За нами Москва!

Он шагнул вперед и оказался с Берестовым почти нос к носу. Глядя на бывшего белогвардейца сверху вниз, особист четким, спокойным голосом произнес:

— Оставив в стороне то, что в свое время вас прикрыли лейтенант Волков и я, подумайте вот о чем: правильно ли будет, если сейчас страна лишится умелого младшего командира из-за одного вашего гонора?

Берестов побледнел, но затем глубоко вздохнул и кивнул:

— Наверное, вы правы, Алексей. Я постараюсь не подвести вас, хотя не уверен, что у меня получится правдоподобно врать.

— Так, отцы, заканчивайте политбеседу, — встревоженно оглянулся через плечо танкист. — Сюда Богушева идет.

Старшего военфельдшера в обстоятельства нелегкой судьбы комвзвода–1 не посвящали, поэтому разговор сразу прекратился. Ирина Геннадьевна подошла к собравшимся командирам и, по привычке обхватив свои узкие плечи, вдруг грустно улыбнулась.

— Меня оставляют в медсанбате 402–й дивизии, — тихо сказала она. — У них большой некомплект врачей…

Мужчины молчали, глядя на хрупкую женщину в гимнастерке на два размера больше. Волков от вернулся, чувствуя, как туманятся глаза, лейтенант не понимал до этого часа, что Богушева, которую он знал всего семнадцать дней, стала так дорога ему. Он орал на нее, он не стеснялся указать женщине, что жизни ее раненых не перевесят безопасность всей роты, и ни разу не услышал от врача ни жалобы, ни упрека. Ирина Геннадьевна вытащила с того света двух его бойцов, благодаря ей они донесли всех раненых, и, если уж быть честным с самим собой, присутствие женщин сделало для укрепления дисциплины едва ли не больше, чем речи Гольдберга.

— Ну, давайте прощаться? — робко спросила Богушева.

— Да-да, конечно, — торопливо и неловко ответил Гольдберг, как-то странно наклонив голову.

Тактичный Архипов отошел в сторону. Волков стоял, не зная, что делать, наверное, следовало что-то сказать, но слова не приходили, но это было уже не нужно. Ирина шагнула к нему и вдруг обняла и поцеловала. Лейтенант стоял как истукан, и лишь одна горькая мысль металась в ошалевшей голове — не такого поцелуя ему бы хотелось, для Богушевой он был мальчишка, младший брат, она жалела его, хотела, чтобы Волков выжил в этой мясорубке, но не больше. Следующим стал Петров, и ротный с мстительной радостью подметил, что танкист растерялся не меньше, чем он сам. Чтобы обнять рослого старшину, Ирине пришлось встать на цыпочки, и Медведев огромной своей лапой осторожно погладил женщину по спине. Неведомо когда подошедший Турсунходжиев был на полголовы ниже Богушевой, и та, нагнувшись, поцеловала его в губы. Берестов троекратно расцеловал Ирину, а затем вдруг мелко перекрестил женщину. Но всех удивил Гольдберг: комиссар покраснел, как мальчишка, и вдруг наклонился и совершенно по-старорежимному приложился к тонким пальцам. Вокруг собрались бойцы роты, кто-то вполголоса с полушутливой ревностью сказал, что лучшее досталось командирам, и тут же получил в бок локтем от Шумова. Богушева повернулась к красноармейцам и, вытирая слезы, сказала:

— До свидания, ребята. Пусть вы все будете живы.

— Ирина Геннадьевна, — выступил вперед гигант-рабочий, — мы вот тут…

Он порылся в сидоре и достал оттуда что-то, завернутое в тряпицу. Откинув материю, Шумов протянул женщине маленький пистолет в желтой кожаной кобуре.

— Трофейный, вам в самый раз будет, он легче нагана. — Шумов криво улыбнулся. — Цветы-то сейчас где найдешь?

Богушева взяла странный военный подарок, прижала к груди, затем вытерла слезы.

— Мне пора, работы очень много. — Ирина повернулась туда, где стоял, явно дожидаясь ее, боец с санитарной сумкой через плечо. — Меня проводят. До свидания.

Мужчины молча смотрели вслед старшему военфельдшеру, наконец Волков спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Чья идея была, с пистолетом?

— Моя, — тихо ответил Зверев. — А трофей Женька Кошелев вчера ночью взял.

