Забрать любовь

— С ума сойти, — пробормотал Николас.

Не успел он подумать, что хуже ничего и вообразить себе нельзя, как в толпу врезалась группа байкеров на ревущих мотоциклах, при этом один из них проехал прямо по его левой ноге.

Пока он прыгал на правой ноге, кривясь от боли, издали донеслись первые хлопки фейерверка.

— О господи! — в отчаянии выдохнул Николас.

Пейдж прислонилась к бетонной стене тоннеля и скрестила руки на груди.

— Твоя проблема, Николас, заключается в том, — сказала она, — что вместо наполовину полного стакана ты видишь наполовину пустой. — Она развернулась к нему, и даже в темноте он увидел, как лихорадочно сверкают ее глаза. Откуда-то донесся свист римской свечи. — Красная, — заявила Пейдж. — Она взлетает все выше и выше, а сейчас, смотри, она мерцает, рассыпаясь по небу дождем раскаленных искр.

— Бог ты мой! — рявкнул Николас. — Не смеши меня, Пейдж. Ты же ничегошеньки не видишь.

В ответ Пейдж только улыбнулась.

— И кто тут кого смешит? — возразила она. Она подошла совсем близко и положила руки ему на плечи. — И кто сказал, что я ничего не вижу?

Прогремели два оглушительных взрыва. Пейдж развернулась и прижалась к нему спиной. Теперь они вместе смотрели на глухую стену тоннеля.

— Два огромных круга расплываются по небу, — продолжала Пейдж. — Один внутри второго. Сначала разлетаются синие молнии, а за ними вдогонку струятся белые… Они начинают меркнуть, но тут вспыхивают маленькие серебристые спиральки. Они похожи на танцующих светлячков. А вот в небо взлетает фонтан золотых брызг. А это зонтик, и с него дождем сыпятся крошечные синие искры, похожие на конфетти.

Шелковистые волосы Пейдж щекотали подбородок Николаса, ее плечи подрагивали в такт словам. Он не мог понять, как человеческая фантазия может быть такой многоцветной.

— Ой, Николас, — продолжала шептать она, — это финал. Ух ты! По всему небу расплескались языки синего, красного и желтого пламени… Они медленно угасают, но очередной взрыв уже затмил их гигантским серебристым веером… Он разгорается, растет и расползается вширь и ввысь, и вот уже небосвод заполнили миллионы сияющих розовых звезд.

Николасу кажется, что он может слушать Пейдж бесконечно. Он прижимает ее к себе, закрывает глаза и вместе с ней смотрит фейерверк.

***

— Я тебя не опозорю, — заверила его Пейдж. — Я знаю, какой вилкой едят салат.

Николас рассмеялся. Они ехали на обед к его родителям, и меньше всего его беспокоила подкованность Пейдж в области столового этикета.

— Знаешь, — сказал он, — ты единственный человек в мире, который может заставить меня забыть о мерцательной аритмии.

— У меня много талантов, — кивнула Пейдж. Она посмотрела на него. — Еще я знаю нож для масла.

Николас улыбнулся.

— И кто же тебя всему этому научил?

— Папа, — гордо ответила Пейдж. — Он меня всему научил.

Они остановились на светофоре, и Пейдж опустила стекло, чтобы получше разглядеть себя в зеркале заднего вида. Она показала Николасу язык, а он одобрительно покосился на изгиб ее белой шеи и виднеющиеся из-под юбки розовые подушечки пальцев ног.

— Чему еще научил тебя папа? — поинтересовался он.

Ее лицо озарила радостная улыбка. Она принялась загибать пальцы.

— Никогда не выходить из дома, не позавтракав; во время бури идти спиной вперед; если машину занесло, поворачивать руль в сторону заноса… — Она опустила ноги на пол и надела туфли. — Ах да, брать с собой в церковь что-нибудь пожевать — главное, чтобы еда не хрустела.

Она принялась рассказывать Николасу о сделанных отцом изобретениях. О тех, которые получили признание, например автоматическая вращающаяся чистка для морковки, и о тех, которые были отвергнуты, — вроде собачьей зубной щетки. Вдруг она наклонила голову и посмотрела на Николаса.

— А ты бы ему понравился, — заявила она. — Да. — Окончательно утвердившись в своем мнении, она кивнула. — Ты бы ему очень понравился.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что у вас есть нечто общее, — улыбнулась Пейдж. — Это я.

