Заблуждение велосипеда

— Ну, ставь чайник, — велит Миша.

— Душно как, — говорит кто-то. — Как вы тут, без окна…

— Вот не надо этих намеков! — громко возмущается Число. — На нашем торце висит плакат! И мы гордимся этим! Это большая честь для нашего «флэта»! И никакие там эти ваши окошки и свежий воздух нам просто ни к чему! Правда, Миша?

Миша кротко улыбается.

Пора домой.

Уходя, замечаю, что рядом с Мишиным стулом — костыль, и одной ноги у него нет, до самого бедра.

Самолетики…

Беру зачем-то один с собой.

Саня провожает меня до Садового, на троллейбус.

И из этого оттаивающего города, где на бульварах деревья стоят по колено в воде, но у деревьев не бывает колен, и вода доходит им до той высоты ствола, где у человека обычно колено, — переулками, проходными дворами, там спят усыпанные многими поколениями тополиных листьев старые автомобили, арками и подворотнями, к метро, на станцию «Ботанический сад», травяным берегом Яузы я попадаю в первое сентября этого же года, в актовый зал Института кинематографии, на вручение студенческих билетов…

На последнем из творческих экзаменов, собеседовании, сидел Евгений Иосифович Габрилович. Увидев мою фамилию и отчество на экзаменационном листке, он перво-наперво спросил:

— Ну, как там ваша дача? Я ведь тоже этот дом купить хотел, но ваш папа задаток быстрее привез.

И собеседование пошло как-то душевно, едва ли не по-соседски.

(Целую Вас, критик по имени Андрей, любитель творческих династий!)

Мы обожали Евгения Иосифовича! В последнее время он уже совсем плохо видел, и работы надо было читать ему вслух, приезжая в Дом ветеранов кино в Матвеевское.

— Что, деточки, — ласково говорил он, — не знаете, как разговорчик между персонажами поестественней завести? Посадите их поудобней, дайте в руки жареную курочку…

Может, именно согласно этому совету у меня в пьесах герои постоянно жрут и пьют.

Мы с Катей Светловой поступили в институт лучше всех, набрали максимальные баллы. Чудной институт — там встречаешь тех, с кем обучался в детском саду, бывших узников литфондовского детского сада. (Опять целую Вас, мосье Андрей-фамилии не помню, «губами в лицо» Вас целую!!! Чмок-чмок. Мпыц-мпыц.)

И детский сад смешной, а уж институт и подавно…

Мы с Катей набрали по тридцать девять с половиной баллов из сорока возможных — пятерки по всем вступительным плюс аттестаты по четыре с половиной. Одной из нас, достойнейших, полагалось торжественно принять от пятикурсников символический студенческий билет. В этой связи с нами, с каждой по отдельности, беседовал проректор по учебной работе Корытковский.

Побеседовав кратко со мной и повертев в руках наши с Катей личные дела, этот седой дядя сказал кому-то из своих соратников, находившихся тут же:

— Да, но вот видите, тут что, а тут, наоборот, вот что, смотрите. Думаю, получать студенческий билет будет Драгунская.

Что он там такое сравнивал в наших личных делах — непонятно, скорее всего национальность. Катя была записана по своему папе грузинкой, а я — русской, по маме, меня и сочли наиболее безукоризненной.

Это было самое начало, мне словно дали понюхать, куда я попала.

Итак, в актовом зале на пятом этаже, под покосившимся красным транспарантом «С праздником вас, дорогие товарищи!» при скоплении всех первокурсников и институтской администрации усатый пятикурсник с режиссерского факультета дал мне тяжеленный фанерный студенческий билет, который тут же захотелось куда-нибудь поставить или положить. И нас, женскую часть первокурсников, отпустили до начала октября, потому что парни отправились на картошку.

А нет, нет, парни — на картошку, а мы, первокурсницы сценарно-киноведческого, ходили на Ростокинскую овощную базу. Рубили кочаны капусты на длинных деревянных столах под навесом. Стук ножей, упругий, оптимистический хруст капусты, холодок, светлое, уже становящееся зимним небо…

Пять лет в орденоносном ВГИКе, который мы называли «крупнейшая в мире кузница творческих кадров Бабушкинского района столицы». Примерно половина из пяти лет прошла на собраниях, под криво висящим транспарантом, поздравляющем дорогих товарищей с праздником.

Вечный праздник!

В Орденоносном шел нескончаемый ремонт, что-то белили, красили, таскали с места на место, долбили отбойными молотками… Из столовой всегда несло горелой рыбой. В фойе на пятом этаже зверски топотали актеры — танцкласса в институте не было, и фойе оборудовали хореографическими «станками». Особенно хорошо под топот актеров, разучивающих зажигательный танец, смотреть программу по немому кино.

Здесь, в Орденоносном, после войны училась моя мама, в мастерской Сергея Герасимова и Тамары Макаровой. Ее однокурсники — Нонна Мордюкова, Инна Макарова, Вячеслав Тихонов и другие известные актеры.

Тогда, в середине восьмидесятых, высказывание Ленина про кино как важнейшее из искусств было еще в большой чести. Идеологическая муштра в Орденоносном стояла страшная.

— Кто не будет хорошо отвечать на политинформациях, тому будем ставить двойки по мастерству, — без обиняков предупреждал декан актерско-режиссерского факультета.

Теперь, в конце «нулевых», многие молодые критики нашей бескомпромиссной и бичующей «Новой драмы» очень напоминают мне этого пожилого чекиста в отставке. Только наоборот, навыворот, «вверх тормашками». Не пишешь про гомосексуальный инцест на помойке — никуда ты не годишься как автор. Это теперь, вместо покорения Енисея и молодежной стройки, признак идейной благонадежности.

Но сейчас не об этом.

Ну, другие мастерские еще как-то пытались увильнуть от муштры. Но мы-то, бедняжки, попали в заботливые руки Леонида Николаевича Нехорошева, пламенного коммуниста, бывшего главного редактора «Мосфильма»!

«Свезло», одно слово…

В других мастерских педагоги называли студентов по именам и в большинстве случаев на «ты».

Людмила Кожинова, жена Валентина Константиновича Черныха и второй педагог в его мастерской, к праздникам чисто по-семейному, по-родственному подкидывала иногородним нуждающимся студентам деньжат.

Марлен Мартынович Хуциев, живой классик, гений, на простое «здрасьте» не только ответит — остановится, спросит, как живешь, что пишешь…

— Какой хороший ваш Марлен Мартынович, — заметила я как-то одному парню из его мастерской. — Мимо не пройдет, чтобы словом не перемолвиться.

— Просто он пройти мимо девушки не может, физически, — внес ясность добрый студент.

Нас в мастерской называли на «вы», по фамилиям и «товарищами».

По пятницам, в день мастерства, политинформация. Попробуй не подготовься, ха-ха…