За правое дело ; Жизнь и судьба
Шрифт:
Когда водитель досказал свою историю, явилась Надя.
— А вещи украдут, кто ответит? — спросил водитель.
Надя пожала плечами, стала ходить по комнатам, дуя на замерзшие пальцы.
Едва Надя вошла в дом, она стала сердить Штрума.
— Ты хоть воротник опусти,— сказал он, но Надя отмахнулась, крикнула в сторону кухни:
— Мама, я жутко есть хочу!
Людмила Николаевна в этот день проявила столько энергичной деятельности, что Штруму казалось, приложи она такую силу к фронтовым делам, немцы откатились бы на сто километров от Москвы.
Водопроводчик подключил отопление, трубы оказались
До позднего вечера Людмила Николаевна занималась хозяйственными делами. Она обмотала щетку тряпкой и обтерла пыль с потолков и стен. Она обмыла от пыли люстру, вынесла на черный ход засохшие цветы, собрала множество хлама, старых бумаг, тряпок, и ропщущая Надя три раза выносила ведра на помойку.
Людмила Николаевна перемыла кухонную и столовую посуду, и Виктор Павлович вытирал под ее руководством тарелки, вилки и ножи, чайную посуду она не доверила ему. Она затеяла стирку в ванной комнате, перетапливала на плите масло, перебирала привезенную из Казани картошку.
Штрум позвонил по телефону Соколову, подошла Марья Ивановна и сказала:
— Я уложила Петра Лаврентьевича спать, он устал с дороги, но, если что-нибудь срочное, я разбужу.
— Нет-нет, я хотел потрепаться без дела,— сказал Штрум.
— Я так счастлива,— сказала Марья Ивановна.— Мне все время плакать хочется.
— Приходите к нам,— сказал Штрум.— Как у вас, вечер свободен?
— Да что вы, сегодня невозможно,— смеясь сказала Марья Ивановна.— Столько дел и у Людмилы Николаевны, и у меня.
Она спросила о лимите на электричество, о водопроводе, и он неожиданно грубо сказал:
— Я сейчас позову Людмилу, она продолжит беседу о водопроводе,— он тут же добавил подчеркнуто шутливо: — Жаль, жаль, что не придете, а то бы мы почитали поэму Флобера «Макс и Мориц»{250}.
Но она не ответила на шутку, проговорила:
— Я попозже позвоню. Если у меня столько хлопот в одной комнате, то сколько их у Людмилы Николаевны.
Штрум понял, что она обижена его грубым тоном. И вдруг ему захотелось в Казань. До чего странно все же устроен человек.
Штрум позвонил Постоевым, но у них оказался выключен телефон.
Он позвонил доктору физических наук Гуревичу, и ему сказали соседи, что Гуревич уехал к сестре в Сокольники.
Он позвонил Чепыжину, но к телефону никто не подошел.
Вдруг позвонил телефон, мальчишеский голос попросил Надю, но Надя в это время совершала рейс с мусорным ведром.
— Кто ее спрашивает? — строго спросил Штрум.
— Это неважно, один знакомый.
— Витя, хватит болтать по телефону, помоги мне отодвинуть шкаф,— позвала Людмила Николаевна.
— Да с кем я болтаю, я никому в Москве не нужен,— сказал Штрум.— Хоть бы поесть что-нибудь дала мне. Соколов уж нажрался и спит.
Казалось, что Людмила внесла в дом еще больший беспорядок,— повсюду лежали груды белья, вынутая из шкафов посуда стояла на
полу; кастрюли, корыта, мешки мешали ходить по комнатам и по коридору.Штрум думал, что Людмила не будет первое время входить в комнату Толи, но он ошибся.
С озабоченными глазами и раскрасневшимся лицом она говорила:
— Витя, Виктор, поставь в Толину комнату, на книжный шкаф, китайскую вазу, я вымыла ее.
Вновь позвонил телефон, и он слышал, как Надя сказала:
— Здравствуй, да я никуда не ходила, мама погнала с мусорным ведром.
А Людмила Николаевна торопила его:
— Витя, помоги же мне, не спи, ведь столько еще дела.
Какой могучий инстинкт живет в душе женщины, как силен и как прост этот инстинкт.
К вечеру беспорядок был побежден, в комнатах потеплело, привычный довоенный вид стал проступать в них.
Ужинали на кухне. Людмила Николаевна напекла коржей, нажарила пшенных котлет из сваренной днем каши.
— Кто это звонил тебе? — спросил Штрум у Нади.
— Да мальчишка,— ответила Надя и рассмеялась,— он уже четвертый день звонит, наконец дозвонился.
— Ты что ж, переписку с ним вела? Предупредила заранее о приезде? — спросила Людмила Николаевна.
Надя раздраженно поморщилась, повела плечом.
— А мне хоть бы собака позвонила,— сказал Штрум.
Ночью Виктор Павлович проснулся. Людмила в рубахе стояла перед открытой дверью Толиной комнаты и говорила:
— Вот видишь, Толенька, я все успела, прибрала, и в твоей комнате, словно не было войны, мальчик мой хороший…
В одном из залов Академии наук собрались приехавшие из эвакуации ученые.
Все эти старые и молодые люди, бледные, лысые, с большими глазами и с пронзительными маленькими глазами, с широкими и узкими лбами, собравшись вместе, ощутили высшую поэзию, когда-либо существовавшую в жизни,— поэзию прозы. Сырые простыни и сырые страницы пролежавших в нетопленых комнатах книг, лекции, читанные в пальто с поднятыми воротниками, формулы, записанные красными, мерзнущими пальцами, московский винегрет, построенный из осклизлой картошки и рваных листьев капусты, толкотня за талончиками, нудные мысли о списках на соленую рыбу и дополнительное постное масло,— все вдруг отступило. Знакомые, встречаясь, шумно здоровались.
Штрум увидел Чепыжина рядом с академиком Шишаковым.
— Дмитрий Петрович! Дмитрий Петрович! — повторил Штрум, глядя на милое ему лицо. Чепыжин обнял его.
— Пишут вам ваши ребята с фронта? — спросил Штрум.
— Здоровы, пишут, пишут.
И по тому, как нахмурился, а не улыбнулся Чепыжин, Штрум понял, что он уже знает о смерти Толи.
— Виктор Павлович,— сказал он,— передайте жене вашей мой низкий поклон, до земли поклон. И мой, и Надежды Федоровны.
Сразу же Чепыжин сказал:
— Читал вашу работу, интересно, очень значительная, значительней, чем кажется. Понимаете, интересней, чем мы сейчас можем себе представить.
И он поцеловал Штрума в лоб.
— Да что там, пустое, пустое,— сказал Штрум, смутился и стал счастлив. Когда он шел на собрание, его волновали суетные мысли: кто читал его работу, что скажут о ней? А вдруг никто не читал ее?
И сразу же после слов Чепыжина его охватила уверенность,— только о нем, только о его работе и будет здесь сегодня разговор.