За руку с ветром

Если меня попросят описать этого человека, я, не задумываясь, тут же скажу все, что о нем думаю, мало того, я сделаю это с непередаваемым удовольствием. Бестактный, наглый, противный тип с идиотским чувством юмора и завышенной самооценкой. У него дурацкая улыбка, которую все девчонки находят обворожительной, детские ямочки на щеках, глупая татуировка прямо на шее и дар выводить из себя нормальных и порядочных людей. В голове у него ветер, на уме – гормональные глупости, а язык этого парня – самый главный враг как его самого, так и тех, кто находится рядом. Одним словом, он – первостепенный болван и невежа. Кретин, короче, редкий.

Все это я выскажу на одном дыхании. Потом, сделав паузу и судорожно вздохнув, я, немного смутившись, добавлю, что я все равно люблю его. И, кажется, буду любить всю свою жизнь. Чего уж там: любовь зла, полюбишь и… Смерчинского. Ну, ладно-ладно, я ведь уже говорила, что, по-моему, в нашей ситуации это выражение больше подходит ко мне: любовь зла, полюбишь и меня. Но я исправляюсь, правда. И стараюсь сделать так, чтобы Денису было со мной так же хорошо, как и мне с ним. А мне с ним очень хорошо, поверьте! Так хорошо, что мне кажется, что у меня за спиной вырастают клубничные крылья.

Правда, иногда все же он умудряется достать меня, и тогда клубничные крылья куда-то временно испаряются, а мои головастики обзаводятся демонскими клыками и рожками. Честно-честно, Дэн – тот еще манипулятор и любитель повыводить из себя! А жить с ним в одной квартире – это вообще большая умора. Ненавижу, когда он складывает на меня свои руки и ноги в постели. И переставляет мои вещи. И как валяется на полу, на пушистом ковре, и все время хватает меня за ноги, как мое котэ. Зато обожаю то, как он готовит завтраки. И как слушает рок на всю громкость колонок, одновременно что-нибудь читая, работая на ноуте, переписываясь с друзьями и придумывая мне обидные прозвища типа Бурундук – Священное Животное. А еще я без ума от того, как он умеет…

– Маша, ты долго будешь тут сидеть? – вырвал меня из хрустальной пелены собственных мыслей мамин сонный голос. – Поздно уже. Тебе вставать через несколько часов.

Я только вздохнула и отложила в сторону бумагу, разминая спину.

– Мне осталось совсем чуть-чуть, мам, – заверила я ее, сделав честные глаза. – Все равно не спится.

– Ты все у меня как маленькая, – улыбнулась она с какой-то легкой грустью. Кажется, мама тоже, как и я, волнуется перед завтрашним днем.

Мы немного поговорили, мама потрепала меня по волосам и ушла в спальню, а я осталась сидеть в гостиной на полу, в окружении кучи бумаг, ручек, фломастеров и с планшетом на коленях. То и дело заглядывая в него, я складывала бумагу, пытаясь превратить ее в фигурку. Искусство оригами давалось мне тяжело, и об этом свидетельствовали смятые белоснежные листы вокруг.

Началось все с того, что вечером я ни с того ни с сего полезла в свой старый стол – за воспоминаниями, как сказал папа, и среди исписанных тетрадей, дисков и записок нашла двух бумажных ящерок и единорога, подаренного мне Дэном давным-давно. Мне в голову тотчас пришла интересная идея, и я стала делать новую ящерицу, найдя схему в Интернете. На внутренней стороне бумаги я заблаговременно написала несколько букв и цифр, предвкушая, как кое-кто будет мучиться, пытаясь отгадать, что же я имела в виду.

С ящеркой я закончила лишь тогда, когда за окном стало совсем темно, город уснул, огни погасли, на небо цвета черного винограда высыпался звездный бисер, и слышно было лишь, как летний ветер играет с листьями и травой.