— А как насчет мамы? — поинтересовался Николас. — Чему онатебя научила?

Он тут же вспомнил разговор в ресторане, когда Пейдж рассказала ему о матери. Но было уже поздно. Нелепые и бессвязные слова повисли между ними почти физически осязаемой преградой. Пейдж не ответила. Она даже не шелохнулась. Можно было подумать, что она его не услышала, но затем она наклонилась вперед и включила радио, да так громко, как будто пыталась заглушить прозвучавший вопрос.

Десять минут спустя Николас припарковал автомобиль в тени раскидистого дуба. Он вышел из машины и обошел ее вокруг, чтобы помочь Пейдж, но она уже стояла на тротуаре и потягивалась.

— Который из них твой? — спросила она, глядя на противоположную сторону улицы, застроенную хорошенькими, окруженными белым штакетником викторианскими домами.

Николас взял ее за локоть и развернул так, чтобы она увидела дом у себя за спиной — огромный кирпичный особняк в колониальном стиле. Вся северная стена здания была увита плющом.

— Ты шутишь, — отшатнувшись, прошептала Пейдж. — Твоя фамилия Кеннеди?

— Ни в коем случае, — пожал плечами Николас. — Они все демократы.

Он взял ее под руку и повел к входной двери, которую, к счастью, открыла не прислуга, а сама Астрид Прескотт. Она была одета в мятую куртку сафари, а на шее у нее болталось сразу три фотоаппарата.

— Ни-иколас! — выдохнула она и бросилась ему на шею. — А я только что вернулась домой. Непал. Какая удивительная страна! Мне не терпится взглянуть, что у меня получилось. — Она похлопала ладонью по фотоаппаратам, а самый верхний даже погладила, как живое существо. Затем с силой, сопоставимой с мощью урагана, она втащила Николаса в дом и обернулась к его спутнице. — А вы, должно быть, Пейдж, — сказала она, завладевая маленькими, ледяными от волнения ладошками девушки и увлекая ее за собой в великолепный холл с обшитыми красным деревом стенами и мраморными плитами пола. — Я вернулась меньше часа назад, — продолжала Астрид, — и Роберт без умолку рассказывает мне об этой загадочной Пейдж.

Пейдж попятилась. Роберт Прескотт был известным врачом, но Астрид Прескотт была легендой. Николас не любил сообщать знакомым, что он сын той самойАстрид Прескотт, имя которой произносилось с таким же благоговением, с каким веком ранее шептали: « Та самаямиссис Астор». Всем была известна ее история: богатая девушка из высшего общества отвергла балы и светские вечеринки, занялась фотографией и достигла вершин успеха. Все были знакомы с фотографиями Астрид Прескотт, особенно с ее графическими, черно-белыми снимками исчезающих видов животных. Оглядевшись, Пейдж увидела, что эти фотографии украшают стены холла. Это были удивительные произведения, исполненные света и теней. Пейдж как завороженная смотрела на гигантских морских черепах, птицекрылых бабочек, горных горилл. Размах крыльев пятнистой совы, взмах хвоста синего кита… Пейдж вспомнила статью об Астрид Прескотт в «Ньюсуик», которую она прочитала несколько лет назад. Там приводились слова Астрид, заявившей, что она очень сожалеет, что не застала динозавров. «Вот это была бы сенсация!» — сокрушалась Астрид.

Пейдж переводила взгляд с одной фотографии на другую. В каждом доме был либо большой настенный календарь, либо ежедневник Астрид Прескотт, потому что ее снимки были поистине изумительными. Рядом с этой легендарной женщиной в этом гигантском великолепном доме Пейдж ощутила себя никчемной карлицей.

Но на Николаса гораздо большее влияние оказывал отец. Когда Роберт Прескотт вошел в комнату, атмосфера мгновенно изменилась и стала наэлектризованной. Николас выпрямился еще больше и надел свою самую обезоруживающую улыбку. Впрочем, боковым зрением он продолжал наблюдать за Пейдж, впервые в жизни задавшись вопросом, почему он вынужден играть в присутствии собственных родителей. Они с отцом никогда не прикасались друг к другу, если не считать рукопожатий. Демонстрация привязанности считалась у Прескоттов чем-то совершенно недопустимым. В итоге на похоронах все неизменно думали об одном и том же: почему они так ни разу и не сказали усопшему родственнику, как он был им близок и дорог.