Заблудившаяся половинка, или Танцующая в одиночестве

– Ничего не может быть хорошо! Ничего!!!

– Родная, я обещаю тебе, что все будет хорошо…

– Женя, у тебя же есть пистолет. Не мучай меня, убей. Я тебя умоляю, убей меня… Убей…

– Родная, успокойся. Я рядом, и я хочу с тобой жить…

– Нет! Это будет не жизнь. Это будут мучения!

– Тебе так только кажется, тяжело будет вначале. А затем… Затем ты увидишь, что все наладится, и все будет хорошо.

– Нет, Женя! Нет! Нет. Нет!!!

Костыль встал, полез в тумбочку и достал оттуда одноразовый шприц.

– Сейчас я тебя уколю, и тебе будет легче.

– Что ты хочешь мне вколоть?

– Я хочу сделать так, чтобы тебе было легче. Сейчас ты успокоишься. Сейчас… Сейчас…

– Вколи мне яд. Я тебя умоляю. Вколи мне яд.

Я даю Костылю руку и закрываю глаза. Я чувствую, как мне становится хорошо, спокойно, в моей душе распускаются красочные цветы, поют экзотические птицы.

– Нина, тебе хорошо? – доносится из райского сада голос Евгения Александровича, который почему-то кажется таким родным и таким любимым. А Сергей далеко… Сергей очень далеко… Он так далеко, что мне уже никогда не дотянуться до него рукой, и он не настоящий. Просто какое-то видение, словно я его придумала, создала в своих мыслях, в своих фантазиях. Его не было. Его никогда не было…

– Мне хорошо… Хорошо… – Я улыбаюсь и ищу Костыля руками…

А затем я увидела себя девочкой со смешными жидкими косичками и вздернутым носиком. Я сижу у мамы на коленях, она гладит меня по голове. Я трогаю свои косички и спрашиваю обиженным голосом:

– Мама, почему у меня такие косички жидкие? У других девчонок вон конские хвосты, а у меня три волосины.

– Ничего страшного, – успокаивает меня мама.

– А почему у меня нос такой вздернутый, как картошка? У других девчонок носы такие красивые!

– Это все глупости, – улыбается мама.

– А веснушки? Откуда у меня эти веснушки? У меня же волосы не огненные?

– Они с возрастом пройдут, отбелятся. Их не будет. Это все не главное, доченька.

– А что же главное?

– Пусть у кого-то гуще волосы, красивее нос. Пусть у кого-то нет веснушек. Зато у тебя есть и будет то, чего нет у других девочек.

– А чего нет у других девочек?

– У тебя есть исключительная судьба. Ты особенная. Ты всегда должна знать, что ты особенная. Даже в родильном доме ты выделялась среди всех детей. Ты не похожа на остальных, и ты никогда не будешь одной из серой массы.

Тогда я еще не могла понять, о чем говорила моя мама, но я смогла это запомнить. Я уткнулась ей в грудь и почувствовала, как мне тепло. Дом, приятные запахи и родная мама… Как же хорошо… Как хорошо…

Я не знаю, как я прожила следующие два дня. Иногда я впадала в панику или депрессию, но Костыль тут же делал мне укол, от которого мне становилось значительно легче. А затем он повез меня в клинику, мне сделали пластику, чтобы убрать шрам. Правда, операция прошла не совсем удачно, и мне пришлось пролежать в клинике месяц. Весь месяц в клинике дежурил один из людей Костыля, поэтому я даже не помышляла о побеге. Костыль приезжал ко мне через день. Привозил цветы, фрукты и говорил, что я стала просто красавицей. Я просила у него зеркало, смотрела на свое отражение и отмечала, что от прежней красавицы не осталось даже следа. Шрам стал поменьше и потоньше… Но он остался. Порез был очень глубоким, и врачи ничего не могли поделать. Когда подошло время к выписке, я тихо спросила:

– Как там Сережа?

– Нормально, – даже не смутился Костыль.

– Что значит – нормально?

– Жив, здоров, работает. У него работы всегда много. Ты же это знаешь.

– А обо мне он хоть иногда вспоминает?

– Каждый день, – уверил меня Костыль. – А раз в неделю, исправно, каждое воскресенье, ездит к тебе на кладбище. В прошлое воскресенье оградку покрасил, цветы посадил. Одним словом, облагораживает твой участок, так сказать.

– На какое кладбище?

– На обыкновенное. Мы же тебя похоронили, Нина.

– Как это? Когда?

