Забой номер семь

Элли встала.

– Я покидаю вас – Она с чувством пожала Алекосу руку. – Позвони мне в восемь. Буду ждать. До свидания. – И легкой походкой Элли вышла из комнаты.

Когда они остались одни, Фармакис закурил и сел напротив Алекоса, широко раздвинув колени.

– Послушай, Алекос… Но что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь?

– Да нет, пустяки… немного кружится голова… Я слушаю вас.

– Ты, наверно, объелся за обедом. И я от этого страдаю, особенно когда ем фасоль. У меня вздувается живот, потом… – У он стал подробно рассказывать о всех своих ощущениях. – Не пройти ли нам в кабинет? А впрочем, здесь тоже неплохо. Я тебя не отпущу, мы поужинаем вместе – самолет отправляется в десять. Надеюсь добиться отсрочки суда. (Ему предъявили иск за ряд неоплаченных векселей.) Тебе стало лучше? Прекрасно! Возможно, мой старший сын на некоторое время уедет в Америку, да если и останется здесь, толку от него никакого. Он помешан на заумных книгах и звездах, что с ним поделаешь? Из другого сына… ничего не выйдет. Жаль, что Элли не родилась мальчишкой. Я хочу назначить тебя директором компании. Раз уж что решил, тянуть не люблю.

– Меня? – пролепетал Алекос.

– Ты поражен? Но я не дурак, знаю, что ты ждал этого. С прошлого года захаживаешь к крестной, сидишь часами, слушаешь ее болтовню. Только у тебя хватает терпения иметь с ней дело. Но тебе удалось перетянуть ее на свою сторону, и она точит меня, чтобы я помог тебе выйти в люди. Ты вбил себе в голову пробраться в мою семью. Не так ли? Ты не хмурься. Я выкладываю все начистоту. Пойми меня правильно.

– Простите… я должен идти, – проговорил покрасневший Алекос и вскочил.

– Сядь, я еще не кончил. Не так давно у меня начались сильные боли в печени. Врач сказал, что надо сделать анализ. Он предполагает, наверно, что у меня рак. А я не стал ничего делать и больше не пошел к нему. Ну что ж, пока у меня еще есть силы… Если собираешься уходить, тебя никто не держит. Говорю тебе напрямик, Алекос хотел в бешенстве крикнуть ему: «Ну нет, довольно. Мне наплевать, что станет с твоими шахтами, я не нуждаюсь в должности, которую сегодня ты вынужден мне предлагать, и жениться на твоей дочери, этой проститутке, я не желаю». Но так как ему не хватало на это смелости, он молча слушал Фармакиса, подобострастно кивая головой.

– Ты умница. Я никогда не ошибаюсь в оценке людей. Должность директора компании я создал для того, чтобы ее занимал один из Фармакисов. Не знаю, что творится с моими детьми! Элли, овдовев, вышла замуж за мошенника. Чтобы послать его к черту, мы откупились от него золотом. Недавно к ней сватался королевский адъютант, пожилой человек и, кажется, без гроша за душой, но и это большая удача. Не так ли? Но только я, сам не знаю почему, против этого брака. Утром в конторе у меня с ней случайно зашел разговор о тебе. Я понял, что ты ей нравишься, и подумал: «Вот то, что ей надо». – И, не сводя с Алекоса своих кошачьих глаз, он добавил: – Догадываешься, что я имею в виду? Мы рассчитываем все, как лавочники, с карандашом и бумагой в руках. Ведь тут еще другое… самое серьезное. У моей дочери значительное состояние. Господин королевский адъютант собирается продать недвижимость и жить в Каннах. Между нами говоря, он картежник. А компания может попасть в затруднительное положение, и потребуются капиталы. Следует все предвидеть. Состояние Элли будет вложено в мое дело. Ясно, как белый день… Я уговорю ее. Видишь ли, она страшно честолюбива: ей очень хочется стать придворной дамой. Женское общество в Кифисии ей порядком наскучило. Так она говорит. Но в конце концов мы ее уломаем. Если продать один из домов, мы оплатим все долги компании. Позвони ей, она же тебя просила. Хочет просто развлечься с тобой, но мы, в конце концов, ее уломаем.

Выйдя в сад, Алекос увидел издали старшего брата Фармакиса, но сделал вид, что не заметил его, и прибавил шагу. Старик, шедший ему навстречу, остановился и помахал рукой. Подняв воротник габардинового плаща, Алекос свернул к калитке.

