За стенами собачьего музея

— И как думаешь, почему этот сон приснился тебе именно тогда?

— Потому что как раз тогда я много думал о домах. Готовился стать архитектором.

— Гарри, не валяй дурака. Ты ведь сам всегда утверждал, мол, вещи вроде «Малыш карате» не прокатывают именно потому, что там важнейшие вопросы низводятся до самого примитивного уровня. И это верно, а в данном случае ты сам…

Короче, слушай внимательно. Иногда сны могут превращаться в солдат. Они будут участвовать в твоих сражениях, защищать твою землю, но при этом ты должен как следует о них заботиться. Корми и оберегай их, уделяй им столько внимания, сколько они заслуживают. Попробуй забыть или просто не обратить внимания на один из таких важных снов — и солдат умрет. А этот твой сон особенный. Ты непременно должен как можно подробнее записать все, что помнишь из него и перечитывать написанное до тех пор, пока не осознаешь, насколько все это важно. И, ради всего святого, береги этот сон как зеницу ока, постарайся его сохранить. Поверь мне, он тебе еще ой как пригодится.

Да, разумеется, «Малыш карате» — чушь на постном масле, но тебе было даровано подлинное понимание, Гарри, а ты тогда забыл об этом и вспомнил только сейчас. Как будто сон приснился тебе только потому, что ты на ночь переел остренького.

Помимо «путешествий» и уроков игры на кларнете Венаск постоянно заставлял меня заниматься аутогенной тренировкой, дабы вернуть на землю трепещущего воздушного змея моего сердца и создать в доме моей жизни новую тихую комнату. Конечно, проще всего было бы наврать вам сейчас с три короба — мол, время, проведенное с ним, было исполнено удивительных событии, насыщено глубочайшими афоризмами, каждый мой шаг сопровождали поразительнейшие озарения. Но нет, Венаск работал несколько иначе. Иногда он действительно использовал магию, и порой у меня просто отваливалась челюсть, а по спине будто пробегали целые полчища ящериц с ледяными лапками. Но, как правило, лечение заключалось в обычных негромких беседах и легких шутках. Я просто убежден, что всех истинно великих учителей отличают две вещи, перевешивающие все остальное — умение ясно объяснять и доброжелательность, которую ты чувствуешь чуть ли не физически.

Шаман, учитель… непременно должен быть человеком глубоким и всегда доброжелательным. Но ни в коем случае не тем модным ныне полудьяволом-полуангелом, интригующий образ которого так удобен, но совершенно не отвечает назначению. Дело в том, что, хотя методы, применяемые истинными учителями, странны, необычны, а порой и просто пугающи, эти люди обязательно знают о нас нечто такое, чего мы сами о себе не знаем— их мозги работают несколько иным образом, нежели наши. И, самое главное, за всем их странным поведением кроется лишь доброе намерение вернуть наше духовное состояние в норму.

После знакомства с Венаском мне приходилось встречаться и с другими так называемыми шаманами — а еще я кое-что читал о них. Вот только все они были какими-то ненастоящими. На поверку эти люди оказывались попросту злонамеренными приспособленцами, правда, очень хитрыми и обладающими острой интуицией — они сходили за духовных наставников лишь благодаря некоторым экстрасенсорным способностям. На самом же деле, грош цена таким экстрасенсам. Кто-то где-то заметил, что нам следует научиться различать оккультное и религиозное, волшебство и истинную духовность. Порой все это неразрывно связано — например, многие святые способны творить чудеса. Но они никогда не пользуются этими своими возможностями — более того, считают их всего лишь побочным эффектом на пути к истинной цели, которой является духовное совершенствование.

Позвольте, я расскажу вам еще одну, последнюю историю о Венаске. Я тогда уже поправился, и старик стал готовиться к отъезду в Лос-Анджелес, хотя даже словом не обмолвился об оплате. Тогда я сам напрямик спросил у него, сколько я ему должен. Венаск ответил, что обычно берет пять тысяч долларов, но, поскольку я знаменитый архитектор, он бы предпочел, чтобы я спроектировал для его дома новую кухню. Мол, нынешняя уже стара и слишком полна печальных воспоминаний о счастливых деньках, которые он проводил там с покойной женой.

— Ну вот, Гарри, теперь твоя очередь определить, что я собой представляю. Попробуй угадать, какого рода среда подходит мне больше всего.

— Это что, тоже часть моего лечения?

— Нет. Просто мне нужна новая кухня, а для тебя это отличный способ снова заняться делом. Желательно что-нибудь небольшое и со вкусом.

