За тихой и темной рекой

— Нет, мсье Белый, — непонятно, почему обратившись к отсутствующему постояльцу по-французски, — произнёс сыщик. — Просто так вы от нас не уйдёте. Или уже? Под видом поездки в Марковскую? А что, вполне может статься. Сначала тюкнул Бубнова. Сделал вид, будто уехал. А сам — к Мичурину. Куш сорвал, обтяпал дельце, и в бега!

Взгляд следователя упал на деньги. Целых десять тысяч! Вдова молоканина утверждает, что у них пропало драгоценностей «аж на полторы тысячи!». У Мичурина отобрали деньги и перстень — общей суммой в три тысячи. Выходит, Белый забрал с собой денег почти на пять тысяч, а десять оставил? Ерунда какая-то. А может, деньги фальшивые? Анисим Ильич взял одну купюру, подошёл к окну, принялся крутить её на свет. Настоящая. Пересмотрел остальные. Ни одной фальшивки. Все подлинные.

В дверь осторожно постучали. Кнутов снял пиджак и кинул его поверх стола.

— Кто там?

— Это я, Анисим Ильич, — в дверь просунулась сначала голова, а за ней и тщедушное тело Селезнёва. — Как приказывали, с утра прибыл.

— Ну?

— Нашёл, — младший следователь топтался на месте, словно стреноженная лошадь.

— Зарезали? Задушили? Что?

— Никак нет, Анисим Ильич. Утоп. В Бурхановке.

Кнутов снова прошёл в переднюю ополоснуть лицо.

— Вот так и утоп?.. На большой реке, когда плыл на корабле, не утоп, а как прибыл в город, не заходя домой, прямиком — к Бурхановке, где воды по пояс, и утоп!

— Утопили, — поправился Селезнёв. — Виноват…

— Саквояжа, естественно, не нашли?

— Так точно, — младший следователь потёр переносицу. — А может, сходить в гимназию? Покойный где-то день находился? Ведь не среди белого же дня его?… Думаю, ночью учителя, того самого… И отчего-то босый.

— Туфли могли и с трупа снять. Доброжелатели.

— И то верно.

— И где же, интересно, он провёл весь день? — Кнутов прошелся сухим языком по губам. — Но вот где ему нечего было делать — так это в гимназии.

— Как? — удивился Селезнёв. — …С ворованным-то? Не носить же по городу целый день.

— А вот тут ты прав, Харитон Денисович! Не мог он с саквояжем по городу шляться. Вот что, мухой лети на «Селенгу» и допроси тех, кто вчера стоял на вахте. Пусть припомнят, что Сухоруков нёс в руках, когда по сходням спускался на берег?

— Думаете, выбросил саквояж за борт? А вещи господина комиссара переложил в свой баул? Что это меняет?

— Многое, Селезнёв. Очень многое. Давай, дуй.

— Слушаюсь, — младший следователь развернулся в сторону двери, и тут же — обратно. — Едва не забыл, Анисим Ильич. Меня возле телеграфной конторы задержали, вам весточка из столицы пришла.

— Что ж ты, сукин сын, сразу не сказал? — Кнутов рванул со стола пиджак.

Деньги, словно по мановению руки фокусника, вспорхнули над столом, и мягко шелестя, опустились на пол. Селезнёв сглотнул слюну: столько он в своей жизни еще не видывал. Кнутов усмехнулся:

— Видал, как люди на ворованном живут? — Анисим Ильич хлопнул помощника по спине. — Всё собери, сложи, как было. И не дай боже, ежели хоть одну купюру к себе в карман сунешь! — большой, обросший волосами кулак вспорхнул перед лицом младшего следователя. — В порошок сотру! После позовёшь прислугу, пусть стоят у порога и никого в комнату не пускают до моего возвращения. А сам — на «Селенгу».

— Неужто, он — Бубнова? — Селезнёв рукавом рубахи махнул по лицу. — И Мичурина?

— Пока не знаю. Но, думаю, часа через два господин Белый нам сам всё расскажет. Что и как.

Олег Владимирович спустился было на землю, когда мальчишка из гостиницы кинулся к дрожкам:

— Барин, вам туда нельзя! Там…

— Кто?