Глава седьмая

Притон Однорукого Апостолиса находился в длинном бараке зa церковью святой Ирины, в одном из самых узких переулков поселка. Он состоял из двух комнат. Первая служила хозяевам спальней. На широкой кровати с медными завитушками спал Апостолис со своей женой, сухопарой сорокалетней женщиной с крестьянским говорком. Весь день жена его работала не покладая рук, а вечером дремала, сидя на стуле, пока не расходились посетители. В эту комнату до глубокой ночи Апостолис носил из кухни зажженные трубки. Трубки изготовляла мать Апостолиса, старуха Панорея, из глиняных копилок и сухого тростника.

Едва темнело, притон наполнялся всяким сбродом. Посетители садились на супружескую кровать, на сундук с приданым, застеленный вязаным деревенским покрывалом, на табуретки и просто на цементный пол. Молча курили крепкий ароматный гашиш. Потом расплачивались и уходили.

Старуха Панорея, сидя в кухне перед жаровней, прокаливала ореховую скорлупу. Она всегда охотно помогала сыну, но ничего не делала для невестки.

Рядом со старухой на низенькой скамеечке сидела ее маленькая внучка Вула. На коленях у нее лежал букварь, и она читала его по складам. В этом году девочка пошла в начальную школу. Два старших сына Апостолиса возвращались домой поздно, после полуночи.

Задняя комната была просторнее, чем спальня. Под висячей ацетиленовой лампой за большим столом с засаленным сукном шла игра в барбути. [31] Сюда собирались содержатели публичных домов, мошенники, оптовые торговцы овощами, зазывалы и мясники с рынка, молодчики с ножами за поясом, молодежь, жаждущая шальных денег, пройдохи и простаки. Многие из них курили гашиш, но некоторые приходили только ради игры.

Почти каждый вечер в банке скапливались большие суммы, и часто споры игроков кончались поножовщиной. Но Однорукий Апостолис умел разнимать дерущихся. Од бросался в кухню, хватал допотопный пистолет с рукояткой из слоновой кости и кричал хриплым голосом:

31

Барбути – игра в кости.

– Убрать ножи, сволочи! Если по милости кого-нибудь из вас мне придется закрыть заведение, убью негодяя, как последнюю собаку.

Его морщинистая физиономия с оттопыренными ушами, выпученные желтые глаза – он часто болел желтухой – нагоняли страх на разошедшихся игроков. Они знали, что он способен привести свою угрозу в исполнение Ведь Однорукий Апостолис уже отсидел десять лет за убийство. Страсти тотчас утихали, и игра продолжалась А из кухни опять доносился тонкий голосок Вулы, читающей по складам букварь…

Покинув Софию, Клеархос вышел на улицу и на автобусе доехал до поселка. Его душила ненависть к любовнице, и в то же время он чувствовал облегчение от того, что ничего не сказал ей. Он чуть не поддался минутной слабости. Потеряв самообладание, бросился разыскивать ее и мог бы наделать глупостей. С прошлым – с матерью, друзьями, Софией – навсегда покончено. К этому уже нет возврата. Мысль о загубленной жизни неотступно преследовала его весь день. Ему казалось, что он стал сильнее, так как сумел уберечь от всех свою тайну. Клеархос ощутил прилив сил, когда понял, что остался совершенно один. Но, вместо того чтобы успокоиться, он рвался поскорее развязаться с предстоящим ему делом.

«Что бы ни случилось, пусть случится немедленно, – думал он, представляя себе ту минуту, когда, избавившись от этой пытки, с деньгами в кармане окажется на палубе парохода. – Да, немедленно. Надо сегодня же вечером улучить удобный момент, разделаться и бежать».

Он зашел в кофейню на площади и спросил официанта:

– Здесь Сотирис Хандрас?

– В такое время он никогда не приходит. Оставишь ему записку?

– Нет, нет, я хотел повидать его самого…

– Тогда прогуляйся и через часок загляни опять.

У входа в притон его встретил Маньос. Несмотря на холод, он был до пояса обнажен. На шее у него болталось ожерелье из крупных бусин и потемневших серебряных монет, которые звенели при каждом его движении. Завсегдатай заведения, педераст и дебошир, он не расставался с ножом, засунутым за пояс. Когда у Однорукого Апостолиса бывало много работы, Маньос охотно помогал ему. В притоне он был как у себя дома: перекидывался шутками с посетителями, щекотал крошку Вулу, обнимал старуху. Он даже жалел новичков и убеждал их не курить крепкие наркотики.