– Ты ж еще месяц назад погибла в автомобильной аварии. Тебя уже месяц как в живых нет. Тебя вообще нет. Понимаешь?

– Не понимаю.

Ровно через час мы приехали на кладбище и подошли к небольшому деревянному кресту, вокруг которого были сложены десятки увядших роз. На кресте, под стеклом, висела моя фотография, где я улыбаюсь счастливой улыбкой и поправляю свои волосы. На фотографии я очень красива, потому что на моем лице еще нет этого страшного шрама, да и не только на лице. Нет шрама в моей душе. А под фотографией табличка с моим именем и даты. И надпись, что по мне скорбят мои родные и близкие. Ноги у меня подкосились, и я, чтобы не упасть, взяла Костыля за руку.

– Памятник тебе еще приличный не поставили. Извини, – сказал он. – Поставим позже, надо, чтобы земля улеглась. А проводили мы тебя с почестями, как положено. С оркестром. Только гроб был закрытым, потому что обгорела ты сильно. Я Сергею сказал, что ты переживала сильно после того, как он уехал. В тот же вечер напилась до бессознательного состояния, села за руль моей машины, доехала до обрыва, прямо с него упала и сгорела там заживо. Мне ради такого дела даже пришлось свою тачку с обрыва скинуть. Правда, я старенький «форд» отдал, мне его совсем не жалко. А за руль мы труп посадили по-настоящему обгорелой девушки твоего возраста. В морге купили. Так что, Нинка, все сделали в лучшем виде. Комар носа не подточит. Денег это, конечно, стоило, но теперь ты у нас официально покойница. Менты как увидели свидетельство о смерти, сразу вычеркнули тебя из розыска. Теперь ты, Нина, свободна. Свободна как птица. Наслаждайся, родная, свободой. Дыши полной грудью. Не была ты замужем ни за каким ублюдком, сестры у тебя никогда не было. Ты теперь Костылева Руслана, и живем мы с тобой официально уже три года, а до этого ты в глухой деревне жила, оттуда я тебя и привез. Из глухомани притащил и женился. Держи документ.

Костыль достал из кармана паспорт и протянул мне. Я открыла первую страницу и посмотрела на свою фотографию… Я не была похожа на себя прежнюю, потому что через все лицо шел шрам.

– А как же Сергей?

– А что Сергей? С Сергеем ты больше никогда не увидишься. Он совсем тронулся от своего горя и за неделю потерял часть моих денег. Я наложил штраф на его компанию, и мы разошлись. Теперь у меня другой финансист. Так что, Нинка, вернее, Руслана, я обещал вытащить тебя из дерьма, вот и вытащил. Теперь ты моя законная жена. Ты мне должна быть благодарна до конца своей жизни. Я все проблемы расхлебал, теперь живи и радуйся.

– Чему? – опешила я.

– Новой жизни, дорогая. Новой жизни! Мне даже предложение тебе делать не нужно и к алтарю тащить, ты и так моя законная жена.

Я положила букет, который подарил мне в больнице Костыль, на свою могилу и на ватных ногах пошла к машине. У меня не было слез и вообще каких-либо эмоций.

Все последующие дни я вообще ничего не понимала. Мир, в котором мы жили вдвоем с Сергеем, рухнул. Воспоминания о нем терзали мне душу. Иногда казалось, что теперешняя моя жизнь лишь сон, что сейчас я проснусь, и все будет как раньше, когда я была вместе с Сергеем, была по-настоящему счастлива и любима. Но порой душевная боль становилась невыносимой, и тогда я бегала по дому за Костылем, просила сделать мне успокаивающий укол. Часто Костыль отказывал мне, говорил, что у меня началась наркотическая зависимость, и это опасно. Я не слышала его доводов. Мне было плохо, сильно ломило тело. Я кричала, устраивала истерики, била посуду.

Однажды, не выдержав, я ворвалась в бильярдную, где Костыль собрал своих стриженых братков. Судя по всему, решались важные проблемы. Народу было полно, но я не обратила на это никакого внимания, рухнула перед ним на колени и протянула свои обколотые руки:

– Женя, родной, уколи меня, пожалуйста. Ну уколи… – Я заплакала.

Костыль изменился в лице.

– Иди наверх! Ты что, не видишь, я занят! – рявкнул он.

– А ты меня уколи и решай дальше свои вопросы. Если занят, попроси кого-нибудь из пацанов или дай мне дозу, я сама уколюсь… Я уже кололась. У меня получится.