Забиба и царь

– Если она не покорится мне и не станет со мной спать, подсыпь ей в еду яд.

Чтобы испытать глубину его злонамеренности, я спросил:

– Я должен подсыпать яд, господин мой?

Он сказал:

– Да, ты подсыпешь ей яд в еду или в напиток, а потом мы скажем, что ее укусила гадюка. Мы найдем гадюку, убьем ее и бросим на пол в шатре, а потом скажем, что это мы ее убили, после того как она укусила девушку, но помочь ей и спасти ее жизнь нам не удалось.

Я спросил:

– Ты это серьезно, господин мой?

Он ответил резко и решительно:

– Да, со всей серьезностью. Если презренная не покорится мне этой ночью, а ты после этого не подсыплешь ей яду, я убью и тебя, и ее. Тебе ничего больше не остается, как пойти и убедить ее.

Когда я попытался смирить его гнев, эмир сказал:

– Послушай, все будет так, как я сказал. Я знаю одну мудрость: "Если ты увидел у соседа свечу и не можешь украсть ее, чтобы осветить свой дом, сломай ее ударом стрелы, чтобы она погасла, или она спалит дом своего хозяина".

Когда раскрыл мне презренный эмир, что у него на уме, понял я, что он решился совершить злодеяние.

Я сказал ему:

– Я попытаюсь, но прошу не торопить меня и дать мне остаток этого дня и завтрашний день.

Он ответил мне решительным тоном, не терпящим возражений:

– Часть наступающей ночи и остаток этого дня. Не больше.

Спросив разрешения у госпожи моей, вошел я в шатер.

Собравшиеся обратили внимание на то, что немой и тот, кто переводил его жесты и бормотание, усмехнулись при слове "госпожа".

А немой продолжил свой рассказ:

– Сказал я ей с уважением: "Госпожа моя, слышал я все, что говорила ты этому человеку, я имею в виду эмира, и понял все. Я согласен с тобой во всем, что ты думаешь, и во всем, что говорила ему, вплоть до мелочей, но прошу тебя проявить благосклонность и выслушать меня. Аллах свидетель тому, что я не желаю от тебя ничего, кроме того, чтобы ты помогла мне спасти тебя. Спасти тебя, а не меня, твою жизнь и честь твоего отца, а не мою жизнь. Не мою жизнь".

Когда она услышала, как я повторил слова "не мою жизнь" дважды, она изумленно взглянула на меня, подняв голову, которую держала опущенной, считая, что каждый, кто находится в шатре эмира, - враг ей и ее отцу, враг ее нареченному и ее племени, а про себя добавила бы еще - враг любого свободного благородного человека.

Я рассказал ей то, что говорил мне эмир, и особенно настаивал на том, что если она не изобразит согласие либо по своей воле, либо после моих уговоров, то останется только гадать, что с ней может случиться. Но я добавил к этому:

– Несмотря на то что я сказал тебе, Аллахом клянусь, если бы ты приказала мне убить его, я бы убил его ради избавления всего самого высокого, а если бы приказала вернуться с тобой в дом отца твоего, сделал бы то, что ты приказала. Но ты, конечно, понимаешь, что и то и другое навлечет позор на твою голову, на голову доброго отца твоего и на твое благородное племя. Я говорю тебе об этом только для того, чтобы ты была уверена в том, что цель моя не в спасении собственной шкуры, а в твоем спасении, в спасении твоей чести. Я не преследую своих целей и повинуюсь малейшему движению твоих пальцев.

Она долгим взглядом, словно гипнотизируя, посмотрела мне в глаза, и во взгляде ее была готовность к чему-то такому, что я даже не мог себе вообразить. Мне стало неловко от этого взгляда, потому что я не мог предложить ей иного решения, кроме как покориться тому, что противно ее душе, а ведь я - мужественный человек. Разве это достойно, когда такой мужчина, как я, убеждает женщину покориться мужчине, которого душа ее не приемлет? Отрубить бы головы всем сводникам и сводницам, независимо от того, вытворяют они свои грязные делишки для простых людей или для эмиров и богатых торговцев!

Она сказала мне:

– Молодец ты, да благословит тебя Аллах, я скажу эмиру, что доводы твои убедили меня, чтобы не утратил ты его благосклонность и оставался рядом со мной и я могла советоваться с тобой. Храни в тайне то, о чем мы с тобой говорили, а я обещаю тебе, что не расскажу ему подробностей нашего разговора.

Я летел на крыльях радости, потому что выполнил это неприятное поручение.

Немой замолчал, и по щекам его потекли слезы, разливаясь как осенний дождь по земле.

Он вытер слезы и стоял молча, а с ним молчали и все сидящие в зале, ожидая снова услышать звуки рассказа, в которые переводчик облечет его знаки. Шло время, и председатель вынужден был спросить:

– А что же дальше?

– Я передал эмиру ее слова, что он может войти в шатер. И слышал я, как она говорит ему:

– Человек твой убедил меня своими доводами, и я буду покорна твоим повелениям, но у меня есть одна просьба. Умоляю тебя, не заставь меня в тебе разочароваться. У моей семьи и моего племени есть такая традиция. Та, что выходит замуж за чужака, остается при нем в качестве гостьи сроком на месяц, чтобы свадьба считалась окончательной. А весь этот месяц ее муж принимает у себя ее отца и ее племя.

Сказала она ему:

– Не думаю, что ты захочешь, чтобы я была хуже тех женщин моего племени, которые вышли замуж таким образом. Если ты примешь мое условие, за мной останется долг, а если не примешь, сам будешь виноват в том, что меня не будет оставлять чувство, будто ты меня изнасиловал.

Когда он попытался сократить срок, Забья* ему отказала.

И хотя говорил он, что каждый день из тридцати будет стоить ему стада верблюдов в сто голов, или тысячи овец, или килограмма золота, Забья ни в какую не соглашалась.

Это узнал я от нее впоследствии, во время нашего путешествия, когда мы пересекали пустыню по пути в столицу, после того как эмир не устоял перед ее требованием, надеясь обрести ее благосклонность. А на вторую неделю после нашего появления в столице как раз случился заговор, и разгорелось сражение. И решили мы, обсудив все между собой, примкнуть к сопротивлению, я такой, как я есть, а она - переодетая в одежду юноши. В тот день я не знал еще, какой план созрел в ее голове. Не знал, замышляла ли она что-то или просто пыталась выиграть время в ожидании утешения от хозяина великой радости, милостивого и милосердного.