Я, собрав вещи с пола и чуть не перевернув журнальный столик с учебниками по английскому, прокралась в свою комнату, в которой теперь бывала не так часто. Спать совершенно не хотелось, и я, взяв на руки дремлющего коте, подошла и села на подоконник, задумчиво глядя вдаль. Сколько раз я смотрела в это окно, на эти деревья, на эти дома, на этот кусок неба, на привычную жизнь… А теперь, кажется, все поменялось и станет меняться дальше. Нет, окно, деревья и дома останутся прежними, даже небо будет таким же. Просто я теперь – другая. И это здорово. Мы должны меняться, хотя что-то неизменное всегда остается в нас. У меня – это жизнелюбие и эмоциональность, а у Смерчинского – инопланетная удачливость и доброе сердце. Доставучесть, конечно же, тоже, но что поделать?

Нет, мы – неидеальная пара, мы – неидеальные люди, но наши недостатки, сочетаясь друг с другом, создают нечто совершенное – нашу любовь.

Я полной грудью вдохнула свежий воздух, с отстраненной полуулыбкой изучая узоры звезд-бисеринок, которые было видно так хорошо, что хотелось протянуть к небу руку и отковырнуть себе парочку на память.

В кровать я легла с мыслями о Дэне.

И хотя сейчас сердце билось спокойно, я знала, что завтра оно будет стучаться, как сумасшедшее…

…как сумасшедшее. Почему же как?…

С той самой секунды, как рано утром я распахнула ресницы, сердце билось так, словно превратилось в птицу с трепещущимися крыльями, готовую вырваться на волю. Волнение прохладными мятными волнами то и дело накатывало на грудь, а в голове царило недоумение. Я так ждала этот день, так долго к нему готовилась, так волновалась, а теперь не верила, что он наступил. И даже не думала, что из-за такой глупости можно так переживать! Столько суматохи дома, шума, людей!

– Все готово, можете посмотреть на себя, – сказал мне приятный женский голос. – Если что-то покажется не так, мы исправим.

С некоторой опаской я взглянула в большое овальное зеркало и узрела взрослую девушку с нежным макияжем и высоким дерзким начесом. Увиденное мне понравилось, и я повертелась перед зеркалом, изображая из себя модель.

– Красавица-красавица, – засмеялась мама, стоявшая рядышком. Она улыбалась, но то и дело подозрительно прятала глаза.

– Вообще супер! – радостно подтвердила свидетельница Инга, околачивающаяся тут же и мешающая оператору и фотографу. Первому она мешала снимать, второму едва не уронила камеру.

Честно сказать, я долго не знала, кого сделать своей свидетельницей: Марину или Лиду, поскольку с ними возникли определенные проблемы. Лида вместе с Петром находилась за границей, Маринка же была вся в семье и в семейных проблемах. К тому же я побоялась, что кто-нибудь из девчонок может обидеться, если я сделаю свидетельницей не ее, а кузину. И я остановилась на взбалмошной, но добродушной Инге, которая была временно свободной, потому как ее Бритые Виски сейчас зажигают в армии, и Рафаэль, по ходу, сейчас вообще полностью лысый, а от того жутко злой.

А свидетелем… свидетелем стал один забавный парень. Дэн ведь тоже долго не мог выбрать между Черри, Ланде и Игорем, а потом хорошенько подумал и сказал, что они все невменяемые типы и что его свидетелем станет очень близкий друг-музыкант из Америки. Тот самый, кому когда-то передавал странные слова Кей.

Кстати сказать, я видела этого музыканта всего лишь пару раз. И каждый раз жмурилась от восторга. Потому что думала, что к нам в дом приезжает галлюцинация. Галлюцинация была необычной, черноволосой и до ужаса знаменитой: Кезон из группы «Red Lords» – парень необычный во всех смыслах. А как мы познакомились… Представляете, сидите вы на своей кровати, смотрите по ноуту комедию – кстати, ту самую, которую мы когда-то с Денисом не досмотрели в кинотеатре, а потом пересматривали раз пять – смеетесь, болтаете ногами в воздухе, а тут дверь открывается, и ваш молодой человек заваливается в вашу общую спальню с радостной, но какой-то противной улыбочкой: