За все в ответе

М а р и я. Парень этот грозился в прорубь броситься. Просил комнату…

Д о б р о т и н. У меня есть заместители, хозяйственники, квартирная часть. Я не построю даже баню, а не то что гидростанцию мирового класса, если я буду с каждым молодоженом возиться.

М а р и я. Ладно, теперь, вот видите, возится прокуратура.

Д о б р о т и н. Пожелаем прокуратуре успеха. А также и милиции.

Т о м б а с о в (Добротину, с холодком). Благодарю вас. (Поклонился, уходит.)

Ушел Д о б р о т и н, потом сцену покидает М а р и я. Появляется Г а л ь к а.

Г а л ь к а (переполненная своими тревогами). Я, между прочим, Галина Миронова, а не какая-нибудь там Галька! (Бьет пальцем по губам.) Брень-брень-брень… (Садится на спинку скамейки, задирает голову к небу.) Между облаками голуба-а-ая лужица… Эй, а ты сможешь из этой лужицы напиться? (Соскакивает со скамейки, убегает.)

Входит Л и д и я С а м о й л о в н а.

Л и д и я С а м о й л о в н а. Излучинск — городок небольшой. Это сейчас его встряхнула стройка. А раньше тут жили так: на одном конце города чихнешь — на другом говорят «будьте здоровы». Ах, Маша, Маша! И в самом деле, как можно, первое лицо в районе — и вдруг роман, на виду у всех… С каким-то приезжим, да еще семейным. «Интерес человека к миру — это просто переизбыток его интереса к самому себе»… Этот парадокс Бернарда Шоу взволновал меня, когда мы с Машей смотрели в нашем театре пьесу «Дом, где разбиваются сердца». А дочке было не до парадоксов… Да и смотрела она больше не на сцену, а в ложу, где сидел этот Бокарев. После спектакля, на улице, она мне его представила. (Укладывает в сумку семейный театральный бинокль.)

Входят М а р и я и Б о к а р е в.

М а р и я. Мама, познакомься, пожалуйста, Алексей Тихонович Бокарев.

Л и д и я С а м о й л о в н а. Лидия Самойловна. Спектакль вам понравился?

Б о к а р е в. Да, спектакль, в общем, неплохой. Но я видел эту пьесу в Англии, в постановке несколько лучшего театра.

Л и д и я С а м о й л о в н а. А чем вы занимаетесь, Алексей Тихонович, когда бываете не в Англии, а у нас, в Излучинске?

Б о к а р е в. Я? (Смутился.) Я, собственно, археолог.

М а р и я. Алексей Тихонович — руководитель экспедиции. Обрабатывает дно будущего водохранилища. Чтобы под водой не скрылись навечно какие-либо древние тайны человечества.

Л и д и я С а м о й л о в н а (оценивающе прощупала взглядом Бокарева и утопила подбородок в воротнике пальто). Я не знаю, как в Лондоне играют, но артист Арнаутов — капитан Шотовер — мой бывший ученик, между прочим. Я его всегда отмечала, он отлично знал литературу. Мне кажется, он играл превосходно.

Б о к а р е в (поспешно соглашается). Отлично играл, отлично.

Мария с улыбкой покосилась на Бокарева.

Л и д и я С а м о й л о в н а. До свидания. (Подает руку Бокареву и, видя, что Мария не торопится проститься, нетерпеливо посматривает на нее.) Маша?

Б о к а р е в. Мария Сергеевна, а не пройтись ли нам немножко?

М а р и я. Да, Алексей Тихонович, в самом деле, давайте хоть несколько минуток подышим свежим воздухом.

Л и д и я С а м о й л о в н а. Прощайте, Алексей Тихонович. (Уходит.)

Б о к а р е в (мальчишески озирается). Теперь тебя можно называть на «ты»?

М а р и я. Я только мамы боюсь.

Б о к а р е в (целует Марию). Здравствуй… Как я ожидал эту весну! Там, в Москве, каждый день, каждую минуту я думал: что с тобой, как ты тут… Это давало мне какие-то удивительные силенки. Я так много сделал за эту зиму…

М а р и я. А знаешь, я тоже очень хорошо, просто необыкновенно хорошо в эту зиму работала! Не знаю, как это казалось другим, ведь моя работа — незаметная, много ли толку, не сразу поймешь. Но работалось действительно хорошо в эту зиму. Видишь, какое совпадение?

Б о к а р е в. Серьезно?

М а р и я. Ну. (Утвердительно двинула подбородком.)

Б о к а р е в. Это твое «ну» — на все случаи жизни! (Ловит ее руку, обцеловывает.) Мозолистая ладошка.

М а р и я. Пойдем. (Уходят.)

Входит Л и д и я С а м о й л о в н а.

Л и д и я С а м о й л о в н а. Маша и Бокарев до рассвета бродили по берегу реки. А когда вышли к улице, ведущей в город, я встала со скамеечки у чужих ворот и двинулась им навстречу.

Появляются М а р и я и Б о к а р е в.

М а р и я. Мамочка!

Л и д и я С а м о й л о в н а. Скажите, какая неожиданность! (В хорошо поставленном голосе старой учительницы — деланное удивление.) А я вот, видите ли, тоже вышла прогуляться. Гуляю и гуляю, и дошла до самого конца города. Бессонница одолевает. (Обходит взглядом Бокарева, а встречаясь глазами с дочерью, многозначительно вздергивает брови.)

М а р и я. Тебе холодно, мама?

Л и д и я С а м о й л о в н а. Нет-нет.

Б о к а р е в. Позвольте, я накину вам на плечи свою куртку.

Л и д и я С а м о й л о в н а. Нет-нет, благодарю.

Мария обняла мать, укрыла ее плечи полой своего жакета.

Какой дорогой вы, Алексей Тихонович, обычно ходите домой? Я надеюсь, вы не испугаетесь добираться ночью по нашим улицам?

Б о к а р е в. Спасибо, я привык, я бываю в местах и поглуше. До свидания, Лидия Самойловна.

Л и д и я С а м о й л о в н а (демонстративно). Алексей Тихонович, прощайте.

Б о к а р е в. Маша, до свидания.

М а р и я (отошла с ним на несколько шагов и, как бы извиняясь перед ним за мать, поцеловала). Звони мне, Алеша.

Б о к а р е в. Сегодня, попозже, когда ты будешь на работе. (Уходит.)

М а р и я. Сегодня? Да, ведь уже утро, мамочка, раннее-раннее… Доброе утро, окошечки!

Л и д и я С а м о й л о в н а (осуждающе покачивает головой). Разум ты потеряла, что ли, или тебе восемнадцать лет?