За стенами города. Дезертир Ведерников

Когда наступило уже сегодня, он по-прежнему ничего не сделал, ничего не подготовил, а самое непростительное — ничего не обдумал. Он разбирал паркет в комнате, топил печку и ел. Вот и все. Остатки еды помещались теперь в одной пол-литровой стеклянной банке. В муке были ворсинки. Возможно, от мешка, возможно — крысиная шерсть. Он мог бы все съесть за один присест.

Плохо, если он опоздает. Собственно, уже опаздывал. Конечно, дойти до переулка, в котором, как рассказала Маша, формируются колонны, можно минут за двадцать-тридцать. Плюс полчаса на непредвиденные обстоятельства. Никак не может заставить себя открыть шифоньер с одеждой Нади. Прежде нужно найти ее письма и припомнить, какую блузку она хотела от него получить. И оставить ей свое письмо. Доверять почте нельзя. Пусть узнает, что было с ним. А то насочиняют.

«Все знают, что я никуда ни разу не отлучался, ждал приказа.

…В конце концов, есть свидетели.

…В квартире пусть все останется, как оно есть.

…Сколько, однако, никчемных вещей! А какие нужны?..

…На последнем толчке говорили: будто по талонам на мясо будут выдавать конские головы — одну на двоих.

…Ах, не эти ли головы везли грузовики целый день? Довольно трудно будет из головы доставать лошадиный мозг. Можно попробовать через глазницы тонкой ложечкой. Такая ложечка у нас была, ею всегда пользовались, когда готовили глинтвейн. Так бери ее с собой.

…Но главное — не забыть чертежи. Без чертежей могут на тот берег не пустить. Не думаю, что чертежи будут требовать в двух экземплярах…»

Погасил в печке угли, подмел на кухне пол, чертежи свернул в рулон и обернул клеенкой. Оделся. Уже одетым, мучительно не мог вспомнить, с какими словами хотел обратиться к Наде в записке. Тем не менее, времени зря не терял: извлекал из банки с мукой попавшие горошины и клал в карман. Наконец все вспомнил: ну, конечно, жена просила крепдешиновую блузку с синей оборкой. Метнулся в комнату, где уже не было паркета, и с любопытством рассмотрел эту блузку. Блузка уместилась в кармане пальто. На столе оставил записку: «Дорогая Маша, извини, — я сжег паркет и мебель. Уезжаю. Вадим». Ошибку с именем жены не заметил.

Ощущение наведенного в голове порядка успокоило его. Ключ от квартиры с собою не взял. В дверной коробке была щель, в которой иногда оставляли ключ и Надя, и Костя. Привычка у них сработает, когда окажутся перед запертой дверью.

Надо раскланяться с соседями, они должны будут подтвердить его проживание в квартире. Что касается случавшихся ссор и подозрений — чего в жизни не бывает! Постучал в дверь, ответа не последовало. Квартира не закрыта. Вошел, кашлянул. Пошел вперед. Тишина и застоявшийся воздух вызвали беспокойство. Оказался в комнате. На широком диване увидел женщину. Свет керосиновой лампы освещал остроносое лицо с блестящими глазами. По другую сторону — кровать. На ней лежит вторая сестра. Откуда он знает, кто из них прогнал бедную Лизаньку, а кто пожалел. Кто из них жив, кто умер…

— Извините, — постарался мягче сказать Ведерников, — я хочу попрощаться с вами.

— Что вам надо? — проговорила женщина, лежавшая на диване, приподнимаясь на подушках. — Я вас узнала. Я знала, что вы скрываетесь. Много раз говорила сестре, что соседа нужно проверить, и проверить как следует.

Ведерников сделал шаг к старой деве.

— Трус! Трус! — закричала она. — Я тебя не боюсь! — Прижалась головой к настенному ковру и попыталась подняться. Под рукой оказалась книга, и она швырнула ее в соседа.

