Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания
Шрифт:
Растущее разнообразие философских систем и концепций — решающий аргумент в пользу тезиса о том, что понятие истины к философии неприменимо. Мы можем говорить о приемлемости, о полезности, об убедительности философских утверждений, но не об их истинности. Добавив это соображение к тем, которые были высказаны в § 1, мы получаем достаточно серьезное основание для нашего главного вывода: философия принципиально отлична от науки.
Особенности философского творчества
Этот вывод можно подкрепить анализом некоторых особенностей процесса философского творчества, которые существенно отличают его от творчества ученого. Вместе с тем, такой анализ может оказаться полезным и для самопознания философии.
Первичная и вторичная работа. По-видимому, многие из нас, посмотрев на длинный
С большой долей уверенности можно предположить, что философ любит свою профессию, ему нравится размышлять над мировоззренческими проблемами, сплетать логические сети абстракций. И когда его увлекает некоторый вопрос, над решением которого он бьется недели, месяцы, иногда — годы, то только устойчивый интерес, искреннее внутреннее побуждение способны заставить его неотступно — в учреждении и дома, днем и вечером, на улице и в метро, даже на рыбалке — думать, размышлять, искать решение. И в найденном, наконец, решении выражаются особенности его интеллекта, мировосприятия, его личности. Сам же этот процесс — поиски, разочарования, находки— доставляет ни с чем не сравнимое наслаждение (сродни тому восторгу, который испытал Пушкин, закончив «Бориса Годунова»), Таким образом, мы можем сказать: первичная, или творческая, работа есть работа, совершаемая свободно под влиянием внутреннего интереса над новой для автора темой или проблемой, результат которой выражает взгляды, идеи, вкусы автора, которая, наконец, доставляет удовольствие.
Вторичная работа побуждается не внутренним личным интересом, а внешними обстоятельствами. Действительно, часто мы пишем не потому, что нам интересно было размышлять над некоторой проблемой или овладевать новой для нас темой, не потому, что в душе выросло непреодолимое желание высказаться, а потому, что это требуется, скажем, планом, что есть надежда на получение гонорара, что нужно защитить диссертацию и необходимы какие-то публикации. Ясно, что такая работа над уже известной или неинтересной для нас темой не может доставить большого удовольствия и чаще всего оказывается утомительным, скучным занятием. Ясно также, что возможности творческого самовыражения здесь сильно ограничены как необходимостью сообразоваться с внешними требованиями, так и внутренним отвращением, да самовыражение и не является целью такой работы.
Легко заметить, что различие между первичной и вторичной работой в значительной мере субъективно: первичное для меня может быть вторичным для другого. Это различие, кроме того, не является четким: в любой статье могут быть элементы как первичной, так и вторичной работы; работа, начатая как вторичная, может вызвать искренний интерес и превратиться в первичную и т. п. Наконец, это различие почти ничего не говорит об общественной ценности работы: первичная для меня работа вполне может оказаться тривиальной пустышкой для философского сообщества. Зачем же в таком случае нам нужно это туманное различие?
С одной стороны, чтобы указать на засоренность нашей философской литературы ремесленными поделками, изготовление и чтение которых ничего не дает ни уму, ни сердцу как автора, так и читателя. С другой стороны, можно утверждать: только первичная, творческая работа вносит реальный вклад в философию, ибо только такая работа может оказаться новаторской не для одного автора, но и для философии в целом. У вторичной работы такой возможности заведомо нет.
Конечно, можно неплохо прожить, занимаясь всю жизнь только вторичной работой, т. е. переписывая, повторяя, комментируя то, что было придумано другими. Причем даже этот тяжелый труд имеет свои маленькие радости. Однако если вы — философ, если вас действительно интересуют философские проблемы, если вам есть что сказать, то вы хотя бы иногда будете испытывать почти непреодолимое желание написать первичную работу.
Когда такое желание пропадает безвозвратно, это знак того, что философ в вас умер.В дальнейшем мы будем говорить только о первичной работе.
