За звездным горизонтом

Чувствуя, что сердце бьётся где-то в районе пяток, Гордей продолжал тянуться к источнику питания. Он давно не ощущал себя настолько близко к смерти.

Искусственный разум любил играть с живыми. Он это знал и помнил. Как кошка с мышкой. И эта игра в любой момент могла закончиться плачевно — для мышки.

Миллиметры до цели. Вот подушечки пальцев коснулись тёплого элемента.

Гордей будто ощутил не само движение, но его намерение, траекторию. И невольно ускорился.

Щелчок — и элемент питания зажат между его пальцев. А рука робота замерла в паре сантиметров от его виска, оказавшись там неуловимо быстро.

Берта взвизгнула.

— Где дезинтегратор? — ледяным тоном спросил Гордей, выламывая нейропроцессор из гнезда.

— Справа, под пультом сканера, — ответила Берта дрожащим голосом.

Гордей осторожно отнёс процессор к дезинтегратору и нажал на пульте кнопку, чтобы открыть камеру. С процессора капала жидкость, очень похожая на настоящую человеческую кровь.

Он бросил электронный мозг на блестящую поверхность внутренней камеры дезинтегратора. После чего задал программу утилизации.

Дезинтегратор закрылся. В помещении послышался гул; запахло озоном.

— Пробовали снять отпечаток личности? — на всякий случай спросил он, возвращаясь к столу.

— Н… нет, — ответила Берта, — хотя… надо проверить, это же в автоматическом протоколе безопасности при сканировании паттернов есть! Должно было остаться в буфере.

— Верно, — кивнул Гордей.

— Думаете ему могли пересадить человеческую личность? — с ужасом спросила Лилия.

— Не знаю, — ответил Гродей и посмотрел ей в глаза, — а вы как считаете?

Психолог отвела глаза.

— Бота нужно в медлабораторию, — сказал Гордей, — я сниму изоляцию.

— Ч… что? — Берта посмотрела на него как на сумасшедшего.

— В лабораторию, — сказал Гордей, — посмотрите на его кисти. Нужно взять пробы.

Лилия только теперь посмотрела на руки робота, которые будто бы были испачканы краской кирпичного цвета.

Записи экипажа, файл 013987420

Из личных воспоминаний Гордея Захарова, инженера силовых систем и специалиста по общественной безопасности межзвёздного корабля «Москва»

Мы шли по набережной в Нескучном саду. Светило яркое весеннее солнце, пахло водой и свежими листьями. Вода в Москва-реке играла озорными бликами. Ажурные конструкции Нового стадиона на другом берегу контрастно выделялись на фоне глубокого, почти фиолетового неба.

Я держал руку Лили в своей ладони. Мне нравилось, что окружающие видят, что мы вместе.

— Хочешь мороженого? — спросила она, кивнув на ближайший ларёк с лакомством.

— Давай, — кивнул я, — почему нет?

— Ты какое любишь?

— Крем-брюле. А ты?

— А я шоколадное!

А достал бумажник и вытащил хрустящую сторублёвку. Среди студентов я считался состоятельным парнем: кроме стипендии мне полагалась ветеранская пенсия, как участнику боевых действий.

Избавившись от обёртки, я лизнул покрытую изморосью кремовую поверхность лакомства. И в этот момент понял, что решение взять мороженое было ошибкой.

Я вспомнил детство. Как гулял с родителями в «Музеоне»… тогда тоже на улицах продавалось мороженое…

— Детство вспомнил? — догадалась Лиля. Она быстро научилась читать меня; от неё сложно было укрыться. Это были и приятно и неприятно одновременно.

— Да, — сухо ответил я.

— Родителей помнишь? — игнорируя мой тон спросила она.

— Помню… — ответил я.

— Счастливый… — вздохнула она, откусывая маленький кусочек стенки своего стаканчика.

Я с интересом посмотрел на Лилю.

— У тебя ведь бабушка есть, — сказал я, — это почти что живые родители.

Лиля грустно улыбнулась.

— Мне было три года, когда они погибли. Это было ещё до Революции. Я их почти и не помню.

— Ого, — сочувственно сказал я, — несчастный случай?

— Так это было представлено, — Лиля вздохнула, — уже после Гражданской было следствие, определили, что такие случаи были системой… меня потом определили в один из интернатов, которые тогда, якобы по общественной инициативе, появлялись во множестве. Слышал про детей-цветов?

Я смутно припомнил, что мне вроде попадались новости об особых интернатах, которые были одним из причудливых проектов искусственного интеллекта перед самой революцией, но без подробностей.

— Что-то слышал вроде, — я пожал плечами, — расскажи! Ты там была, да?

— Да, — кивнула Лиля, потом посмотрела на небо и грустно улыбнулась, — тогда, в детстве, это не казалось чем-то страшным… когда другой жизни не знаешь. Мы жили небольшими группами, по шесть человек в палате. Комнаты, где мы спали, назывались палатами — представляешь? Как в больнице — она хмыкнула, — так вот, у всех детей из одной палаты были одинаковые имена. Это издевательство смогли протащить через контролирующие органы, обосновывая тем, что у детей будет возможность определить свою идентичность позже… ну, ты, наверное, знаешь, что творилось в то время, да?

— У меня особый случай, — я вздохнул, — родители меня отгораживали от многого, это как я сейчас понимаю…

— Хорошо, — кивнула Лиля, — повезло… представляешь, шесть девчонок и всех зовут Лилиями? И соседи все сплошь Розы и Виолетты… только иногда на общих построениях пересекались с Лютиками, у мальчишек был свой корпус…

— Как вы пережили революцию? — спросил я.

— Тут нам повезло, — Лиля кивнула, — интернаты оказались на особом контроле у Хромова. Сначала нас перевели на нормальную программу и хорошо снабжали. По крайней мере, мы не голодали — что по тем временам уже было много, как ты понимаешь.

— Понимаю, — сухо бросил я.

— Потом искали родственников по базам ДНК. Очень многим повезло.

— Так ты нашла бабушку?

— Скорее, это она нашла меня, — улыбнулась Лиля, — всё это время, с момента гибели родителей, она обивала пороги… и вот: повезло.

— Здорово, — кивнул я, — ты… уже говорила ей?

— Ты о космической программе?

— Да.

— Говорила. Я давно ей об этом говорю, — Лиля улыбнулась, — она помогла мне поступить. Задействовала свои старые связи.