Забытая история

Энтони осознал, что неверно понял природу отношений между братьями: очевидно, их ссоры лишь прикрывали истинную привязанность. Он простил дядю Перри за то, что тот напился.

Остыв после бега, Энтони поежился.

— Здесь прохладно.

— Возьми стакан, — сказал Перри. — Пробовал когда-нибудь ром? Он согреет нутро. Давай, тут нечего бояться.

Энтони принес стакан и осторожно глотнул жидкость, которую налил Перри. Ему показалось, что он никогда не пробовал ничего более мерзкого: сладкого, липкого, обжигающего горло. Он задрожал еще сильнее, чем раньше.

— Главное — начать, — сказал Перри, откидывая назад волосы. — Имеет значение первая капля. Первая крошечная капелька. Один раз глотнув, назад уже не повернешь, нет больше невинности. Такова жизнь, малец, уж ты мне поверь. Выпьешь стакан рома или попробуешь любовь-морковь, и куда это приведет? Никто не знает, ты что-то начал и должен продолжать, одно ведет к другому. Понимаешь, о чем я? Это не вина человека, но и не заслуга, а просто следование пути. Иногда это лишь добродушие, ничего более, никаких намерений любого толка, и где ты оказываешься? Говорят, кто оседлал тигра… Но кто из нас нет? Могу я слезть? А ты можешь? Мы все едем верхом на собственных тиграх, которых выкормили ради развлечения или вырастили из котят, и… и теперь жалеем…

Ром согревал Энтони. Неожиданно разморенный, он задумчиво рассматривал гавань. На воде было два пятна света — от заходящей луны и начинающейся зари. Лунное отражение походило на серебряную фольгу — мерцающее, бесцветное, за исключением кофейного оттенка там, где лунный свет не падал прямо на поверхность воды. Рассвет мерцал на воде чистым и холодным синим щитом.

— Что это? — спросил дядя Перри, вглядываясь в темную лестницу.

— Я ничего не слышал, — после паузы ответил Энтони.

— Я думал, это доктор. Он или кто-то еще. Я думал, что это он. Но вот, опять ошибся.

Он осушил свой стакан, и прядь волос снова упала с его лба. Этот утренний час застиг Перри в каком-то странном настроении. Жизнерадостный флибустьер исчез. Даже у Перри случались моменты сомнений.

— Мне подняться и посмотреть?

Перри похлопал Энтони по плечу.

— Я знаю, что ты чувствуешь. Знаю, каково быть молодым. Вы думаете, что все знаете. Но чем старше становишься, тем лучше видишь свою ошибку. Мир — это капкан, малец, не сомневайся. И все в него попали. Все разные. Как… как деревья в лесу. Кто-то скрюченный, кто-то прямой. Кто-то здоровый, а на ком-то вырос мох. Кто-то выдержит любую бурю, а другие упадут от первого же дуновения. У кого-то хорошие плоды, у кого-то нет. И ты не знаешь. Вот что я хочу сказать: ты не угадаешь. Даже самый умный человек в мире не может знать, что там скрывается за лицом. Они думают, что могут, но нет. Это меня потрясло… Много раз потрясало. Это нервирует. Ты не знаешь, где ты. И вдруг, не успеешь и глазом моргнуть, как уже едешь верхом на чьем-то чужом тигре…

Наступило молчание. Бессвязные аллегории дяди Перри были Энтони не под силу. В глазах щипало. Он смотрел, как на востоке пробивался приглушенный свет, постепенно поднимаясь, пока не пробрался в комнату, очертив новые силуэты беспорядочно расставленных столов и стульев, выбелив кучу битой посуды, разогнав мрачный поверженный свет мерцающего газового рожка. Незаметно появилось и лицо дяди Перри, бледное, пятнистое и напряженное. Когда он наливал себе выпить, бутылочное горлышко стучало о стакан.

Доктор пробыл в доме уже долго. Он не мог уйти, они бы услышали шаги.

Занимался день. Высокие облака начали розоветь. Они отражали терракотовое пятно на опалово-синей гавани. Закружились и закричали чайки.

Внезапно позади раздались шаги. Дядя Перри опрокинул стакан. Они оба ожидали доктора, но это была тетя Мэдж.

Ее монументальное спокойствие пошатнулось.

— Очень устала, — отстраненно сказала она. — Бренди или что-нибудь…

— Ну? — спросил Перри, и его губы дрогнули.

— Ничего нового. Доктор Пенроуз делает все, что может. Говорит, положение опасное.

Перри вытер лоб.

— Бедный Джо.

