За секунду до взрыва

Левина разбудил телефонный звонок так же, как и миссис Кияк, которой потребовалось невероятно много времени, чтобы вернуться к Дункану. Она прошла мимо Дэггета, пробормотала что-то о том, что надо бы выделить ей отдельную комнату, и завалилась в его постель досыпать — такой у них был договор.

Левин уже успел созвониться с комендантом здания, где находился кабинет Розена. Все трое встретились у входа и вместе поднялись к приемной Розена. Красная полицейская печать с двери была сорвана. Дэггет уже заранее знал, что они там увидят. И ненавидел себя за это. Вина была целиком на нем. Он так и не удосужился продумать ситуацию, иначе бы, наверное, сообразил, что убийца может вернуться и продолжить начатое.

Дэггет никогда не любил запаха зубоврачебных кабинетов, эту смесь лекарств, настоенных на спирту, и старой зубной пасты. Он быстро прошел через приемную. Как ни странно это может показаться, он никогда не видел труп человека так близко. Он видел сотни, а может, тысячи снимков, он видел десятки трупов на месте аварии самолета, он видел бабушку в гробу, в конце концов. Но так близко — никогда. Его и самого удивила эта мысль: столько лет в ФБР, и надо же, это его первый труп. Это как потеря невинности — вдруг пришла ему в голову странная мысль. Он стоял совсем близко и смотрел в неживые глаза доктора Джона Розена. На этот раз ошибки быть не могло: Розен не дышал. Глаза сухие, зрачки застывшие. От него пахло экскрементами. Куда смотрели эти остановившиеся глаза, что они видели? О чем он думал в последнюю минуту? О чем бы думал Дэггет в последнюю минуту своей жизни?

Внезапно его охватило совершенно непреодолимое желание. За дверью уже слышались шаги Левина. Если он не сделает этого сейчас, ему уже не успеть. Левин будет здесь через несколько секунд. Глупое, совершенно необъяснимое, детское желание… но он не мог ему противостоять.

Дэггет протянул руку, осторожно дотронулся до мертвеца, до его кожи. И тут же отдернул руку. Так ребенок обычно гладит лошадь в первый раз в жизни. Дэггет не мог вспомнить, откуда ему знакомо это ощущение.

Глава тринадцатая

За окном спальни слышался громкий шелест листьев на кустах рододендрона. С минуту Кэри лежала, прислушиваясь к этому звуку. Бриз! Наконец-то! Слава Богу! Может, теперь жара хоть немного спадет. Все цветы у нее в саду повяли и высохли от этой жары. А какие там были тюльпаны! Что это было за необыкновенное зрелище, что за чудесная картина! Все цвета сплелись на ней в причудливый узор, от бледно-желтого до ярко-розового и вишневого. Такого Кэри еще никогда в жизни не видела. Она жила этим садом. И огородик свой любила не меньше. И вот теперь эта проклятая жара все сгубила.

Кэри откинула тонкую простыню и теперь лежала совершенно голая, наслаждаясь ветерком, обвевающим ее тело. Это было как дар, посланный с небес. Она приподнялась на локте, чтобы захватить побольше этого чудесного прохладного воздуха, она пила его. Ветерок даже чуть взлохматил ее волосы. Вот если бы еще дождь, а еще лучше ливень! Тогда, может, настанет конец этой иссушающей, изматывающей жаре. И все опять будет хорошо.

Или почти все.

Она снова откинулась на спину, купаясь в струях прохладного воздуха. Потом дотянулась до телефона, набрала номер сестры. Та ответила очень громко, по-видимому, пытаясь перекричать галдеж, — в это время они уже все сидели за завтраком.

— Это я, — сказала Кэри.

