За завесой 800-летней тайны (Уроки перепрочтения древнерусской литературы)
Шрифт:
Понятно, что появление такого могущественного государственного образования рядом с Киевом свело бы на нет и без того с превеликим трудом сохраняемое главенство Киевских великих князей в политической и экономической жизни Древней Руси. Ведь и так Святослав Киевский, являясь номинально "великим и грозным" князем всей Руси, представлял из себя фактически беднейшего аристократа, которому по уговору с его дуумвиром Рюриком Ростиславовичем, взявшим себе города и земли Киевщины, принадлежали только сам город Киев, воинская дружина да право восседать на "отнем златом столе", что давало ему более политического, нежели реального капитала. Так что "на самом деле, - как констатирует Д. Лихачев, - Святослав был одним из СЛАБЕЙШИХ князей, когда-либо княживших в Киеве."
(При этом следует учесть,
"Образ врага", как замечает Л. Наровчатская, это универсальный способ сплотить "массу" на "подвиг", и этот образ, как видим, рожден задолго до нашей недавней "холодной" войны.
Вместе с тем, если для Святослава лично такие походы против Поля являли собой ещё и один из основных источников прибыли, а потому были и желанны и выгодны, то для властителей удельных княжеств награбленное в половецких вежах добро уже не перевешивало собой той экономической выгоды, которую давало бы им использование занятых в походах людей на мирном поприще. Так, например, Ипатьевская летопись под 1185 годом сообщает о том, что "великий князь Святослав Всеволодович отправился в Карачаев и собирал в Верхних землях воинов, намереваясь на всё лето идти на половцев к Дону", что было равнозначно срыву всех сельскохозяйственных и строительных работ в собственных княжествах, поскольку для похода НА ВСЁ ЛЕТО нужно было увести в Степь едва ли не всё мужское население трудоспособного возраста. И если большинство князей, уступая авторитету прежней славы Киева как общерусского Центра, ещё не противоречили политике Святослава в отношении Поля, то Ольговичи, как отмечает Автор "Слова", уже "доспели на брань", - то есть на проведение собственной линии в русско-половецких отношениях, основанной на добрососедских контактах и родстве, и ведущей, как отмечал цитированный выше Б. Рыбаков, "к сложению устойчивой коалиции - Ольговичи плюс Шаруканиды".
Понятно, что для Святослава успешное завершение брачной экспедиции Игоря в Степь означало бы полное фиаско его политической линии, а стало быть, и самого существования. И без того, как отмечали авторы книги "Древнерусские княжества X-XIII вв.." (М., 1975), "существование прочерниговских группировок и партий в Киеве, Новгороде, Галицко-Волынской, Полоцкой и Рязанской землях свидетельствовало не только о претензиях черниговских князей на общерусское господство, но и о наличии в древней Руси конца XII - первой половины XIII веков кроме центробежных ещё и центростремительных тенденций", так что достаточно было одной удачной дипломатической акции Игоря Святославовича, и авторитет Черниговского дома и его политики выбивал бы последнюю опору из-под и без того шаткого трона Святослава Киевского в пользу Ольговичей.
В свете всего сказанного вызывает некоторое подозреие и организованная Святославом во время Игорева похода поездка через Черниговские земли, где он явно хотел убедиться, что Игорь действительно отправился в Поле. Не случайно ведь его роль в трагическом разгроме Игорева полка вызывает прямые подозрения в предательстве у многих современных "Слово"-ведов, даже и без "свадебной гипотезы" увидевших отношение Святослава к Игорю. "Очень возможно и такое: узнав о походе Игоря, именно Святослав ДАЛ ЗНАТЬ ОБ ЭТОМ ПОЛОВЦАМ, поскольку крупная победа Новгород-Северского князя и его овладение Тмутараканью могли пошатнуть великокняжеский престол", - открыто говорит исследователь поэмы Б. Зотов. Так что побудительные мотивы к предательству у Киевского князя были действительно весомые и, по-видимому, Игорь о них догадывался, не случайно же он, как отмечает Б. Рыбаков, "готовил свой поход ТАЙНО ОТ ВЕЛИКОГО
КНЯЗЯ" и "больше боялся выявления своего похода РУССКИМИ КНЯЗЬЯМИ, чем СВОИМ СВАТОМ Кончаком".Если же вспомнить, что дуумвир Святослава Рюрик был женат на сестре хана Гзака, как раз и осуществившего коварное нападение на свадебный поезд Игоря, то обвинение Святослава в предательстве покажется далеко не безосновательным. Более того: на фоне всего вышесказанного в ином свете воспринимается и тот факт, что, узнав от ехавшего через место схватки (!) купца Беловода Просовича весть об Игоревом поражении, Святослав, якобы для оборонительных целей, срочно посылает в его земли войско во главе со своим сыном. Подозревая возможность захвата оставшегося без руководства Новгород-Северского княжества, срочно собирает свои полки и Ярослав Черниговский, но не ведет их ни к границам с Полем, ни к Киеву, куда его пытается направить Святослав, а держит при себе, словно выжидая, как поведет себя на Игоревых землях сын Святослава Киевскго...
