За Россию - до конца

Уже при самой первой встрече с этим человеком у меня возникла к нему стойкая антипатия. Сперва я даже сам себе не мог ответить на вопрос, в чём источник этой неприязни. Казалось бы, Скоблин по своим внешним данным должен был бы воздействовать на окружающих самым благоприятным образом: это был ещё сравнительно молодой мужчина (к тому времени ему было едва ли за сорок), он был атлетически сложен, динамичен, умел привлекать к себе нужных ему людей, пользовался неизменным успехом у женщин. Совершенно безупречен был и его послужной список: ещё в 1917 году он вступил в 1-й ударный Корниловский отряд. Деникин назначил Скоблина командиром Корниловского полка, а у Врангеля он стал командиром Корниловской дивизии.

Я долго думал: чем же он так не нравился мне, хотя и пытался завоевать моё расположение, конечно же, главным образом потому, что знал о моих близких многолетних отношениях с Деникиным? И вдруг меня осенило: его то испуганные, то жестокие, то горделивые, но неизменно бегающие глаза — вот что вызвало у меня не только смутное беспокойство, но и понимание того, что на этого человека нельзя положиться! Хотя, видимо, многие и не придавали этому значения, как не придал и генерал Миллер. А зря...

Чтобы читателю представить Скоблина более обстоятельно, я вынужден хотя бы коротко рассказать о его личной жизни.

Случилось так, что осенью 1919 года в Одессе корниловцы, изгнав красных, слушали гастролировавшую там чрезвычайно популярную эстрадную певицу Надежду Васильевну Плевицкую. У неё было шикарное меццо-сопрано, и её хорошо знали в России как исполнительницу русских народных, главным образом городских песен. Многочисленные поклонники нарекли Плевицкую «курским соловьём», и, пожалуй, вполне заслуженно.

Нелишне будет отметить, что Плевицкая — это её фамилия но первому мужу, поручику, который погиб на русско-германском фронте. Девичья фамилия её была Дёжка, и происходила она из бедной крестьянской семьи Курской губернии. Благодаря своему прекрасному голосу Плевицкая оказалась в Москве и вскоре стала петь в Большом зале консерватории. Почитателем таланта певицы был даже сам Николай Второй.

Росту своей небывалой популярности Надежда Плевицкая обязана знаменитому Собинову, который всячески содействовал ей в продвижении на сцену мировой эстрады. Да что там говорить! Сам Сергей Васильевич Рахманинов аккомпанировал Плевицкой в её турне по Америке в 1927 году!

Возвращаясь назад, к девятнадцатому году, замечу, что Плевицкая, попав к белым, сразу открестилась от красных и увлеклась красавцем корниловцем Скоблиным. Она быстро окрутила его, они обвенчались, причём с благословения самого Деникина, почти точь-в-точь, как это произошло и у нас с Любой. Вместе они эмигрировали во Францию.

Скоблин стал выступать в роли антрепренёра своей жены, устраивал её гастроли. И всё бы ничего, но, как это часто происходит со знаменитостями, успех Плевицкой постепенно начал сходить на нет, а это привело к резкому снижению доходов. И разве кто-либо мог даже подумать, что этим обстоятельством воспользуются чекисты, которыми в ту пору был наводнён Париж, воспользуются для того, чтобы использовать эту известную пару в своих целях. Иначе чем объяснить стремительную перемену в жизни Скоблина и Плевицкой? Совершенно неожиданно они приобрели роскошный двухэтажный дом в предместье Парижа и дорогой автомобиль. К тому же — зажили на широкую ногу, не отказывая себе ни в чём, устраивали многолюдные пирушки и отправлялись в поездки по разным странам.

Разумеется, всё это воспринималось окружающими как везение и почти не вызывало подозрений. Лишь Деникин относился к Скоблину настороженно, но старался не показывать этого...

Однажды Скоблин с какой-то странной улыбкой вручил вше пакет для передачи Деникину.

— Что это? — поинтересовался я.

— Это приглашение Антону Ивановичу. — Всё та же улыбка не сходила с его самодовольно-многозначительного лица.