Детские голоса чуть стихли, наверное, сестра понесла телефон в кабинет. Кэри живо представила себе всю картину: красные кожаные кресла, диван, по всем стенам книги, расставленные в алфавитном порядке. Муж у сестры педант — из тех, что любят расставлять книги строго по алфавиту; еще он держит картотеку адресов и дней рождения всех родственников и знакомых и еще не забывает помечать, когда они с женой в последний раз совокуплялись.

— Что-то ты сегодня поздно звонишь, — заметила сестра.

— У меня сегодня ленивое настроение. Надо бы встать и идти, да что-то я никак не соберусь с силами.

— Вот видишь! Видишь! Как раз то, что я тебе говорила.

Кэри каждый раз спрашивала себя, с какой стати ей каждое утро подвергать себя этому испытанию. Она знала наизусть, о чем будет говорить сестра.

— Я повторяю: если у тебя в жизни появятся другие интересы, тебе захочется вскакивать по утрам, и как можно раньше. Тебе это ничего не будет стоить. Ты и одеваться будешь по-другому, все будешь делать по-другому.

— Ему же всего восемнадцать лет! Ты считаешь, это справедливо по отношению к Эрику?

— Во-первых, ему двадцать один. А во-вторых, при чем тут Эрик? Я считаю, что это справедливо по отношению ко мне самой. Понимаешь, ко мне! Я снова живу. И потом я люблю Эрика и детей люблю.

— А его ты любишь? Этого твоего… ну как его там?

— Люблю ли я его? Нет, это не любовь. Просто… я им увлечена, да еще как! Сердце готово выпрыгнуть ему навстречу, как только он прикоснется ко мне. При одном звуке его голоса меня как будто пронзает электрическим током.

— Это в тебе говорит чувство вины.

— Вот уж нет.

— Почему? Очень может быть.

— Ничего похожего. Это физическое влечение. И это так естественно. Да Господи Боже мой, до сих пор я и не знала, что такое настоящий оргазм. Вот скажи, когда у тебя последний раз было с Кэмом?

— Пожалуйста, не примешивай сюда Кэма.

— Ага, даже вспомнить не можешь. Я же чувствую это по твоему голосу. Ты утратила очарование жизни.

И еще я тебе скажу: для наших отношений с Эриком нет ничего лучше, чем это разнообразие. Это заставляет ценить то, что имеешь, и, кроме того, позволяет понять, чего тебе еще не хватает.

— Тебя послушать, так это у тебя не любовная связь, а терапия какая-то.

— В самую точку! Так оно и есть.

— Но ведь это же означает, что ты его просто используешь, этого… как его там.

— Прекрати. Ты прекрасно знаешь, как его зовут. Ты просто ревнуешь, я по голосу слышу. Я, может, и моложе тебя, но опыта в таких вещах у меня побольше. Так что тебе стоит прислушаться к моим словам. Кэм с тобой отвратительно обращается. Ты знаешь это так же, как и я. Сама все время на это жалуешься. Если бы не сын, ты бы давно уже его бросила.

— Это неправда.

— Не перебивай! Лучше признай честно: у тебя любовь с сыном, а не с отцом. И знаешь, почему? Потому что по природе ты мать больше, чем кто-либо другой. Может быть, тебе стоило бы забрать Эрика с детьми, а я бы лучше осталась одна. Я хочу быть свободна. Хочу, чтобы вокруг замечали, в чем я хожу и как от меня пахнет. Ну разве я в этом виновата?

Кэри открыла было рот, но что возразишь против правды?

Снова заговорила Энн:

— Послушай, даже если кто-то просто тобой заинтересуется, ты не представляешь, насколько лучше ты себя почувствуешь. Это правда, поверь мне, я знаю, о чем говорю. И потом, ты могла бы использовать это в своих отношениях с Кэмом. Ну знаешь… обронить какой-нибудь намек, проговориться как бы случайно. И посмотреть, как он будет себя вести. Если у него к тебе настоящее сильное чувство, он изменится, обязательно изменится, вот увидишь. Если же нет — ну, значит, нет, ничего не поделаешь. Разве я не права?