К счастью, хотя Святославу и удалось запятнать торжество Игоревой политики трагедией на Каяле, сам князь и его сын остались живы, и после поручительства подоспевшего к месту ЧП свата Кончака свадьба Владимира Игоревича и Свободы Кончаковны все-таки состоялась. И более двух лет, пока Владимир находился в стане своего тестя Кончака, на половецко-русских границах стояло затишье...
Такова вкратце последовательность тех событий, которые стали фабулой для первой древнерусской поэмы XII века. А теперь давайте перечитаем её и посмотрим, насколько этим событиям соответсвуют сюжет и поэтика самого текста, а тем более - нашего сегодняшнего их понимания. Итак, начнем с названия:
"Слово о полку Игореве, Игоря, сына Святославля, внука Ольгова".
Необычность именно такого названия поэмы в ряду светских произведений XII века обращала на себя внимание почти всех, кто занимался изучением этого памятника. "Поражает название - "Слово о полку Игореве", - замечал по этому поводу популяризатор поэмы Евгений Осетров.
– Слово, повесть или песнь не о князе Игоре, а о его полку... В литературе двенадцатого века нет схожего названия... Наверное, в условиях нормативных представлений это выглядело неожиданно новаторски..."
Как показывают современные комментарии к "Слову", подлинная суть этого, подмеченного Е. Осетровым, новаторства оказалась не до конца постигнутой ещё и сегодня, хотя, назвав свой труд "Великое ДЕЯНИЕ (ПОДВИЖЕНИЕ) князя Игоря", американский исследователь Р. Якобсон подошел почти вплотную к коду понимания и названия, и всей поэмы. Ведь помимо лежащего на поверхности истолкования слова "полк" как "поход, война, войско или дружина" оно значит ещё и "множество, толпа, собрание, народ в целом, все люди рода, которые в нужное время составят воинскую когорту... В бытовом смысле оно долго сохраняло общую идею совокупной множественности не только лиц, но и предметов, отсюда народные выражения "налетел полк девок" или былинное "а ты женского полку".
Еще более определенно толкует слово "полк" В. Аникин, приводящий его следующую расшифровку: "Древнерусский брак, помимо брака "умыкания", имел и другую форму - выкупа за "вено". Старинная песня "А мы просо сеяли, сеяли" говорит о возможности выкупа:
– Не надо нам тысячу, тысячу.
– А что же вам надобно, надобно?
– Нам надобно девицу, девицу.
– А мы дадим вам девицу, девицу.
Игра завершалась переходом девицы из одной партии в другую. В песне пелось:
– А у нас в ПОЛКУ убыло, убыло.
– А у нас в ПОЛКУ прибыло, прибыло.
Слово "полк" в древнерусском языке означало не только "рать", "войско", "ополчение", но и вообще всякое объединение людей, достаточное для выполнения каких-либо совместных действий. Таковы, в частности, ПОЕЗЖАНЕ, дружки жениха или ЖЕНИХОВ ПОЛК."
Справедливость такого прочтения слова "полк" подтверждается и традиционными приговорами дружки к родителям невесты, приводимыми в книге М. Забылина "Русский народ: его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия": "Отец родимый! мать родимая! у нас князь молодой, ясный сокол со всем ПОЛКОМ, со всем поездом..."