За Россию - до конца

— Ничего схожего с эрцгерцогским, однако же недурен.

— Недурен, вовсе недурен, — подхватил Куприн. — Не откажусь и от второй чашечки. Признаюсь, в доме у нас — ни одного кофейного зёрнышка. А Ксения Васильевна у вас просто чародейка.

— Знаю я вас, знаю, Александр Иванович, — откликнулась Ксения Васильевна, польщённая похвалой Куприна. — Умеете вы радовать женщин комплиментами! Сейчас сварю ещё, пейте на здоровье!

— А между тем, — снова заговорил Деникин, — эпизод сей имея необычайное продолжение. Хотите узнать?

— Ещё бы! — загорелся Куприн.

— Так вот, семь лет спустя, когда я уже в качестве эмигранта оказался в Будапеште, нам пришлось как-то вызывать доктора к нашей больной дочери, Мариночке. Услышав фамилию «Деникин», доктор вдруг поинтересовался, не тот ли я генерал, который командовал «железными» стрелками. Я подтвердил. Доктор кинулся ко мне и стал радостно жать мою руку. Я даже растерялся: что это с ним? А доктор говорит: «Представьте себе, мы с вами чуть не познакомились». — «Где же?» — удивился я. «В Горном Лужке!» — «Как так?» — я был в совершеннейшем изумлении. «Очень просто, — сказал доктор. — Я был врачом в штабе эрцгерцога Иосифа».

— Умопомрачительно! — вскричал Куприн. — Да это же готовый рассказ!

Тем временем Ксения Васильевна принесла «подкрепление»: кофе в крошечных чашечках и сухарики.

— А в Гатчине мы с Елизаветой Морицевной варили кофе из сухой морковной ботвы, — задумчиво произнёс Куприн, вспоминая свою гатчинскую жизнь в девятнадцатом году. — А какие она изготавливала печеньица из овсяной муки! Голодное было время, да ещё и страшное в своей непредсказуемости. Особенно жуткими были ночи. Выстрелы, пулемётные очереди, а то и гром пушек. Да, да, я даже морковку и свёклу, выращенные на огороде, вырывал в такт выстрелам, забавно, не правда ли? — Куприн весь ушёл в воспоминания. — Как-то раз вызывают меня в гатчинскую комендатуру. Прихожу, пытаясь скрыть волнение: чем обязан? «Вас хочет видеть у себя генерал Глазенап». Отвечаю: извольте, я готов. Препроводили меня в штаб, и угадайте, кто был первым, с кем я там столкнулся? И не старайтесь, не угадаете. А встретил я столь не любимого вами генерала Краснова.

— Краснова? — изумился Деникин.

— Да, да, Петра Николаевича! — громко подтвердил Куприн. — Встретил он меня с такой радостью, будто мы с ним всю жизнь ходили в друзьях. Вылил на меня столько елея, что я едва не захлебнулся.

— Вы употребили слово «нелюбимый», — раздумчиво произнёс Деникин. — Не совсем так, Александр Иванович. Понятия «любить» и «не любить» здесь вряд ли уместны, ибо не отражают моего истинного отношения к генералу Краснову. Да, он, можно сказать, талантливый литератор, храбрый генерал. Знал я его ещё с той поры, как встретился с ним в вагоне сибирского экспресса, когда ехал на русско-японскую войну. А надо сказать вам, Александр Иванович, компания в нашем поезде подобралась интересная. Да вы сейчас ахнете: ехал, к примеру, сам адмирал Макаров [13] , только что назначенный командующим Тихоокеанским флотом.

13

...сам адмирал Макаров... — Макаров Степан Осипович (1848/49—1904) — российский флотоводец, океанограф, вице-адмирал (1896). Руководитель двух кругосветных плаваний (в 1886—1889 гг. на «Витязе» и в 1894—1896 гг.). Разработал тактику броненосного флота. Исследовал проблемы непотопляемости я живучести кораблей. В начале русско-японской войны командовал Тихоокеанской эскадрой в Порт-Артуре. Погиб на броненосце «Петропавловск», подорвавшемся на мине.

— В Макарова была влюблена вся Россия! — восторженно воскликнул Куприн.

— Да, великие надежды на него возлагались, и он, беспременно, оправдал бы их, если бы не трагическая гибель. Заслуги славного адмирала знали все: в русско-турецкую войну он на приспособленном коммерческом пароходе «Великий князь Константин» с четырьмя минными катерами на нём наводил панику на регулярный турецкий флот: взорвал броненосец, потопил транспорт с полком пехоты, делал отважные налёты на турецкие порты. Затем с отрядом моряков принял участие в Ахал-Текинском походе генерала Скобелева [14] . И что ещё весьма ценно: карьерой своей был обязан только лишь самому себе, что, согласитесь, случается не столь часто.

14

…принял участие в Ахал-Текинском походе генерала Скобелева. — Скобелев Михаил Дмитриевич (1843— 1882) — российский генерал от инфантерии (1881). Участвовал в Хивинском походе 1873 г., Ахал-Текинской экспедиции 1880—1881 гг. и подавлении Кокандского восстания 1873— 1876 гг. В русско-турецкую войну 1877—1878 гг. успешно командовал отрядом под Плевной, затем дивизией в сражении при Шипке — Шейново.