— Приглашение? — переспросил я. — Куда?

Скоблин изобразил крайнее удивление и посмотрел на меня взглядом, каким обычно смотрят на несмышлёного подростка.

— Неужто вы запамятовали? — произнёс он с нескрываемой укоризной. — Нашему родному Корниловскому полку исполняется двадцать лет! Знаменательнейший юбилей! Кстати, вот вам тоже персональное приглашение, я не забываю, что вы ходите у Антона Ивановича в любимчиках!

Меня покоробило от его слов, но я решил не связываться.

— Благодарю, — коротко и сухо ответил я, принимая пригласительный билет.

— Смотрите, не перепутайте дату — девятнадцатое сентября, — вновь, будто он разговаривает с мальчишкой, назидательно произнёс Скоблин. — Простите, но не имею времени продолжать далее наш приятный разговор. Ещё столько организационных дел! Завидую вам, что вы не вовлечены в эту сложную юбилейную чехарду.

Заметив, что я крайне удивлён его словами, пояснил:

— Представьте, сколько обид, сколько упрёков приходится мне выслушивать, причём совершенно незаслуженно! Одних не устраивает предложенный им ряд в зале, других заранее беспокоит, что их имена не будут упомянуты в докладе, третьи чуть ли не падают от инфаркта из-за того, что им, видите ли, не предложено места в президиуме. А каково мне? Неужто и вы не пожалеете бедного корниловца?

— Весьма вам сочувствую, — едва не усмехнулся я и откланялся.

Когда Деникин вскрыл конверт и ознакомился с пригласительным билетом, оказалось, что ему оказана высокая честь — находиться в президиуме на корниловских торжествах, причём было даже помечено, что его место — справа от председательствующего Скоблина, слева от него должен был сидеть генерал Миллер.

— Разумеется, юбилей корниловцев мне дорог, — сказал Деникин. — Вот только душа не лежит сидеть рядом со Скоблиным.

Он помолчал, раздумывая, видимо, откровенничать со мной или нет, но всё же продолжил:

— До меня доходили сведения ещё в прошлом году, что этот бравый генерал каким-то неведомым образом связан с НКВД.

Для меня это не было открытием: я знал, что год назад состоялся строго засекреченный суд чести старших генералов, на котором Скоблину и были предъявлены эти обвинения. Однако он каким-то чудом выкрутился, скорее всего, потому, что суду недоставало конкретных фактов и прямых улик, а слухи, как известно, к делу не подошьёшь. Однако же Миллер поспешил снять Скоблина с должности начальника секретного отдела РОВСа, как он говорил, «на всякий случай, ибо дыма без огня не бывает». После этого долго дебатировался вопрос о том, кому быть главным на корниловских торжествах, и всё же решили доверить это Скоблину, ибо он-то и был командиром Корниловского полка и проявил в боях отчаянную храбрость.

Торжества прошли так, как и полагается торжествам подобного рода. Было много речей, в которых прославлялось Белое движение, подвиги корниловцев, было много трогательных, порой весьма длинных и утомительных воспоминаний, немало было пролито искренних слёз, прозвучали громкие клятвы в верности России и готовности продолжать борьбу за её освобождение от большевизма. Всё было так, как бывает, когда прошлое вдруг оказывается нужным всем и воспринимается как лучшее время жизни. Антон Иванович так расчувствовался, что, кажется, напрочь забыл о своей неприязни к Скоблину. На последовавшем затем банкете он то и дело чокался со своими сподвижниками, совершенно не принимая во внимание настойчивые наставления Ксении Васильевны «не перебирать и соблюдать меру» с учётом возраста. Особенно долго и трогательно он беседовал с генералом Шапроном дю Ларре, приехавшим из Брюсселя вместе со своей женой — дочерью генерала Корнилова Натальей Лав ров ной. Он много расспрашивал Наталью Лавровну и её сына, которого родители в честь дедушки назвали Лавром, с искренней печалью вспоминал о Лавре Георгиевиче и так же искренне сожалел, что сегодня генерала нет на этом торжестве.