Забыть не могу
Шрифт:
Но это было только началом. Дальше стало еще хуже. Скоро все устали ее жалеть. Устали чувствовать себя виноватыми за то, что они здоровы и могут жить, а Веры скоро не станет. Каждый раз, когда она возвращалась в школу, одноклассники и учителя будто говорили: «Ну, когда ты уже умрешь, и мы сможем забыть о тебе?» Она чувствовала, как ее отторгают. И если бы только школа и друзья, но даже собственные родители устали от нее. Отец все реже появлялся дома. Он усиленно взялся за работу, ведь на операции и лекарства нужны деньги. Его продвинули по службе. А недавно выяснилось, что у отца роман с ассистенткой, о котором знают буквально все. Он даже не потрудился хоть как-то скрыть измену. Когда новость дошла до матери, и она накинулась на
«Это он-то страдает! – думала она. – Да что он знает о страданиях?.. Может быть, это он умирает?»
Но самое отвратительное началось примерно месяц назад. Вера вдруг начала замечать разные… мерзкие вещи. Поначалу это не казалось чем-то необычным. Ну, заметила она, как в супермаркете приличная с виду старушка запихала в сумку жареную курицу, а потом прошла мимо кассы и не расплатилась. Потом вдруг наткнулась в своем подъезде на наркомана со шприцем в руках, хотя дом у них приличный, в подъезд просто так не войдешь – домофон, а на входе обязан сидеть консьерж.
Скоро и дня не проходило, чтобы она не оказалась свидетельницей какого-нибудь мелкого или даже крупного преступления. Непонятнее же всего было то, что она отправлялась в самые неожиданные места, куда совсем не планировала. Вера не помнила, как добиралась на другой конец города, чтобы в замызганном переулке увидеть кровавую драку. Как только ее не заметили? Ей следовало немедленно скрыться. Вот только что-то держало ее там, что-то заставляло смотреть, как двое мужиков в масках избивали третьего, выколачивая из него дух ботинками. Жертва лежала на земле, лицом вниз, и уже не двигалась, лишь слабо вздрагивала от ударов. Вера зажала рот руками, чтобы не выдать себя криком. Ее отпустило, лишь когда в переулке показался еще один человек с короткой дубинкой. Двое в масках сразу встрепенулись. Тот, что повыше, широкоплечий, подхватил с земли огромные спортивные сумки и побежал прямо на нее. Второй, коротышка, закричал от боли, видно, схлопотав удар дубинкой. Вера уже не смотрела. Она побежала, не разбирая дороги, спотыкаясь на ровном асфальте. На перекрестке она запрыгнула в проходящую мимо маршрутку, идущую совсем не в ту сторону, что ей было нужно. Автобус кружил по городу не менее часа, прежде чем Вера, наконец, пришла в себя после увиденного. Она так и не позвонила в полицию. Несколько раз порывалась набрать номер скорой, но не сумела припомнить ни улицы, ни района, где произошла драка. В конце концов, она убедила себя, что увиденное – галлюцинация, игры больного мозга. Теперь-то она знает, что это не так. А тот человек, возможно, умер раньше неё…
На улице начало смеркаться. В подъезде зажегся свет. Кто-то поднимался снизу. Вера встала с подоконника и отправилась домой.
В квартире было тихо, но в зале горел свет. Вера скинула ботинки и прошла в комнату. Отец, в костюме и при галстуке, сидел в кресле и смотрел в темный экран телевизора. Мать лежала на диване. Она встала, когда Вера вошла. Отец тоже поднялся, пересек зал и сел на диван рядом с матерью. Выглядели они как два нашкодивших первоклассника.
– Вы что, разводиться собрались? – спросила Вера без обиняков, наблюдая классическую сцену, после которой обычно следовали слова: «Нам нужно серьезно поговорить. Мы решили развестись, но тебя это не касается».
– Нет, что ты! – Отец опять вскочил и зашагал по комнате, потирая подбородок.
– Доченька, мы просто хотели поговорить… – пролепетала мать.
– Ну, если не о разводе, тогда о чем? – Вера скинула куртку и бросила на пустое кресло.