Ведерникову происходящее показалось нелепым. Ведь он как раз просит ее подтвердить, что он, Ведерников Вадим Сергеевич, до двадцать первого марта с.г., не отлучаясь, проживал по настоящему адресу.

— Дура, — сказал тихо. — И уже из коридора крикнул: — Вшивая дура!

23

Ведерников знал, что опаздывает, но тревоги не испытывал, потому что чувствовал себя руководителем проекта.

Он опаздывал — и все опаздывали: опаздывали эвакуируемые, многих из них привозили на санках, некоторые вообще не смогли прибыть. Размещение людей по машинам нарушилось. С колонной отправляли в тыл производственные грузы, станки, инструмент, дефицитные материалы. Некоторые отправители перестарались, — причисленным к машине людям в кузове места не хватало, их пересаживали в другие машины. Некоторые водители не могли запустить моторы на морозе и бегали друг к другу.

Ведерников прошел вдоль колонны. Для него названия отправителей, нанесенные на ящиках: «Завод Карла Маркса», «Невский машиностроительный», «ГОМЗ» — звучали, как аккорды большого симфонического оркестра. Его, высокого, в приличном пальто с барашковым воротником и в шляпе, никто не останавливал, а начальник колонны даже кивнул.

Темнело. Наконец в голове колонны помигали синим фонариком и просигналили клаксоном. «Зисы» тронулись. Инженер подошел к последней машине. В кабине заметил женщину с грудным ребенком. В кузове, накрытом брезентовым тентом, громоздилось несколько больших ящиков. За ними были видны головы пассажиров, их лица невозможно было разглядеть.

— Я не могу больше ждать, — заговорил водитель, выходя из кабины. — Нет двоих. А ваша фамилия, товарищ, Голубев?

Ведерников был недоволен сомнением в своей миссии:

— Ну что за вопрос! Вы правильно сделали, устроив женщину с ребенком в кабине. — При этом думал о Маше-продавщице и Лизаньке. — Помогите мне залезть.

Шофер подтолкнул нового пассажира, и Ведерников оказался на третьей лавке.

— Все будет хорошо, все будет хорошо, — пообещал он тесно сидящим людям.

Машина, тяжело покачиваясь, тронулась в путь. Так же закачались на лавках люди.

— Поехали, — чуть слышный шепот прошел под брезентом.

Сидящая рядом с Ведерниковым женщина перекрестилась.

За спиной кто-то спросил:

— Товарищи, мы будем получать в пути горячее какао и куриный бульон?

Ведерников задумался. Он представил путь колонны: ночь, плохая дорога, обстрел, сотни людей выбираются из машин с кружками на снег, толкаются, ругаются, падают, бренча своими посудинами…

«Слухи о какао и курином бульоне может распространять только немецкая агентура, чтобы устроить на дороге хаос», — подумал он.

Грузовик уже миновал городские окраины, когда инженер обернулся туда, откуда услышал про заманчивую кормежку:

— Если будете болтать лишнее, я вас сдам куда следует…

Попутный ветер забрасывал под тент выхлопную вонь. На повороте эвакуированных бросало в сторону, пока восстанавливали порядок в рядах полумертвых тел, машину бросало в другую сторону. «Вы что, не можете удержаться?» — готов был сказать Ведерников соседу справа, когда прямой, тяжелый, как памятник, тот навалился на него, но вот уже соседку слева он пытается удержать плечом.

Колонна выехала на проложенную через лес дорогу, освещаемую ровным светом луны; когда луна скрывалась за облаками, казалось: за бортом кузова пропасть. Ведерников погрузился в дремоту, спутавшую этот марш с осенним маршем на таких же «зисах» с ополченцами, и казалось, будто он еще не знает, что случится с ополченцами и с ним. Потом навязалась забота: «Все идет хорошо, но нет у меня уверенности, что выдача дополнительного пайка для тех, кто должен взорвать город, пройдет вовремя и без эксцессов».