Забытые генералы 1812 года. Книга вторая. Генерал-шпион, или Жизнь графа Витта

Взгляды, всегда исповедовавшиеся моей семьёй, опасность, которой подвергалась моя мать во время восстания в Киевской губернии, поведение моих братьев, узы, соединяющие меня в течение 13 лет с человеком, самые дорогие интересы которого сосредоточены вокруг интересов его государя, глубокое презрение, испытываемое мною к стране, к которой я имею несчастье принадлежать, всё, наконец, я смела думать, должно было меня поставить выше подозрений, жертвой которых я теперь оказалась.

Я не буду вам говорить о прошлом, генерал, мне нужно остановить ваше внимание на настоящем моменте.

Когда я приехала в Варшаву в прошлом году, только что был разрешён большой вопрос. Война была блестяще закончена, и якобинцы были приведены к молчанию, к бездействию. Это был перелом, счастливо начатый, но он не был завершён, он был только отсрочен (я говорю о Европе).

Полька по имени, я естественно была объектом, на который здесь возлагались надежды тех, кто, преступные по намерениям и презренные по характеру, хотели спасти себя ценой отречения от своих взглядов и предательства тех, кто их разделял. Я увидела в этом обстоятельстве нить, которая могла вывести из лабиринта, из которого ещё не было найдено выхода.

Я поговорила об этом с Виттом, который предложил мне не пренебрегать этой возможностию и использовать её, чтобы следовать по извилистым и тёмным тропинкам, образованным духом зла.

Вам известно, генерал, что у меня в мире больше нет ни имени, ни существования; жизнь моя смята, она кончена, если говорить о свете. Все интересы моей жизни связаны, значит, только с Виттом, а его интересами всегда является слава его страны и его государя. Это соображение, властвовавшее надо мною, заставило меня быть полезной ему; не значило ли это быть полезной моему государю, которого моё сердце чтит как властителя, и любит как отца, следящего за всеми нашими судьбами…

Витт вам расскажет о всех сделанных нами открытиях. В это время была решена моя поездка в Дрезден, и Витт дал мне указания, какие сведения я должна была привезти оттуда.

Всё это происходило между мною и им – мог ли он запятнать моё имя, запятнать привязанность, которую он ко мне испытывал, до того, чтобы сообщить господину Шрёдеру о поручении, которое он мне доверил. Он счёл, однако, нужным добавить в рекомендательном письме, которое он мне к нему дал, что он отвечает за мои убеждения.

Я понимаю, что господин Шрёдер, не уловив смысла этой фразы, был введён в заблуждение тем, что он видел, и, хотя я должна сказать, что есть преувеличение в том. что он утверждает, я должна ему, однако, отдать справедливость, что, не зная о наших отношениях с Виттом, он должен выполнить, как он это и сделал, долг, предписываемый ему его должностью.

Господин Шрёдер жаловался в своих депешах наместнику, что ему не удалось проникнуть в то, что от него хотели здесь узнать. Я могла, может быть, преодолеть это затруднение, и я попыталась это сделать Предполагая, что я по своему положению и по своим связям выше подозрений, я думала, что могу действовать так, как я это понимала.

Я увидела, таким образом, поляков: я принимала даже некоторых из них, внушавших мне отвращение при моём характере. Мне всё же не удалось приблизить тех, общение с которыми производило на меня впечатление слюны бешеной собаки. Я никогда не сумела побороть этого отвращения, и, сознаюсь, пренебрегала может быть важными открытиями, дабы не подвергать себя встречам с существами, которые вызывали во мне омерзение.

Витт посылал его сиятельству наместнику письма, которые я ему писала; он посылал копии с них в своих донесениях; они помогали ему делать важные разоблачения.

Моё общество составляли семья Сапега, в которую должна была вступить моя дочь, князь Любомирский и некий Красиньский. Этот последний, имевший раньше портфель министра иностранных дел, стоявший во главе польского комитета в Дрездене, находившийся в постоянных сношениях с князем Адамом Чарторыйским и всеми польскими агентами, был, конечно. ценным знакомым.

Так как он был ограничен и честолюбив, я легко могла захватить его доверие. Я узнала заговоры, которые замышлялись, тайную связь, поддерживавшуюся с Россией. Словом, мир ужасов открылся мне, и я увидела, сколь связи, которые были пущены в ход, могли оказаться мрачными.

Все эти данные были, однако, неопределёнными, так как признания были неполными; лишь врасплох удавалось мне узнавать то, что мне хотелось. Пытаясь захватить и углубить сведения, я поддавалась также потребности дать узнать и полюбить страну, которую я возлюбила, монарха, которого я чтила. Доказательством этого служит, что не было ни одного поляка, переступившего порог моего дома, который не выказал бы своего повиновения, пока я находилась в Дрездене. Наименее расположенные к раскаянию кончили тем, что признали свои заблуждения и милосердие, которое благоволило простить столь большие преступления.

Этот факт неоспорим, и господин Шрёдер не сможет отрицать его. Единственным устоявшим был Александр Потоцкий; интерес, который по многим причинам к нему проявляла, побуждал меня его часто видеть; впрочем, господин Шрёдер сам побудил меня говорить с ним и предложить ему обратиться к великодушию его величества государя.

Вот моя история, генерал, во всей достоверности. И вот я поражена в самое сердце! Я не чувствую унижения, я не жалуюсь на то, что должна уехать, страдающая душой и телом. Я падаю лишь под бременем мысли, что гнев его величества хоть на минуту остановился на той, второй религией которой на этой земле были преданность и любовь к монарху!

Я не знаю, генерал, применения, которое вы сделаете из моего письма; смею надеяться, что ваша честность и справедливость побудят вас повергнуть его содержание к стопам его величества.

Я ничего не прошу, мне нечего желать, так как, повторяю ещё раз, всё для меня на этой земле окончено. Но да будет мне, по крайней мере, дозволено просить не быть неправильно судимой там, где моё сердце выполняет дорогой и священный долг.

Не зная, в какую сторону обратить шаги мои, я начала с того, что направилась к одной из сестёр моих, в Минскую губернию. Здесь я ожидаю ответа, который вашему превосходительству будет угодно мне дать.

Смею просить его от вас, как от человека чести, человека справедливого, слишком религиозного, чтобы мне в нём отказать.

Я более чем несправедливо обвинена, и это несчастие не в первый раз со мной случается. Высказав и доказав этот факт, я думаю, что могу молить об ответе. Будет ли он хорошим или плохим, благоволите, генерал, его мне без промедления сообщить.

Вы знаете, что я порвала все связи, и что дорожу в мире лишь Виттом. Мои привязанности, моё благополучие, моё существование – всё в нём, всё зависит от него.