За мертвой чертой

И всё владельцам собаки сходило с рук. Некоторые из соседей даже и защищали безобразников.

– Куда их, в тюрьму, что ли? – говорили доброхоты, которых ещё не достигли зубы пса. – Чтобы они там набрались опыту и вернулись законченными бандюганами? Молодые ещё, сами потом перевоспитаются.

Участковый полицейский, курировавший те проулки, только поддакивал и согласно кивал головой. Ему лень было заводить дело на братьев. Если он и брал когда местное отребье за жабры, то только по указанию сверху или за солидный денежный взнос от того или иного пострадавшего.

В последнее же время славного инспектора вообще охранение порядка мало интересовало, потому как мысли его вертелись только возле круглозадой продавщицы Зойки из закусочной на углу улиц Урицкого и Розы Люксембург, под которую он тайком подбивал клин и всё никак не мог подбить. Зойке хотелось каких-нибудь стоящих подарков, но относительно подобных проявлений внимания полисмен был скуповат. Он знал, что подношение требуется, но всё же надеялся проехаться на дармовщину. В качестве последнего аргумента коп придерживал угрозу по поводу ночной торговли спиртными напитками.

– Раз нельзя в тюрьму, которая развращает людей и является рассадником бандитизма, – глубокомысленно изрёк дон Кристобаль, – то пусть попробуют кнута. Кнут должен оказаться хорошим воспитателем.

Братьям было назначено по сто ударов. В первый раз они выдержали двадцать. Когда, спустя несколько дней, полопавшаяся кожа немного поджила, экзекуция повторилась. Выдали ещё двадцать горячих. И так с временными интервалами злодеев пороли, пока не выдали по полной сотне.

С той поры Жилкины на диво как поумнели и жить стали тише воды, ниже травы: со встречными в обязательном порядке раскланивались и разговаривали только на «вы», а собаку за бесценок продали профессиональному дрессировщику. Нет, не зря сказано, что битие определяет сознание.

Добрую половину подвергнутых экзекуции потом погружали на носилки и отправляли в больницы на лечение.

В отличие от взрослых, к несовершеннолетним допускали снисхождение и секли только розгами – болезненными, но безвредными.

– Хоть бы детей пожалели! – донеслось несколько нерешительных голосов с площади, когда на скамьи стали укладывать подростков. – Они же глупыши совсем!

– Нельзя жалеть, – отвечали кудрявые ребята. – Сегодня они мучают животных – завтра именно эти подростки, да-да, вы не ослышались, именно эти, что перед вами, будут мучить и убивать людей. И в Ольмаполе, и за его пределами. Убивать с таким размахом и озверелостью, что никому мало не покажется. Хотите увидеть, как они стали бы это делать? Не хотите?.. То-то!

Последнее «аутодафе» в этот день совершилось над торговцами наркотиками. Не только над шестёрками в виде курьеров и им подобными, но и над местными наркобаронами.

Приговорённых опять же выводили на помост, вкалывали обезболивающее, отсекали кисти рук и, тщательно забинтовав окровавленные обрубки, отправляли на все четыре стороны. Баронов лишали обеих кистей, а простых исполнителей – только правой. С обещанием в другой раз главным вырвать язык, а подручным – вторую пятерню. Все миллиарды, наваренные на наркобизнесе, были изъяты и направлены на лечение шизанутых, а семьи наиболее виноватых пущены по миру без какой-либо возможности получить крышу над головой.

И, о диво, торговля шизой в городе в одночасье прекратилась, словно её и не было никогда! Позже наркобизнес не смел приближаться к Ольмаполю ближе, чем на сто вёрст.

Регулярность наказаний дала понять всем и каждому, что теперь любое преступление не останется без неминуемых последствий, и за него придётся расплачиваться если не головой, то как минимум собственной шкурой или конечностями.

Прошло немного времени, и Ольмаполь реально ощутил на себе эффективность антикриминальных нововведений. Законопослушные граждане могли уже свободно и безбоязненно передвигаться по улицам города днём и ночью с уверенностью, что их никто не тронет.

Резко на убыль пошло количество охранников и прочих секьюрити – двери магазинов, хоть водочных, хоть ювелирных, можно было оставлять открытыми настежь даже после завершения рабочего дня, потому что в них никто уже не вторгался. Постепенно люди перестали запирать квартиры на замок, а потом и вовсе отказались от двойных стальных дверей.

Многие тысячи достаточно крепких молодых людей из охраны перевелись в сферы производства и разного рода услуг, и это стало ещё одним импульсом к развитию промышленности и экономики в целом.

Не за кем стало гоняться полиции; часть её сократили, а оставшиеся полицмейстеры лишь присматривали за соблюдением порядка на улицах: чтобы не нарушались правила дорожного движения, чтобы никто не смел перейти на красный свет или не бросил бумажку или окурок помимо урны и не позволял себе нецензурно выражаться. Чтобы незнакомые люди обращались друг к другу исключительно вежливо. Скажем, только через «пожалуйста» или «будьте добры» к тем же продавцам и наоборот.

Большинство полицейских раз в год откомандировывали в другие регионы страны, чтобы они поработали в условиях незаконного поведения простых граждан и тотального казнокрадства начальников и тем самым сохранили профессиональные качества.

Количество тяжких преступлений сократилось в шестьдесят раз. К примеру, в течение полутора лет, пока Черноусов оставался ещё градоначальником, было совершено лишь одно убийство: глава большого семейства по пьяни зарезал свою жену. Убийцу закопали вместе с погубленной супругой, а детишек передали в лучший детдом Поля Чудес – к самым опытным воспитателям.

Глава двадцать третья. Попытка похищения

Некоторое время дону Кристобалю чудесным образом удавалось блокировать исходный поток информации, как в областной центр, так и Москву, но происходившие изменения всё же не миновали внимание вышестоящих властей.

Губернатор Евстафьев не переставал недоумевать, как своенравный город обходится без финансовых вливаний, которые были заторможены лично по его указанию? Не поступали жалобы из сферы образования, медицины, правоохранения, наконец. Наоборот, из Ольмаполя потекли значительные неуклонно возрастающие денежные потоки в виде налоговых отчислений. Дотационник становился всё более крупным донором.

Оно и дальше бы так продолжалось, и всё завершилось бы замечательно, если бы, я уже говорил, дон Кристобаль не увлёкся доньей Анной, той самой прежде парализованной девицей, которую поставил на ноги.

Я тоже не раз испытывал счастье лицезреть её. Госпожа Смолецкая поистине была необыкновенной красоты, и ничего удивительного, что испанец совсем потерял голову. Я и сам лишался мыслительных способностей и забывал обо всём, едва только эта прекрасная дева соблаговоляла показываться в моём присутствии.

Будучи парализованной, Анна предавалась мечтаниям о полнокровной жизни, о том, как бы она властвовала над мужчинами и повергала их к своим ногам.

И вот она уже подлинно шамаханская царица, и уже властвует, и мечты её сбываются! И все, все без исключения представители сильного пола бледнеют, едва завидев её, и покорно склоняют перед ней голову.