— Да уж! — тут же откликнулся Куприн, что удивило Деникина: в какой-то момент ему показалось, что Александр Иванович, слушая его, задремал.

— Адмирал исходил все моря на разных должностях. — Ожившее внимание Куприна побудило Деникина продолжать свой рассказ. — Вы, наверное, знаете о том, что Макаров в своё время разработал большой океанографический материал по Чёрному морю, Ледовитому и Тихому океанам, за что был удостоен премии Академии наук. А его прекрасный трактат о морской тактике!

— А ещё — построил ледокол «Ермак»! — порывисто вклинился в рассказ Деникина Куприн, желая показать и свою осведомлённость.

— Я уж не говорю о его легендарной храбрости. Казалось, самой судьбой Макаров был предназначен восстановить престиж Андреевского флага.

— Однако вы так увлеклись Макаровым, что, кажется, совсем позабыли о том, что собирались поведать мне и о других ваших спутниках в сибирском экспрессе.

— Действительно, — улыбнулся Деникин. — И потому спешу выполнить своё обещание. В нашем салон-вагоне ехал также, надеюсь, известный вам генерал Ренненкампф, в то время начальник Забайкальской казачьей дивизии, с коим в пути я был в постоянном общении. Доложу я вам, Александр Иванович, что ехали мы весело, разумно сочетая обсуждение военно-политических проблем с дружескими пирушками. Устраивали и литературные вечера, в коих участвовали три военных корреспондента. Один из них — сотрудник «Биржевых ведомостей» — писал свои корреспонденции с дороги, честно говоря, скучно и неинтересно. От «Нового времени» ехал журналист и талантливый художник Кравченко. Кстати, он прямо в поезде написал превосходный портрет Ренненкампфа. Его корреспонденции пришлись нам по сердцу своей теплотой и правдивостью. А вот третьим как раз и был упомянутый вами Краснов, в то время корреспондент официоза военного министерства «Русский инвалид», был он в звании подъесаула.

— Будущий Донской атаман, — усмехнулся Куприн.

— Совершенно точно. Статьи его были, несомненно, талантливы, но никак я не мог избавиться от весьма неприятного чувства: очень уж много было в них красивостей, пафоса и, главное, вымысла.

— Это перечёркивает всё его литературное дарование, — непререкаемо прокомментировал Куприн.

— Да, Краснов, кажется, всегда был не в ладах с правдой. А вообще-то наш сибирский экспресс был отмечен печатью рока, — с грустью сказал Деникин. — Восьмого марта Макаров прибыл в Порт-Артур, реорганизовал технически и тактически оборону, поднял дух флота. А уже двенадцатого апреля броненосец «Петропавловск» под флагом Макарова от взрыва мины в течение двух минут пошёл ко дну... Ренненкампф в позднейших боях был ранен, а Кравченко погиб в Порт-Артуре. Не знаю лишь о судьбе корреспондента «Биржевых ведомостей».

— Но вы-то живы! — горячо возразил Куприн. — И Краснов жив!

— Да, я жив, — хмуро подтвердил Деникин. — Но разве, Александр Иванович, это жизнь? Да как мы живём? Прозябаем, небо коптим от тоски и бессилия...

— Надолго же вы прервали мой рассказ о том, как я был призван в Гатчине к генералу Глазенапу, — усмехнулся укоризненно Куприн. — А ведь я собирался поведать о том, как неожиданно стал издателем некоей газеты.

— Простите, Александр Иванович, — нахлынуло. Охотно послушаю вас.

— Благодарю за милостливое разрешение, — не без ехидства произнёс Куприн. — Так вот, о Глазенале. Единственное, что мне тогда врезалось в память, — это его роскошные усы.

— Глазенапа я знаю хорошо, — вставил Деникин. — Ведь он был участником Ледяного похода. Отчаянный конник, храбрый до безумия.

— Вот этот самый Глазенап с ходу и взял меня в оборот. Оказывается, ему нужна газета, чтобы, видите ли, плодотворно влиять на умы. И на общественное мнение.

— Поздновато он спохватился, — усмехнулся Деникин. — Влиять на умы надо было значительно раньше.

— И тем не менее ваш покорный слуга ухватился за эту возможность, — оживлённо продолжал Куприн. — Посудите сами: вынужденное безделье для литератора означает медленную, но верную смерть. А Глазенап рисовал радужные картинки. Деньги, сказал он, непременно найдутся: Северо-Западное правительство печатает кредитки. Типографию, мол, найдём, бумагу тоже. Я поинтересовался: чем будут платить наборщикам? И когда услыхал, что этими самыми кредитками, запротестовал: какой человек, будучи в здравом уме, согласится получать за свой труд какие-то бумажки? Тогда Глазенап заверил, что будет платить солдатским пайком. Я понял и согласился. «А предводителем вашим будет генерал Краснов», — улыбнулся Глазенап так, будто вручал мне награду. С Красновым мне довелось придумывать название газеты... Каких только названий мы не перебрали; вплоть до самых экзотических! Первого осенило Краснова: «Приневский край». Честно говоря, дурацкое название, отделите от него «при», вставьте запятую, какой призыв получится? «Приневский край!» Плюнул я на упрямство Краснова, заклинило его на этом названии, да и засучил рукава. И дело шло! Чуть больше суток — и первый номер готов! Да ещё с передовой статьёй самого Краснова!