– Мы консультировались с Никитой Сергеичем, он настаивает на повторной операции. Верушка, это очень важно. Каждая минута…
– Нет! –
отрезала Вера и развернулась, чтобы уйти в свою комнату.Отец подскочил к ней, схватил за плечи и, как всегда эмоционально, проговорил:
– Это твой последний шанс, ты понимаешь?
– То же самое ты говорил и в прошлые два раза. Шансов больше нет, – спокойно сказала Вера и высвободила руки.
– Вера! – заревел отец.
– Оставьте меня в покое! – не выдержала она. – Ведь вы не для меня стараетесь, вы для себя стараетесь… Чтобы, когда меня не станет, сказать себе, что вы сделали все возможное, не поскупились. Отвяжитесь, понятно! Займитесь собой, своими отношениями. Сексом займитесь, наконец! А меня оставьте! Мозг мне не выедайте, от него и так ничего не осталось.
Вера выбежала из комнаты, громко хлопнув дверью.
Она прошла к письменному столу и включила лампу. Начала выкладывать из рюкзака учебники. Больше в школу она не пойдет, хотя, кажется, уже зарекалась.
После сказанного сгоряча Вера чувствовала себя мерзко. Жестокие слова, родители не заслужили, особенно мама. Ее жалко больше всего. Тяжело смотреть, как она мечется от бессилия, стараясь сделать невозможное. Еще тяжелее осознавать, что ты причиняешь кому-то острую, невыносимую боль, но ничего не можешь изменить, как бы ни старался. Отец нашел утешение, а мама увядает на глазах. Этот год стал для нее десятилетием.
«Скорей бы все закончилось», – подумала Вера.
Она решила, что немного погодя пойдет к ней и попросит нарисовать ее, Верин, портрет. Мама так давно не брала в руки кисти и краски. Оставила невыполненными заказы. Подготовку к персональной выставке забросила. Даже мольберт сложила и убрала в кладовку. Нужно попытаться расшевелить ее, заставить хоть отчасти вернуться к нормальной жизни. Пусть она рисует Веру, пусть вспомнит свои прежние эмоции.
«Истинное счастье в творчестве, в созидании», – говорила мама.
Когда-то они рисовали вместе, и мама поправляла ее, помогая «правильно видеть». У Веры неплохо получалось. Даже думала, не поступить ли на культурологический. Отец склонял к экономике и праву. Теперь уже неважно. Больше не нужно беспокоиться о плохих оценках, несданных зачетах, ЕГЭ… Не нужно ломать голову над выбором профессии. Она вдруг стала свободной от мирской суеты и социальных формальностей. Она не обязана становиться кем-то и что-то из себя представлять. Теперь она может быть любой – небрежной, грубой, в плохом настроении, отстраненной, безучастной… Когда ты умираешь, тебе наконец позволяют быть собой.
Вера разделась и легла в кровать.
Ей опять снилась чертовщина. Она стояла в длинной очереди мужчин, женщин и детей. Вокруг – ничего, лишь тускло освещенные стены длинного, без начала и конца, коридора. Очередь медленно двигалась. Каждые несколько секунд Вера делала короткий шаг вперед. Изредка к очереди подходил человек. Он что-то спрашивал у одного из стоявших, внимательно слушал. Вера все ждала, когда же подойдут к ней, но человек ее игнорировал. Ей хотелось спросить у рядом стоящих, кто он и о чем спрашивает, но она не решалась. Люди молчали, их взгляды были отстраненными, лица ничего не выражали. Никто не пытался пройти а начало или конец очереди. Только Вера все озиралась по сторонам и старалась понять, где она, и зачем эта очередь.
Вера проснулась в половине девятого утра и поняла, что ей обязательно нужно в школу. Она прекрасно помнила, что первым уроком стоит физкультура, и ей там делать нечего, но все-таки начала собираться. Оно самое! Будто кто-то настойчиво зовет ее, а если она воспротивится, останется в кровати и попытается опять уснуть, сознание просто отключится, и она все равно окажется в школе. Провалы в памяти пугали сильнее, чем приступы головной боли.
Вера нашла в шкафу старые джинсы и водолазку, быстро оделась и закинула рюкзак на плечо.