За стеклом (сборник)

РОМАНТИЧЕСКИЙ УЖИН

Лене Соболевой позвонила бывшая и единственная жена Гены Лидина Мила-Людмила.

Напомнила о сегодняшнем свидании в кафе.

Мила выходила на связь два раза в год: за неделю до памятной даты, чтобы Лена ничего не планировала, и утром дня встречи, чтобы подтвердить ужин в кафе. Мила была очень организованной женщиной.

Неделю назад Лене ничто не мешало встретиться с Милой. Но сегодня Лена собиралась после обеда в архив, это другой конец Москвы, к семи точно не успеет. И отказывать несчастной (с точки зрения Лены) разведенной женщине, которой только и осталось отмечать первый поцелуй с любимым мужчиной, Лена не могла. Поэтому, подтвердив свидание, Лена задумалась над тем, как его избежать. Ответ лежал на поверхности. Лена поехала по знакомому маршруту — к Гене на работу.

Услышав голос Лены в трубке внутреннего телефона. Гена ощетинился:

— Не могу выйти! Занят! Работы невпроворот.

— Три минутки! — уговаривала Лена.

— Говори!

— Я же из проходной! Тут все слышат. Пожалуйста, спустись, очень нужно!

«Буду нем как рыба, кит и все животные, вместе взятые, — мысленно программировал себя Гена. — Она меня больше не спровоцирует. Еще одна оплошность, и Вовка точно из меня котлету сделает».

Гена вышел насупленный и хмурый. Не поздоровался, только вопросительно уставился. Но первой спросила Лена:

— Ты помнишь, какой сегодня день?

Гена пожал плечами и, тщательно следя за каждым словом, насмешливо произнес:

— Взятие Бастилии или Зимнего дворца? День пионервожатого или ассенизатора?

— Как тебе не стыдно? — возмутилась Лена.

— Умираю от стыда, — заверил Гена.

— В этот день, много лет назад, — патетично, вытянув шею, проговорила Лена, — ты первый раз поцеловал Милу в переходе метро со станции «Театральная» на «Площадь Революции»!

Гена растерялся и машинально поправил ее:

— Тогда «Театральная» называлась «Площадь Свердлова».

— Значит, ты помнишь? — обрадовалась Лена безо всякой патетики.

— А то! — гордо соврал Гена.

— Отлично! Понимаешь, мы этот день каждый год отмечаем с Милой, а сегодня, — тараторила Лена, — никак не могу с ней встретиться. И в конце концов! Кто с твоей женой целовался? Я или ты?

— Я! — Гена не уходил от ответственности.

«Милка отмечает… каждый год! — лихорадочно думал он. — Значит, помнит, любит? Значит, не все потеряно?»

— Ты меня не слушаешь! — насторожилась Лена.

— Весь внимание!

— Пойдешь?

— Куда?

— Нет, ну я не знаю! Что я тебе толкую?

— Что?

— Гена, ты какой-то странный. Не болеешь?

— Ленка! Я здоров, как все рыбы, киты и животные, вместе взятые. Четко скажи: что я должен сделать?

— Прийти вместо меня в кафе.

— Понял. И что сказать? Ты не смогла?

— Идиот! — воскликнула Лена.

— У вас с мужем наблюдается отвратительная манера обвинять меня в умственной отсталости. — Он сделал глубокий вздох, потряс головой. — Говори адрес и время.

На свидание с бывшей женой Гена вышел, отпросившись с работы, за два часа. Правильно сделал. Купил громадный букет цветов в ажурной обертке из фольги. Сообразил, что в ресторане расплатиться денег может не хватить. Рванул домой, занял у соседки.

Она имела большие накопления. С непостигаемым упорством экономила каждую копейку и складывала купюры в специально устроенный в матрасе тайник. При этом наследникам ничего завещать не собиралась. Наверное, отказаться от более чем полувековой привычки страховаться на черный день не могла. Хотя в «черный день», который был не за горами, деньги ей точно не понадобятся.

— Цветы-то которой? — спросила соседка.

— Самой главной, — ответил Гена.

Почему он так нервничает? Он Милу знает, как собственную руку. Нет, конечно, за истекший период у Милы могла вырасти бородавка под мышкой. Да хоть дюжина бородавок! Разве в них дело? Дело в том, что он, Гена, знавший многих женщин, любил только одну. И как ни старался, вырвать из своего сердца Милу не мог. Милая Мила! Его детей ненаглядных мать, кстати. И мандражирует он, потому что боится смертельно, что нет у Милы тех же чувств, что презирает она бывшего муженька и в грош не ставит. А почему тогда первый поцелуй отмечает? Вопрос обнадеживающий!

С букетом цветов и с потерянным лицом Гена лихорадочно курсировал в скверике у Большого театра. Кафе, куда приедет Мила, в Столешниках, пять минут хода, времени навалом. К Большому стягивались зрители.

— Любите балет? — хитро подмигнув, спросил Гену какой-то старикашка. — Или нашу чудную приму? Какая техника! Какая пластика! Я вас понимаю, молодой человек! Хотите совет опытного балетомана? Не передавайте букет через служительницу. Бросьте цветы к ее ногам в финале! К ее пуантам!

— К ее чего? — переспросил Гена.

Потом понял, что его принимают за поклонника известной балерины, поэтому все пялятся и улыбаются, глядя на вызывающе роскошный букет.

Стоп! Балерины и медички отдыхают. Но есть букет, который он сдуру за большие деньги купил и два часа таскает. Что получится? Приходит он к Миле с веником в оборках.

Сначала изменил жене, потом три года на глаза не показывался, теперь за цветочками мещанскими рожу похотливую хочет спрятать?

Именно так отнесется Мила, он точно знает. Пошлость она не переносит ни в каком виде.

Гена переложил букет в левую руку, а правую протянул старичку:

— Спасибо за совет! Благодарю!

Он вышел на Пушкинскую улицу и двинулся вверх. Внимательно смотрел на встречных девушек. Как назло, попадались одна другой краше. Но и его заветная встретилась. Дурнушка, ее папа был филином, а мама — цаплей. В итоге получился совенок на длинных тонких ножках. Гена перегородил «совенку» дорогу:

— Девушка! Милая! Помогите мне!

«Совенок» хлопнула большими навыкате глазками:

— Что вам нужно?

— Только одно! — взмолился Гена. — Пожелайте мне удачи! Это вам! — Он протянул ей букет, предварительно вытащив распустившуюся алую розу. — Возьмите! Пожалуйста! Вы в Бога верите?

— В целом, — растерялась девушка и взяла букет.

— Прекрасно! — воскликнул Гена, освободившись от цветов. — Помолитесь за меня! Я гадкий, мерзкий человек, иду мириться с женой и матерью моих многочисленных детей. Как вы думаете, она простит?

Зажглись уличные фонари. В их свете цветная фольга, обрамлявшая цветы, заиграла блестящей парчой, по-новому озарила лицо девушки-совенка. Из уродливой ее мордашка стала почти прекрасной.