло, но первоначальное согласие существовало.

Женевьева чувствовала, что стареет. Она мечтала заполучить огромные деньги и побыстрее, как если бы деньги могли отогнать старость. Полный бред в каждом из двух случаев. Будучи свидетельницей наезда, она без труда узнала, в какую больницу поместили Ларпана, и сумела на другой день пораньше его посетить. Вероятно, ее очарование подействовало на работников больничной администрации. Заняв свой пост позже, Ребуль ничего не узнал. Можно предполагать, что во время встречи Ларпан посоветовал молодой женщине отправить письмо посреднику Мире, чтобы заставить того потерпеть. Она сама, с множеством опечаток и сломав ноготь на указательном пальце, напечатала это письмо на какой-то машинке. Не доверяя мне, Ларпан также посоветовал ей разнюхать мои планы, используя любые средства, причем древнейшее оставалось самым испытанным и действенным. Ей никогда не было известно, где находится картина, ибо Ларпан ревниво оберегал свои тайны, но сообщников она знала. Те же, со своей стороны, ничего не ведали о посреднике, в то время как Женевьева была осведомлена о роли Мире. У нее не было предлога, чтобы обратиться ко мне, но Шасар, сам того не ведая, дал ей его в руки. Он вообразил, что таким посредником был я. Она знала, что это не так, но ей было выгодно подыгрывать Шасару, потому что у нее появлялась возможность обратиться ко мне, не вызывая ничьих подозрений. И тогда в мою честь был разыгран спектакль с "надоедой" в главной роли.