— Кнутов! — Мальчишка хитро подмигнул, мол, понимаем — жуча-ра полицейская!

— Давно он в номере?

— С вечера. А сейчас к нему помощник, скелетина ходячая, пожаловал. Бегите, барин!

Кучер Архип усмехнулся. Малец, подняв на него глаза, стушевался, поняв, что попал впросак, и метнулся в сторону дверей. Белый откинулся на спинку сиденья.

— Что будем делать, ваше благородие? — Архип произнес это, не поворачивая головы, но Олег Владимирович отлично в ней расслышал едкие нотки: что, барин, попался? Откатался? Отбегался?

Белый посмотрел на окна второго этажа, где была его комната, и ответил:

— А, может, в церковь? Воскресенье — грех не помолиться.

— Воля ваша, — кучер тронул поводья, и повозка, развернувшись, направилась в обратном направлении.

— Куда путь держим? — поинтересовался Белый у мужика, когда тот вывернул на Зейскую

— Как сказали. К церкви Святителя Николая.

— А я не говорил, что именно к ней. Нет, братец, давай-ка покатай меня по всему городу, да все церкви покажи. А выбирать я уж сам стану, в какой молиться.

Архип тяжко вздохнул: пассажир ершистый попался. К тому же внутри неопохмелившейся души кучера нарастала волна недовольства. Во-первых, вышеуказанная церковь всё равно находилась ближе всех, а потому «объезд города» требовалось начинать с неё. Во-вторых, Архип уже явственно представлял себе, как за него возьмётся Анисим Ильич, коли прознает, что барин, не заходя в номер, уехал по церквам. А он, Архип, ничем ему в этом не помешал. Скверная получалась история.

А Белый прикидывал, что творится в городе сейчас. По логике именно в данный момент генерал-губернатор должен бы общаться с купцами. Поздним вечером или ночью наверняка было заседание Офицерского собрания. После него к действиям приступили военные. Но город следовало предупредить о происходящих событиях. И лучше, чем через купечество, это сделать никак нельзя.

Город пока ещё не знал тревоги. Люди, не торопясь, степенно шли на церковную службу.

Белый спрыгнул с возка у небольшой, саженей в шесть, одноэтажной, из крепких брёвен, церквушки, над которой возвышалась колокольня, прошёл за ограду, перекрестился, и, минуя небольшое низкое крыльцо, вошёл в помещение.

Аромат ладана плыл над головой. Внутри церковь мало чем отличалась от себе подобных по всей Руси, от Балтики до Тихого океана. Белый вновь перекрестился, постоял немного, слушая проповедь священника, и уже собрался покинуть придел, как заметил знакомую девичью фигуру.

Анна Алексеевна стояла несколько левее от алтаря, куда свет не пробивался сквозь узкие окна, потому её и не было видно. Но и она не могла видеть того, кто возжелал бы за ней наблюдать, как Олег Владимирович.

Глядя на стройную, тонкую фигуру дочери губернатора, он подумал: а достоин ли он её? И вспыхнувшие чувства, не блажь ли это уставшего от длительного одиночества человека? Нет, у него, естественно, были и друзья, и родственники, и близкие люди. И женщины. Но они не могли заполнить пустоту, которая образовалась после смерти отца. Тот был для него всем. Лёгким, беззаботным детством. Советником и помощником. Жизненным университетом. Другом. Самым близким и самым преданным. Одиночество иногда толкает на самые безрассудные поступки. И теперь все мысли его собрались там, чуть левее алтаря. У девичьей фигурки. Он готов был немедленно стать частью её души и плоти. И это здесь! В церкви!

Белый перекрестился третий раз, резко повернулся и торопливо вышел. На улице он задержался у деревянной ограды, переводя дух. Заминка и привела к неожиданной встрече.

Полина Кирилловна подошла тихонько, чуть шелестя подолом платья по щебню:

— Олег Владимирович, вам плохо?

Белый встрепенулся, но, увидев дочь Мичурина, буркнул:

— А, это вы… Нет. Со мной всё в порядке.

Олег Владимирович хотел обойти госпожу Мичурину, но та преградила ему путь:

— Вы сердитесь на меня за ту шутку?