— Могли бы предупредить, — сказал лейтенант. — Черт, такая женщина, а мы ей — пистолет…

— Бриллианты, конечно, было бы лучше, — заметил Берестов. — Да где их возьмешь сейчас. Не в этом дело…

— Ей не место здесь, — глухо закончил комиссар. — Женщинам на этой войне не место…

— Думаю, Егоров бы с вами не согласился, товарищ комиссар, — невозмутимо возразил комбат. — Что же делать, если нас не хватает…

— Не хватает-то оно не хватает, — начал было Медведев, но потом махнул рукой и замолчал.

Люди молчали, избегая глядеть друг на друга — как ни крути, а в том, что женщинам приходится идти на войну, виноваты мужчины.

— Ладно, хватит тут самокритику разводить, — подвел итог общим переживаниям Волков, — в баню пора…

* * *

Лейтенант сидел на нарах, наслаждаясь почти забытым чувством чистоты тела и приятной пустотой в голове — впервые за многие недели он мог позволить себе не думать ни о чем. И пусть «баня» — это просто нагретая в баках вода и брезентовая палатка, два десятка всевозможных емкостей, что сошли за шайки, да восемь кусков серого мыла, Волков мог бы поклясться, что в жизни своей не мылся лучше. Они яростно терлись, скреблись, сдирая с себя слои грязи, и черная вода уходила сквозь брошенные на землю жерди.

Удивительное дело, им даже выдали новое обмундирование, ну, не совсем новое, конечно, ношеное, зато чистое, не дырявое и не такое ветхое, как их полуистлевшие гимнастерки. Свет пробивался в землянку сквозь маленькое окошко, забранное крупным куском стекла — не Бог весть что за освещение, но Волков мог видеть сидящего напротив командира танкистов.

— Слышь, Иван, — позвал он. — Ива-а-ан.

— Чего тебе? — открыл один глаз комбат.

— А ты женат?

Старший лейтенант открыл оба глаза и удивленно уставился на Волкова, затем пожал плеча ми:

— Нет.

— И я нет, — вздохнул ротный.

— А чего это ты вдруг озаботился? — Петров с интересом уставился на комроты.

— Да так, — смутился почему-то лейтенант, — вот, чего-то спросилось. А у нас тут вообще кто-то есть с хомутом на шее?

Он обвел взглядом внутренности блиндажа, где кроме командиров помещались танкисты и несколько пехотинцев.

— Шумов — точно, — лениво ответил Берестов. — Трое детей, он мне сам говорил. Лично я — холостой. Денис тоже.

— Угу, — подхватил Медведев, — господа скубенты вроде не женаты, танкисты, опять же…

— Я женат! — гордо провозгласил Гольдберг.

— А-а-а, — все с тем же невозмутимым спокойствием согласился бывший белогвардеец.

Комиссар немедленно начал горячиться и доказывать, что семья — это здорово и вообще ячейка общества, Медведев ответил бородатой остротой о том, что хорошее дело браком не называют.

— И я женат, — ошарашил всех Турсунходжиев.

— А, — открыл рот Петров, — когда успел-то?

— Перед выпуском, — гордо заявил узбек — Она ко мне в Казань приехала, полгода с семьей воевала, пока не согласились.

— Ого! — заметил молчавший до сих пор Экибаев. — И ее одну отпустили?

— Ну не одну, — улыбнулся лейтенант. — Ее отец приехал, братья, мой отец, мой дядя, да вообще родни было человек пятнадцать. Мало, конечно, но по-другому как? У меня отец на железной дороге работает, уважаемый человек, а когда я в училище поступил, э-э-э!..

Всем стало ясно, что после такого сыновнего достижения отец Магомеда стал еще более уважаем.

— А через три недели война началась, — просто закончил Турсунходжиев. — Перед тем как на фронт ехать, получил письмо из дома. Отец писал, что Гюльнара беременна, чтобы я не волновался…

Он помолчал, а потом вдруг добавил:

— А чего волноваться? У нас махалля дружная, Даже если меня убьют — ребенка вырастят вместе. Другая беда — четыре сестры, скоро замуж выдавать, а за кого? Молодых парней в армию заберут…

— А сестры красивые? — поинтересовался из угла Безуглый. — А то за меня одну отдай…

— Не-е-ет, за тебя не отдам, — покачал головой лейтенант. — Ты, Сашка, несерьезный.

Землянка задрожала от хохота.

— Тогда за Ваську, — предложил неунывающий москвич.