Выбор темы или проблемы. Как обстоит дело в науке? Согласно представлениям большинства современных философов науки, здесь имеется круг общепризнанных проблем, вопросов, задач. Ученый выбирает для себя задачу, руководствуясь внутренним интересом, общественной значимостью проблемы, сознанием границ своих способностей и т. п. Как правило, ученые не ставят перед собой и не разрабатывают таких проблем, которые не признаны в качестве таковых научным сообществом.
Как мы уже отмечали, проблем в этом смысле в философии нет и отчасти это объясняется отсутствием единой парадигмы. Проблемы, волнующие одних, часто неинтересны и даже бессмысленны с точки зрения других. И даже в рамках одной философской системы, в частности, в нашей марксистской философии, на большую часть вопросов ответы уже имеются. Довольно трудно указать философский вопрос, на который все еще нет ни одного ответа. Поэтому философские сочинения часто начинаются довольно стандартно: «Иванов решает данную проблему так, Петров решает ее иначе, а я, Сидоров, предложу третье решение». Ответы есть, дело в том, что эти ответы не удовлетворяют тебя.
Таким образом, исходный пункт философского исследования — не вопрос, не проблема, с которых, по мнению Поппера, начинает наука, а субъективная неудовлетворенность существующими решениями и желание устранить эту неудовлетворенность. Часто она носит довольно-таки неопределенный характер: какая-то неясность, смутное подозрение, что здесь что-то не так.
Поскольку неудовлетворенность возникает в значительной мере стихийно и заранее весьма трудно предсказать, что именно вызовет у вас сомнение, постольку можно было бы даже сказать, что не философ выбирает тему своего исследования, а скорее тема выбирает, захватывает его, отвечая каким-то глубинным пластам его духа. Поэтому когда вы встречаете человека, спрашивающего, над чем бы ему поработать, поразмышлять, на какую бы тему ему написать статью, то можно предположить, что у него еще не проснулся интерес к философии или ему нужно сделать вторичную работу.
Поиск решения. Философ вступает в схватку с проблемой безоружным, и в этом заключается еще одна особенность философского исследования. У философа нет ни приборов, ни инструментов, он не может поставить эксперимент или провести наблюдения, ему не помогает математика и даже сама логика. В его распоряжении, как говорил Маркс, только сила абстракции. Философ изучает работы тех авторов, которые думали над интересующим его вопросом или близкими вопросами, и размышляет. Как возникает решение, мысль, нужное слово? По-видимому, процесс философского открытия напоминает тот, который описан А. Пуанкаре и Ж. Адамаром как характерный для математики [189] . Однако оставим в стороне вопросы психологии и допустим, что решение найдено, крик «Эврика!» прозвучал.
189
См.: Адамар Ж. Исследование психологии процесса изобретения в области математики. М., 1970.
Простейшей ситуацией будет та, когда вам действительно удалось изобрести совершенно новую мысль, никогда ранее не встречавшуюся в литературе.
Увы, гораздо чаще встречается случай, когда, предложив некоторое решение, высказав некоторую мысль, вы (обычно с помощью «доброжелательных» коллег) обнаруживаете, что эта мысль, это решение или что-то весьма похожее уже давно кем-то высказаны и даже не один раз. По-видимому, в науке такое бывает гораздо реже. Встречаются, конечно, ситуации, когда одно открытие делается независимо разными людьми (известный пример: переоткрытие в 1900 г. законов наследственности Г. де Фризом, К. Корренсом и Э. Чермаком, сформулированных Г. Менделем в 1865 г.), но вряд ли найдется ученый, который всерьез будет переоткрывать дифференциальное исчисление или заново формулировать известные газовые законы. В философии же это случается на каждом шагу. Человек изобретает, строит концепцию, а потом вдруг осознает, что построенная им концепция весьма сильно напоминает построения И. Канта или А. Бергсона. Именно поэтому взаимная критика философов так часто начинается (а порой и заканчивается) с установления сходства идей критикуемого коллеги с идеями какого-либо известного философа.