Я вместе с ним отправился в Лос-Анджелес взглянуть на его жилище. Оно не произвело на меня особого впечатления. Сам дом был послевоенной постройки, в псевдоиспанском стиле, но хуже всего он выглядел изнутри: просто халупа, самый настоящий хламовник. Все слишком пестрое, излишне яркое, чересчур много разношерстной мебели, предметы которой совершенно не сочетались друг с другом. Создавалось впечатление, что в доме обитает то ли какой-то шизофреник с Таити, то ли любитель до всяческого разнообразия, но совершенно невосприимчивый к цветам, за исключением синего и желтого.

Дальше — хуже. Венаск с нескрываемой гордостью сообщил, что дом украшала его жена и после ее смерти он не изменил тут ни единой мелочи.

Кухня была оформлена в том же духе. Единственным и очень трогательным ее отличием было то, что она, очевидно, являлась любимым и самым обжитым помещением во всем доме. Нетрудно было представить в ней пожилых супругов: Венаска, прислонившегося к холодильнику, и его жену, суетливо накрывающую на стол. Только тут мне стало понятно, почему Венаску так хочется, чтобы я как-то изменил черты чересчур знакомого лица этой кухоньки.

— Какой бы стиль ты предпочел, Венаск? Сексуальный? Средиземноморский?

— Интересно, неужели даже кухня может быть сексуальной?

— Конечно. Белая. С серебром. Элегантная.

— Ты, Гарри, будто операционную описываешь. Слушай, мне же не миндалины здесь удалять. Нет уж, спроектируй лучше что-нибудь уютное и живое.

Мне приходилось проектировать здания, которые, будучи еще на бумаге, затмевали любые соседствующие постройки как своим внешним видом, так и размерами. Особняки, небоскребы, фабрики — да всего не перечесть. Но спроектировать для старика какую-то дурацкую двенадцатифутовую кухню показалось мне едва ли не делом чести. Он столько сделал для меня, поэтому я, естественно, хотел отблагодарить его. Когда же я признался ему в этом, он лишь потрепал меня по щеке и заметил:

— Главное, не забудь оставить место для микроволновой печи.

Первым на ум мне пришел Адольф Лоос note 39 . Венаску наверняка понравится его стиль… Чистая простота, ведущая прямо к сути. Я показал старику эскизы, но тот лишь отрицательно помотал головой:

— Нет, Гарри, в таком доме и простудиться недолго. Этот человек, видно, забывал о своем сердце.

Вот какая участь постигла короля венской архитектуры двадцатого века.

Гауди note 40 оказался «слишком мрачным», а работы Франка Гери note 41 напомнили Венаску «изгородь вокруг школы».

Note39

Адольф Лоос (1870-1933) — выдающийся архитектор и дизайнер австрийского модерна, теоретик и пропагандист функциональной архитектуры, противник функционально неоправданных архитектурных форм и декоративных украшений. Австрийский архитектурный модерн вообще отличался определенной сдержанностью в применении декора, который обычно не играл главную роль в создании внешнего облика здания, а использовался в качестве композиционного акцента или орнаментального обрамления больших плоскостей стен. В проектах Лооса рациональная планировка и простая геометрическая форма (гладкие стены без декора) предвосхищали европейский функционализм 1920-х гг.

Note40

Антонио Гауди (1852-1926) — выдающийся испанский архитектор, наиболее ярко соединявший декоративные тенденции модерна с формами каталонского барокко, результатом чего являлись сложные композиции с обилием кривых линий и декора. Стремился выявить конструктивные возможности новых строительных материалов, умело использовал рельеф и природные условия участка, а также доводил до крайности поиски сложной конфигурации плана и необычной объёмно-пространственной композиции здания. Для Гауди характерны криволинейные архитектурные формы, часто подражавшие скалам или формам растительного и животного мира, декоративная насыщенность внешнего облика здания (использование цветной майолики и т. д.). Основные постройки Гауди находятся в Барселоне; наиболее знаменитая из них — собор Ла Саграда Фамилиа, строительство которого началось в 1886 г. и продолжается, с переменным успехом, до сих пор.

