За землю русскую. Век XIII

Тщетной оказалась подмога, брошенная ханом Укитьей и прожорливую пасть боя! Разящая сила удара, которую могли и себе эти свежие десять тысяч конников, низринувшиеся с покатостей татарского берега Клязьмы, быстро погрязла в том многоязычно вопящем месиве, в которое были обращены ударом русских полков тумены, скопившиеся за Клязьмой.

Только сила могла остановить силу!

Хан Укитья, презрительно сопя, чуть расщелив свои заплывшие глаза, таким напутствием сопроводил оглана, ведущею новый гумен.

— Хабул! — прохрипел он. — Я знал отца твоего!..

В ответ юный богатырь монгол, в чёрном бешмете, в парчовой круглой шайке с собольей оторочкой, трижды поцеловал землю у копыт кони, на коем восседал хан Укитья.

Затем встал, коснулся лба и груди — и замер.

Укитья знал, что этот прославленный богатырь был куда знатнее его самого!

Однако на войне первая доблесть батыря не есть ли повиновенье?! И царевич обязан повиноваться сотнику, если только волей вышестоящего он поставлен под его начало!

И хан Укитья, не повернув даже и головы в сторону Хабул-хана, просипел:

— Хабул! Тебе дан лучший из моих туменов. Уничтожь этих разношёрстных собак, которые оборотили хребет свой перед русскими! Убивай беспощадно этих трусливых, как верблюды, людей из народа Хойтэ и всех прочих, ибо сегодня бегством своим они опачкали имя монгола. Монгол — значит смелый!..

Снова лёгкое наклоненье головы и прикосновенье руки ко лбу в области сердца.

Лицо Укитьи — подобное лицу каменной бабы — отеплялось улыбкой. Он повернулся к богатырю:

— На тебе нет панциря, да и голова не прикрыта... Я вижу, ты этих русских не очень-то испугался!..

Молодой хан отвечал почтительно, но сурово:

— Отец мой был сыном Сунтой-багадура.

— Ступай!

И, ещё раз поклонясь начальнику, Хабул-хан быстро отошёл, всунул ногу в стремя, которое держал один из его нукеров, и поскакал.

Теперь Дубравке казалось, что пёстрая толща саранчи, ужо слипшаяся от крови в кучи, как бы сгребается ладонью некоего великана, и грудится, и грудится в Клязьму.

«Господи! — думалось Дубравке. — Да неужели не сон всё это?! Бьём, бьём этих татар!.. Бегут, проклятые!.. Отец, посмотри!» — как бы всей душою крикнула она в этот миг туда, на Карпаты.

И впервые за всё время их безрадостного супружества Дубравка взглянула на Андрея, вся потеплев душою.

«А тот?.. Ну что же... сам свой жребий избрал!.. Уж очень осторожен... Ну и сиди в своём Новгороде: за болотами не тронут!..»

Так думалось дочери Даниила, супруге великого князя Владимирского.

Андрей Ярославич почти уже и не опускался больше в седло, а так и стоял в стременах, весь вытянувшись, неотрывно вглядываясь в ноле боя.

— Ах, славно, ах, славно!.. Ну и радуют князя! — возбуждённо восклицал он, кидая оком то на воеводу Жидислава, то на Дубравку, а то и на кого-либо из рядовых дружинников — своих главохранителей.

Воеводе большого полка, Жидиславу Андреевичу, по правде сказать, сейчас совсем было не до того, чтобы отвечать на восторженные восклицанья своего ратного питомца, — к суровому старцу то и дело прискакивали на взмыленных конях дружинники-вестоносцы и вновь неслись от него, приняв приказанье; однако нельзя ж было и не отвечать: князь!

Старый воевода прочесал перстами волнистые струйки седой бороды, улыбнулся и так отозвался князю:

— Да! Уж наш народ теперь не сдержать: дорвалися до татарина, что бык до барды!..

Князь рассмеялся.

— А? Дубрава?.. — сказал он и ласково потрепал поверх перчатки с раструбом маленькую руку княгини.

Глаза Дубравки увлажнились.

Дозорный, сидевший на дереве, тоже не выдержал.

— Наши гонят!.. — диким голосом закричал он.

Воевода Жидислав поднял голову и сказал не очень, впрочем, строго:

— Кузьма, ты чего это? Али тебя для того посадили, чтобы орать?

Но уж и с другого и с третьего дерева неслись радостные крики рассаженных там стрелков. Некоторые улюлюкали вслед татарам, кричали охотничьи кличи, хохотали и ударили ладонями о голенища сапог.

Андрей Ярославич со вздохом облегченья опустился наконец и седло.

— Клянусь Христом-богом и его пришествием! — крикнул он и поднял десницу в панцирной перчатке. — Бегут, проклятые!.. Татары, татары бегут!..

Бежали! И это не было притворным бегством с целью навлечь противника и навести его на засаду, чего опасались вначале и Андрей Ярославич, и воевода Жидислав. Куда там: трупами гатили Клязьму!.. И по зыбкой этой гати, ещё хрипящей, живой, хлюпающей под копытами русской погони, метнулись было с разлёту на тот берег, на татарский, десятка два-три русских всадников, но так и канули там бесследно. И не то чтобы порубили их, сразили копьём или стрелою, а попросту замяли и затоптали, даже и не успев распознать в них врагов, так же, как топтали и месили друг друга.

И, увидав это, Андрей Ярославич велел дать ратной трубою звонкий, далеко слышный приказ: собираться каждой сотне под своё знамя!

И в это самое время, прямо в лоб мятущимся и бегущим татарам, и ударил новый тумен — тумен хана Хабула, задачей которого было остановить бегство и затем, гоня впереди себя завороченных, вновь ударить на русских.

Две конно-людские, неудержимо несущиеся со склонов прямо в противоположные стороны, многосоттысячепудовые тучи озверелого мяса схлестнулись на самой середине реки!.. Да уж какая там река!.. Реки не было — был огромный, на вёрсты, мокрый ров, заваленный, загромождённый конскими и человеческими телами. И запруженная Клязьма выдала воды свои на низменные берега...

Молодой хан Хабул отдал приказ рубить беглецов беспощадно. Были особенные причины на то: среди отступавших только ничтожная часть были монголы; всё же остальное полчище было сборною конницею — свыше сорока покорённых татарами народов.

Кого только тут не было! Были и китаи, и найманы, и саланги, и каракитаи, сиречь чёрные китаи, и ойрат, и гуйюр, и сумонгол, и кергис, и мадьяры, и туркоманы, и сарацины, и парроситы, и мордва, и черемись, и поволжские булгары, хазары, персы и самогеды, и народ Хойтэ, и множество, множество других. Вот почему и отдал приказ хан Хабул врубаться в бегущее полчище беспощадно. И этим необдуманным повеленьем своим он и загубил едва ли не весь свой тумен, лучший из туменов Неврюя! Остановить накоротке почти двадцатитысячное конное, по уже сбившееся в мятущийся табун разноплеменное войско, охваченное паникой, было столь же невозможно, как задержать ладонями лавину.

Впадший в неистовство, истощивший силы передовых своих тысяч и утратив управленье над ними, так как их захлестнуло обезумевшим навалом бегущих, хан Хабул выхватил саблю и сам кинулся вместе с телохранителями в эту схватку, пролагая широкую кровавую просеку на левый берег Клязьмы по скользкой гати из лошадиных и человеческих тел...

Выскакав на твёрдую землю, хан остановил коня и пронзительным, гортанным голосом крикнул:

— Монголы! Враг перед вами!..

Это был клич Чингисхана.