— Бренди или что-нибудь, — повторила тетя Мэдж. — Я чувствую… что этого не вынесу.

Перри плеснул рома в стакан Энтони.

— Это подойдет.

Между глотками тетя Мэдж вытирала глаза.

— Что он говорит? — нетерпеливо спросил Перри.

Она раздраженно махнула стаканом.

— Джо прав, доктора только притворяются, что знают. Энтони… должен быть в кровати.

Перри откинулся на спинку стула.

— У меня была ужасная ночь…

— У тебя? Ты ничего не делал. Это…

— Это все ожидание. Вы все там, а я тут. Всё думал о бедном Джо и ничем не мог помочь. Не мог ничего сделать. Знаешь, Мэдж, не так-то просто глядеть, как твой брат идет ко дну вот так, всего на шестом десятке. Когда-то мы были детьми… Это напоминает о том времени… Мы выходили вместе на весельной лодке, ловили камбалу, купались в реке. Он тогда был большим, или мне так казалось. Шесть лет, знаешь ли, в детстве это большая разница… Сейчас кажется, немного… В те дни я и не представлял, что придет время, когда я буду сидеть здесь, пока Джо лежит там, наверху. Такое перетряхивает душу сильнее, чем ты думала. Чем я думал. Кровь говорит. Кровь — не водица. Ты так не думаешь, пока не доходит до проверки, в такие вот времена. Богом клянусь, Мэдж, я бы… я бы лучше…

Тетя Мэдж снова встала. Она оглядела Перри с высоты своего роста, далекая, как заснеженный пик, ледяная, безразличная и загадочная.

— А как, по-твоему, я себя чувствую? Я сама. Муж. Одиноко. Нужно продолжать. Не сидеть здесь. Кто-то должен делать. Действовать. Не сидеть над стаканом. Где бы мы были, если бы все сидели над стаканом? Где бы мы были, если бы я ничего не делала всю эту ночь? Энтони…

Сонный мальчик поднялся и встал рядом с ней.

— Хорошо.

— Пусть останется здесь, — сварливо буркнул Перри. — Он составляет мне компанию. Если уйдете, у меня не будет компании. Уже слишком поздно ложиться спать, мы можем посидеть здесь. Я разожгу огонь. Велю Фанни разжечь огонь, и мы посидим здесь… Это поможет развеяться. Когда рассветет, продолжим убирать беспорядок. Кто-то должен его убрать… Если мальчик пойдет спать сейчас, то проспит до полудня. Он может нам понадобиться раньше. Ты же не хочешь ложиться, да, малец?

— Нет, если могу помочь.

— Вот молодец. Мы останемся здесь, Мэдж, если не возражаешь. Будем с нетерпением ждать новостей…

— Энтони, — повторила тетя Мэдж, когда мальчик собрался сесть.

Он снова выпрямился.

— Уже довольно светло, — сказала она. — Ты можешь прибраться, Перри. Но…

Сверху донесся голос. Ее звала Патриция.

— Тетя Мэдж! Тетя Мэдж!

Тетя Мэдж покинула их со всей своей слоновой поспешностью. Энтони ощутил зловещий холод, наблюдая, как она карабкается вверх по лестнице. Голос Патриции прозвучал необычно и выдал всё с головой. Несмотря на своё упорство, на этот раз Джо Вил столкнулся с противником, которого ему не одолеть. В ресторане царила разруха, и запоздалые ночные тени ползли прочь под натиском первых солнечных лучей, а племянник владельца заведения уже всё знал, словно до его ушей донёсся звон погребальных колоколов. Энтони всё понял, и ему стало страшно.

За спиной мальчика раздался стеклянный перезвон: дядя Перри снова плеснул рома в свой стакан.

Глава четырнадцатая

Смерть Прокуренного Джо и другие события той августовской ночи полностью изменили жизнь всех их участников.

Всё как будто застыло. Энтони, который до сих пор видел ресторан Прокуренного Джо только в суете каждодневной рутины, наступившая тишина казалась гнетущей. Словно он был на шумном вокзале, но случилась авария на пути, и железнодорожная станция неожиданно опустела. В таком случае, без сомнения, можно было бы блуждать где угодно, проходить через турникеты, мимо кассы, багажного отделения и по пустому перрону. Теперь Энтони вдруг оказался не у дел — он сидел в каком-нибудь из двух опустевших залов ресторана, бродил по кухне, заходил в кладовую, где количество неиспользованных запасов постепенно становилось пугающим, стоял перед кассой в зале, где опущены жалюзи, и играл пальцами с клавишами кассового аппарата.