Note41

Франк Гери (наст, имя Эфраим Голдберг; р. 1929) — американский архитектор и дизайнер, лауреат Прицкеровской премии 1989 года. Родился в Канаде, но с 1947 г. живет в Калифорнии. Как для его ранних работ, изготавливавшихся из фанеры, гофрированного железа, колючей проволоки и пр., так и для поздних, более строгих творений определяющим является понятие постмодернистской деконструкции. По утверждению самого Гери, его работы следует соотносить, скорее, со скульптурой и живописью (например, знаменитого коллажиста шестидесятых годов Роберта Раушенберга), чем собственно с архитектурой. Другие очевидные источники влияния — дадаизм, русский конструктивизм. В работах Гери налицо динамическое напряжение между «высоким» искусством формальной композиции и «низкими» исходными материалами. Основные сооружения: студия и дом Рона Дэвиса (Малибу, Калифорния, 1970-1972), «Детский музей» (Лос-Анджелес, 1979), Иельский институт психологии (Нью-Хейвен, Коннектикут, 1985-1989), ресторан «Фишданс» (Кобе, Япония, 1987), мебельная фабрика «Витра» и ее музей (Вайль-ам-Рейн, Германия, 1987-1989), Американский центр в Париже (1988), концертный зал компании Уолт Дисней (Лос-Анджелес, 1989), художественный музей университета Миннесоты (Миннеаполис, 1990).

Интересно, а что шаман думает о работе самого Гарри Радклиффа?

— Некоторые из зданий прекрасны, но многие похожи на лампочку, которую забыли выключить, когда наступило утро, или на телефон, понапрасну заливающийся в пустой квартире.

Мало того, что я почувствовал себя уязвленным, так еще и не мог взять в толк, о чем это он. Какая лампочка? Какая пустая квартира? Впоследствии я обнаружил, что слова эти были позаимствованы им из дневников Кокто, причем практически дословно. Но сие ни в коей мере не помогло мне понять, что Венаск имел в виду. И только много позже, очутившись в Сару и разглядывая предполагаемое место строительства собачьего музея, я вдруг осознал. Пространство всегда можно заполнить формой, но в сущности это то же самое, что заполнить пустую комнату светом — т. е. какой в этом смысл, если нет никакого смысла в самом свете? Или нет никого, кто услышал бы телефонный звонок? Хотя впрямую он ничего такого и не сказал, я уверен: Венаск считал, что я добился славы заумностью своего творчества, в то же время совершенно не используя (или сознательно не принимая в расчет) самые сильные стороны своего таланта.

Итак, мне был брошен вызов. Я просто обязан был спроектировать Венаску такую кухню, чтобы даже у него от удивления глаза на лоб полезли. Я демонстрировал ему работы самых разных архитекторов, таких как Брюс Гофф note 42 , Ричард Майер и даже Даниэль Либескинд note 43 . Показывал здания, мебель, кухонную утварь. Мне необходимо было получить хотя бы отдаленное представление о том, что ему нужно. Но помощи я ждал зря.

Note42

Брюс Гофф (1904-1982) — американский архитектор, обладающий, скорее, культовой, нежели широкой известностью. Как и Франк Ллойд Райт (1867-1959), под большим влиянием которого находился, формального архитектурного образования не получил. Также в раннем творчестве Гоффа заметно влияние художников Обри Бердслея (1872-1898) и Густава Климта (1862-1918), архитекторов Эриха Мендельсона (1887-1953) и Йозефа Гофмана (1870-1956). Работы Гоффа отличает эклектичность, а со второй половины пятидесятых годов — откровенная фантасмагоричность. Первый дом спроектировал в 15 лет. Основные сооружения: методистско-епископальная церковь на Бостон-авеню (Талса, Оклахома, 1926-1929), Коул-хаус (Парк-Ридж, Иллинойс, 1939-1940), Ледбеттер-хаус (Норман, Оклахома, 1947-1948), Прайс-хаус (Бартлсвилл, Оклахома, 1956-1958), Гутман-хаус (Галфпорт, Миссисипи, 1958-1960), Николь-хаус (Канзас-сити, Миссури, 1965-1967), музей японского искусства Син-Энкан (Лос-Анджелес, 1978-1988).

Note43

Даниэль Либескинд (р. 1946) — архитектор, радикальный де-конструктивист. Родился в Лодзи (Польша), впоследствии гражданин США. С конца восьмидесятых годов живет и работает в Германии. В 1995 г. выступил дизайнером берлинского варианта выставки «Москва — Берлин, 1900-1950 гг.» (московский вариант выставки оформлял годом позже Борис Мессерер). Едва ли не каждый проект Либескинда вызывал яростную полемику. Первым его зданием, строительство которого удалось довести к настоящему времени до конца, явился открытый в Оснабрюке (1998) мемориальный музей художника Феликса Нуссбаума (1904-1944), погибшего в Аушвице. В октябре 2000 г. должен открыться Еврейский музей в Берлине, ставший задолго до завершения строительства объектом наиболее ожесточенной полемики за всю творческую биографию Либескинда.